О ТЕХ, КТО ОСТАЛСЯ | ЛИТЕРАТУРНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ | СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА, ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ | КНИЖНАЯ ЛЕТОПИСЬ | ЮМОР

О тех, кто остался

"В Москве на Красной площади похоронили Максима Горького. Русская и мировая литературы потеряли в нем одного из самых талантливых писателей нашего века...

В последние годы своей жизни он, занимавший в советских официальных кругах видное положение, прославленный "мэтр" советской литературы, много писал в советской периодической печати... Написал он также и несколько больших художественных произведений. Но оба его последних больших романа, "Дело Артамонова" и "Клим Самгин", далеко не лучшие его вещи. С точки зрения русской литературы, Максим Горький, как писатель, умер уже задолго до своей физической смерти...

Редкий писатель встречал столько страстных нападок, похвал и откликов, как Горький. Равнодушия - самого обидного для писателя отношения, - Горький не знал. Первые шаги Горького приветствовал Михайловский, личное участие в литературной деятельности начинающего писателя принимал Короленко... В 1906 году в "Русской Мысли" был провозглашен "конец Горького", по поводу чего Ю.Айхенвальд выразился, что Горький "собственно и не начинался"...

Издательский мирок, сразу оценивший в Горьком "хлебного писателя", хорошо знал кряжистый и тяжелый характер Алексея Максимовича, главное, его любовь к презренному металлу...

Не этим ли объясняется и его политическая платформа последних лет?

Жадный и, по удачному выражению одного критика, "апломбистый" Пешков-Горький во всем и везде на первый план ставил свою личную выгоду. Когда было "модно", он служил свободе, большевики дали ему больше, чем могла дать заграница - и он стал их верным слугой. Большой писатель, крупный художник, мелкий человек, продажