Русский Журнал / Круг чтения / Штудии
www.russ.ru/krug/studies/20020418_stud.html

Штудии #8

Дата публикации:  18 Апреля 2002

Кирилл Осповат

Г.Р.Державин. Сочинения / Вступ. ст., подгот. текста и примеч. Г.Н.Ионина. - СПб.: Гуманитарное агентство "Академический проект", 2002. (Сер. Новая библиотека поэта). ISBN 5-7331-0152-0

Рецензируемый том представляет собой довольно полное издание лирики Державина; он "воспроизводит полный текст трех частей "Сочинений Державина", подготовленных и изданных им самим" в 1808 году. В виде приложений здесь напечатаны "Описание торжества... в доме... князя Потемкина" (1791) и "подборка наиболее замечательных стихотворений Державина, созданных до 1808 г. включительно, но не вошедших в прижизненное собрание сочинений" (с. 545). В качестве комментария к отдельным стихотворениям Ионин приводит соответствующие пассажи державинских же "Объяснений...". Сразу скажем, что такое (к тому же заново выверенное) переиздание сформированного самим автором корпуса державинской лирики - само по себе дело стоящее и заслуживающее похвалы. Однако избранный Иониным принцип составления державинского однотомника не может не вызвать вопросов (вступительная же статья, напротив, нисколько не обманывает ожиданий читателя, хотя бы немного знакомого с научным творчеством Ионина).

Представляя читателю текст первых трех частей собрания 1808 г. (в композиции их составитель усматривает эстетический замысел), Ионин оставляет за пределами издания значительную часть лирических произведений (не говорим уже о драматических), без которых непредставим литературный облик Державина. (О картине эволюции поэта речи не идет, потому что сам Державин - и Ионин вслед за ним - в собрании 1808 г. помещает свои стихотворения вне хронологической последовательности).

Начнем по порядку. В рецензируемый том не вошла не перепечатывавшаяся со времен Грота первая книжка Державина - "Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае..." (1774), состоящая из стихотворных и прозаических лирических текстов, частью переведенных из сочинений прусского короля Фридриха Великого. Державин не любил этот свой ранний сборник, но там заключены любопытные предвестия будущего его поэтического развития и образчики истинно державинского стиля. Ср.: "Наполнены суетности, носимся мы между прошедшею и будущею бездною веков, которые бегут непрестанно. Всегда упражнены ничем, яко действительные Танталы ложного блага, погружены в обавающий сон, терзаемся беспрестанно хотением и теряемся в ничтожестве!" Из числа "читалагайских од" ода "На смерть генерал-аншефа Бибикова" в переработанном виде вошла в последующие прижизненные сборники Державина (см. с. 186 наст. изд.), а ода "На знатность" легла в основу знаменитого стихотворения "Вельможа" (см. с. 164). Тем интереснее должно быть профессиональному читателю (на которого и рассчитана "Новая библиотека поэта") обращение к этой ранней книжке Державина.

Далее. Стихотворения, не включенные Державиным в первые три части собрания 1808 г., по всей видимости подбирались Иониным для соответствующего раздела рецензируемого издания по признаку наименьшего объема. Такой принцип не мог не привести к серьезным упущениям. Так, например, сюда не включена "Эпистола И. И. Шувалову" (1777), значение которой для державинского творчества трудно переоценить. Этот программный текст, самый размер которого (130 с лишним александрийских стихов) не позволяет считать его проходным, посвящен важнейшим для Державина вопросам о "должностях" вельможи и поэта и отношениях их к верховной власти. Еще Бартенев писал, что "эта эпистола весьма замечательна по независимости суждений и самых похвал". Державин впервые формулирует здесь ту "учительную" свою позицию, которая определяет и литературную идеологию позднейших шедевров вроде "Фелицы" и "Видения мурзы":

О! жалкий полубог, кто носит тщетно сан:
Пред троном тот ничто, на троне истукан.

Прости, что дерзок я, так изъясняться смея:
Согласие стихов без истины - Цирцея.
Божественный язык на похвалу людям
Без наставленья им есть вредный фимиам.

Стремление сократить до минимума раздел нелюбезных самому поэту в 1808 г. текстов приводит Ионина к любопытным текстологическим решениям. Так, Грот публикует по рукописи состоящий из 6 строф незаконченный одический отрывок Державина ("Fragmentum", 1772), сопровождая его примечанием: "Под этим заглавием занесена в тетрадь 1776 г. только первая строфа отрывка; остальные строфы, вместе с первою, найдены нами на особом листе". Ионин (впрочем, следуя Гуковскому, издавшему Державина в "Библиотеке поэта" в 1933 году) публикует только первую строфу, хотя, сколько можно судить по текстологическим примечаниям обоих издателей, считать остальные пять строф "более черновыми", чем первая, оснований нет.

Увлекшись последней авторской волей, составитель даже не включает в свое издание считавшуюся утраченной оду Державина на рождение Александра (1777), найденную и описанную в середине 1970-х гг. В.А.Западовым, приготовившим ее к так и не осуществившейся публикации.

В наших претензиях можно было бы увидеть требование объять необъятное, если бы не одно обстоятельство. Жертвуя репрезентативностью однотомника в пользу авторской композиции томов 1808 г., Ионин фактически уделяет около ста страниц, занимаемых Частью Третьей, перепечатке им же подготовленного в свое время текста "Анакреонтических песен" (М., 1986. [Сер. Лит. памятники]). А им не уступают по историко-литературной значимости и художественной ценности многие державинские стихотворения, не переиздававшиеся полтораста лет.

Наверное, в эти сто страниц не поместились бы тексты, написанные после 1808 г. (в том числе такие шедевры, как "Гимн лироэпический на прогнание французов из отечества", 1812 и ода "Христос", 1814). Их отсутствие в сборнике составитель объясняет необходимостью цельной публикации всех стихотворений, включенных Державиным в 5-ю часть своих "Сочинений" и упоминает о гипотетической возможности такой публикации в "Новой библиотеке поэта" (с. 547-548). Пожелаем удачи этому начинанию.


Анна Версилова

Ю.Г.Оксман - К.И.Чуковский: Переписка. 1949-1969 / Предисл. и коммент. А.Л.Гришунина. - М.: Языки славянской культуры, 2001. - 192с., ил. - (Studia philologica. Series minor). ISBN 5-94457-020-2

Порой случается так, что изучение истории литературы постепенно переходит в изучение истории литературоведения. ХХ век дарил нас замечательными учеными не меньше, чем, например, XIX век - гениальными авторами. Советская власть по мере возможностей ограничивала деятельность талантливых исследователей. Так складывались страшные судьбы.

Переписка Ю.Г.Оксмана и К.И.Чуковского - это одновременно и ценнейший источник, имеющий огромное значение для историков литературы и литературоведения, и крайне увлекательное чтение, способное заинтересовать любого, даже "непрофессионального" читателя. Переписка длилась с 1949 по 1969 год, вплоть до смерти Оксмана. Корреспонденты, относившиеся друг к другу с симпатией и уважением, на протяжении долгих лет не имели возможности встречаться и беседовать так часто, как им бы этого хотелось. Жизнь, а точнее - советская действительность, вносила свои коррективы, диктовала жесткие условия, разбрасывала людей по разным городам (хорошо, когда городам; - Оксман много лет провел в колымских лагерях). Волею сложных, порой трагических обстоятельств возникла переписка двух интереснейших людей.

В июле 1962 года Чуковский писал Оксману: "Вы, единственный из всех писателей, умудрились унаследовать от Белинского охоту (и способность) критиковать и рецензировать книги в частной переписке (курсив авторский - А.В.); а так как Вы один из самых даровитых читателей, каких я встречал, можете себе представить, как (помимо удовольствия) выгодно (курсив авторский - А.В.) всякому из нас переписываться с Вами и дарить Вам свои книги". Эта цитата замечательным образом описывает все эпистолярное наследие Ю.Г.Оксмана.

Важнейшие литературоведческие открытия, оценки новых книг и статей, рассуждения о писателях и ученых - все, что по понятным причинам не могло появиться в печати, находило свое, хотя бы частичное, отражение в письмах. Мы имеем дело, таким образом, с источником, который, разумеется, не предназначался для посторонних глаз, исследователи вряд ли задумывались о возможности публикации своей переписки. Естественно, что огромное количество сюжетов, обсуждавшихся Оксманом и Чуковским, не объясняются корреспондентами подробно, а зачастую уходят в подтекст, иронические подшучивания, намеки - в особенный язык, хорошо понятный людям, посвященным "в курс дела", но требующий тщательного комментария для современного читателя.

И этот-то комментарий производит довольно странное впечатление.

В начале рецензируемого издания содержится краткая аннотация с четким указанием: "Книга предназначается всем, кто интересуется отечественной историей, пушкинизмом, исследованиями жизни и творчества Белинского, Герцена, Некрасова, Чехова, писателей-декабристов". Что же получается? Совершенно не комментируются мелькающие на почти каждой странице упоминания о литературоведческих спорах, дебатах, разногласиях, даже скандалах и фигурантах этих скандалов - все реалии достаточно закрытого исследовательского мира остаются для "непроницательного читателя" загадкой. Максимум информации, которую можно почерпнуть из сносок, сводится к сообщению о том, что имярек был историком литературы (что, собственно говоря, и так ясно); также, как правило, приводятся годы жизни. Чем, в таком случае, объясняются ирония или явное раздражение корреспондентов по поводу, например, Ермилова или Евгеньева-Максимова, какую роль сыграли эти (или другие) персонажи в судьбах Оксмана и Чуковского, какое значение они имели для своего круга - все это покрыто мраком.

"За кадром" таким образом оказываются важнейшие для обоих корреспондентов, болезненно заостренные или, напротив, комические сюжеты. Яркий пример тому - часть переписки, посвященная обсуждению академического издания Пушкина. Наглядная и характерная иллюстрация: в письме от 23 мая 1955 года Оксман с возмущением пишет: "Не знаю, заглядывали ли Вы в большого академического Пушкина, в тома лирики. Знаете ли Вы, как напечатан "Ноэль"? Берите том 2, кн.1, стр.70 - и наслаждайтесь:

От радости в постели
Расплакался дитя" (курсив авторский - А.В.).

Этот пассаж не комментируется вовсе. И только через тридцать страниц (и через 5 лет, 16 августа 1960 года) Оксман еще раз возвращается к этой истории, на сей раз выполняя работу комментатора и объясняя подробно: "На основании моего требования сейчас уже исправлено чтение стихов "Ноэля", которые М.А.Цявловский печатал так "От радости в постели заплакало дитя", хотя 100 лет известно правильное чтение этого места ("запрыгало дитя")...". Можно, разумеется, предположить, что комментатор ориентируется исключительно на исследователей, принадлежавших тому же, что и Оксман с Чуковским, культурному пространству, на вполне определенную среду и, более того, на вполне определенное поколение. Однако нельзя не признать, что сейчас круг этот необычайно узок, а людей, интересующихся эпистолярным наследием двух замечательных ученых, гораздо больше. Кроме того, даже внутренне смирившись с расчетом на такую аудиторию, читатель от недоумения не избавляется: в книге содержится масса познавательных примечаний, и определить, кто является их адресатом, крайне сложно. Интересен, например, следующий комментарий: "Станкевич Н.В. (1813-1840) - поэт и писатель; Ефремов А.П. (1814-1876) - член кружка Станкевича" (сам Станкевич членом своего кружка, надо полагать, не был. Да про кружок ни слова более и не сказано). Подобных примеров можно привести очень много.

Зато дан комментарий к таким цитатам, как "Для бедной Тани // Все были жребии равны...", "Был высочайшею пожалован улыбкой...", "Шли годы...". Сноска про Уитмена или про Башню Вячеслава Иванова навевают трогательные воспоминания о школьной хрестоматии по литературе для шестого класса. Строго говоря, такого рода комментарий мало чем отличается от указателя имен, расположенного в конце книги; по сути дела, они друг друга дублируют.

Безусловно, нужное, важное и долгожданное издание писем Оксмана и Чуковского необходимо читать с дополнительным материалом. С тем, что касается таких фигур, как Станкевич или Бакунин, дело обстоит довольно легко: более подробную информацию проницательный читатель без труда обнаружит в разного рода словарях и справочниках. Несколько сложнее разобраться с хитросплетениями, интригами и персонажами литературоведческого (иногда - номенклатурно-литературоведческого) мира. Хорошим подспорьем оказывается в этой ситуации замечательное издание переписки Ю.Г.Оксмана с М.К.Азадовским (Марк Азадовский, Юлиан Оксман. Переписка. 1944-1954. М.: "Новое литературное обозрение", 1998). Блестящий подробный комментарий К.М.Азадовского часто помогает пролить свет на некоторые туманные сюжеты, упоминающиеся в рецензируемом издании (Там, например, объясняется практически не откомментированная в новой книге история со статьей М.А.Лифшица о Мариэтте Шагинян). Но основательное хронологическое расхождение (переписка Оксмана с Азадовским охватывает только период с 1944 по 1954 годы), к сожалению, не дает возможности расшифровать все не вполне понятные сюжеты, которые упоминают Оксман и Чуковский.

И еще один важный и характерный нюанс выявляется при сопоставлении двух изданий - нюанс, вызывающий не меньшее недоумение, чем комментарий. В предисловии к переписке Оксмана и Чуковского А.Л.Гришунин с явной горечью говорит о том, что "настоящая оценка его (Оксмана - А.В.) личности и всего сделанного им еще предстоит...". Меж тем, в предисловии к переписке Оксмана с Азадовским, выпущенной тремя годами раньше, К.М.Азадовский приводит обширную библиографию работ, посвященных жизни и творчеству Ю.Г.Оксмана. Список этот состоит из более чем двадцати наименований. Одним росчерком пера решительный литературовед свел на нет такие важные работы, как, например: Из переписки Ю.Г.Оксмана / Вступ. статья и примеч. М.О.Чудаковой и Е.А.Тоддеса // Четвертые Тыняновские чтения. Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1988; Из переписки Юлиана Оксмана и Виктора Шкловского / Вступ. заметка, публ. и примеч. А.В.Громова // Звезда, 1990, N 4; Богаевская К.П. Возвращение. О Юлиане Григорьевиче Оксмане / Вступ. статья и примеч. И.Д.Прохоровой // Лит. обозрение. 1990, N 8; Чудакова М.О., Тоддес Е.А. Тынянов в воспоминании современника (сообщение) // Тыняновский сборник. Первые Тыняновские чтения. Рига, 1984; Грибанов А.Б. Ю.Г.Оксман в переписке со Г.П.Струве 1863г. // Седьмые Тыняновские чтения. Материалы для обсуждения. Рига; М., 1995-1996; Богаевская К.П. Из воспоминаний // Новое литературное обозрение. 1996, N 21 - и многие, многие другие. По всей видимости, эти работы или прошли незамеченными, или совершенно не удовлетворили комментатора писем Оксмана и Чуковского, так как большую часть этих статей он не упоминает в своем труде вообще, сетуя, однако, на то, сколь мало внимания до сих пор уделялось личности Ю.Г.Оксмана.

И все же факт публикации эпистолярного наследия таких ярких людей - событие радостное. Ждать переиздания переписки с более подробным комментарием в ближайшее время, судя по всему, не имеет смысла. Так что проницательному читателю, по всей вероятности, придется справляться с трудностями самому. При помощи словаря русских писателей.


Дмитрий Зуев

Владимир Набоков. Лекции о "Дон Кихоте" / Пер. с англ.; Предисл. Ф.Бауэрса, Г.Дэвенпорта. - М.: Издательство "Независимая газета", 2002. - 328 с. ил. - (Серия "Литературоведение"). ISBN 5-86712-091-0

Новая книга набоковских лекций по литературе вслед за двумя, уже довольно давно существующими по-русски, и пару лет назад изданным "Комментарием к Евгению Онегину" дополняет своеобразную историю литературы в набоковском исполнении и еще раз доказывает, что она имеет мало чего общего с научной. Набоковский текст, несмотря на свой академический статус, примыкает скорее к жанру эссе, чем к научной работе. Все это, конечно, диктуется специфичностью взглядов Набокова на литературу, которые определяются его собственной творческой концепцией. Наглядное представление об этом дают уже две первых книги лекций, в которых Набоков, анализируя творчество писателей, влияние многих из которых (несмотря на постоянные отпирательства) на него хорошо известно, выделяет прежде всего то, что, по его представлениям, отличает истинную литературу, то есть то, на чем строится его собственное творчество. Здесь упоминаются и виртуозное ведение темы, неожиданные ее изгибы и воплощения, и стилистическое богатство, и многое другое. Нынешняя книга не стала исключением, Набоков верен себе. Правда, пожалуй, по сравнению с "Лекциями по русской литературе" и "Лекциями по зарубежной литературе" в нынешней книге нет ничего нового и неожиданного. Набоков опять говорит о том, что произведение есть плод авторской фантазии и не имеет ничего общего с так называемой действительностью, что литература - это совершенно самостоятельная область, где нет и не может быть ничего, привнесенного извне, она подчиняется своим законам, которые создает автор; в этом и состоит его основная задача, а вовсе не в том, чтобы что-либо "провозглашать". Для Набокова существует только автор и его произведение, в котором воплощены его надежды, мечты, сны и страхи. Все это уже не раз звучало в его работах о литературе.

Нынешняя книга начинается с обсуждения все тех же вопросов (см. главку "Жизнь и литература). Писатель взялся за труд, который предполагает вроде бы своим условием некоторую историческую перспективу. Но только не для Набокова. В его представлении литература бывает либо хорошей, либо посредственной, исторические особенности если и играют какую-либо роль, то только второстепенную. В "Лекциях о Дон Кихоте" Набоков приводит несколько замечаний по поводу состояния дел в литературе во времена Сервантеса, но в его комментариях все это преподносится как наивные промахи, несовершенства по сравнению с современным ему положением вещей (см., к примеру, его рассуждения о том, что изображения природы в литературе того времени представляют собой выдуманные идиллические картинки, - главка "Диалог и пейзаж", с 58-61). "Дон Кихот" для Набокова - не слишком хороший роман (он не включал книгу в число мировых шедевров), страдающий главным образом от того, что Сервантесу не удалось избавиться от многочисленных общих мест, банальных выдумок литературы того времени. Набоков приводит замечание испанского комментатора Диего Клеменсина, которое во многом созвучно его представлениям о романе: "С еще большей беспощадностью было сказано (Диего Клеменсином - Д.З.), что, за исключением увлекательных бесед Дон Кихота и Санчо, великолепных иллюзий, из которых по большей части и складываются приключения Дон Кихота, роман состоит из смеси избитых историй, набивших оскомину интриг, посредственных стихов, банальных вставок, немыслимых переодеваний и невероятных совпадений; однако благодаря гениальной интуиции художника Сервантесу удается соединить эти разрозненные части, придать роману о величайшем безумце и его простодушном слуге стимул к развитию и единство" [156]. Сказано, действительно, беспощадно, хотя все основные набоковские "претензии" к роману здесь упомянуты. Но Набоков делает скидку этому "плодовитому гибриду", родившемуся от "крылатого эпического чудовища", первому в ряду европейских романов.

Редактор англоязычной версии набоковской книги, американский профессор Фрэдсон Бауэрс, подробно описывает в предисловии, что представляли собой набоковские рукописи. Сначала Набоков написал подробный конспект всего романа, а потом на его основе создал несколько вариантов лекций, каждый раз переписывая все заново, добавляя куски уже существующих вариантов. Стержень, на котором держится набоковский анализ, - тематический разбор произведения. Набоков переписывал лекции в зависимости от того, какие темы виделись ему в тот или иной момент самыми важными. Так, поначалу он написал текст, в котором основное внимание уделялось теме побед и поражений, но потом все переделал согласно расширившемуся представлению о тематической структуре романа, добавляя при этом отдельные страницы из предыдущих вариантов, в том числе из первоначального конспекта, который он назвал "Повествование и комментарий" (эти отрывки должны были служить иллюстрациями к его наблюдениям). В конечном варианте лекций есть множество вставок, которые довольно легко вычленимы, например, страницы "Повествования и комментария" напечатаны на машинке, тогда как весь остальной текст рукописный. Помимо соединенных вместе листов с лекциями, в папке (а каждая лекция хранится в отдельной папке) встречаются листы с несвязными замечаниями или кусками текста. Кроме этого, Набоков, всегда строго соблюдавший хронометраж занятий, заключал в скобки отдельные отрывки, которые он в случае нехватки времени мог опустить.

Очевидно, что свести все это в конечный текст, предназначенный для печати, было делом нелегким. Фрэдсон Баурс, готовя к изданию книгу, решил придать материалу единство, создать максимально полный вариант лекций ("Задача редактора свелась к попытке представить наиболее полную трактовку "Дон Кихота" Набоковым с его комментариями, выходящими за условные, связывавшие его рамки шести лекционных часов" [12]). Пожалуй, это стремление сыграло с ним злую шутку. Он решил восстановить в первоначальном варианте рукопись "Повествования и комментария", которая состояла из отдельных страниц, включенных в различные лекции, и сорока, оставшихся не при деле. При этом он не стал дублировать отрывки в лекциях и в "Повествовании и комментарии", оставив их только в последнем разделе и желая тем самым придать ему дополнительную, иллюстративную функцию по отношению к самим лекциям. Шаг, по меньшей мере, спорный. Потом он исключил из набоковского текста все скобки. Материал, помещенный в раздел "Повествование и комментарий", зачастую не имел логических связей, из-за того, что был взят из разных частей текста, и автору пришлось вставить несколько своих абзацев, чтобы придать ему стройность (!). Кроме того, он позволил себе произвести кое-где контекстуальное расширение цитат, а кое-где вставить одну-две по собственной прихоти, "для удовольствия читателя". Стоит ли говорить, что эти фрагменты никак не обозначены, даже в комментарии, который вообще непонятно с какой целью приведен в книге. В нем собрано все, что угодно, в том числе отдельные набоковские фрагменты (место которым в тексте Бауэрс, судя по всему, не нашел). В результате редактор создал книгу "для удовольствия читателя", из добрых побуждений придав тексту "цельность", но при этом поступив с ним непростительно вольно.

Широко известен тот факт, что Набоков, считавший себя никудышным оратором, все лекции записывал подробно и последовательно, так что сам текст едва ли мог вызвать большие трудности. Для простоты восприятия (или, возможно, для удобства изложения) лекции всегда четко структурированы; Набоков ставит для себя план и постепенно движется к цели. Цель "Лекций о Дон Кихоте" была неоднократно им заявлена и сводилась - ни больше, ни меньше - к тому, чтобы избавить эту "жестокую и грубую старую книжку" от всех заблуждений, которыми ее окружили многочисленные критики (достаточно заметить, сколько Набоков говорит о жестокости "Дон Кихота" - в противовес расхожим утверждениям критиков о том, что книга подчинена смеховой стихии). Едва ли Набокову удалось достигнуть поставленной цели, но это ничуть не уменьшает достоинства лекций. Он создал еще один критический апокриф о "Дон Кихоте" - апокриф, в котором моменты чутких проникновений в ткань романа соседствуют с победоносными шествиями Набокова по завоеванной территории, так что подчас создается ощущение, что речь идет о нем самом.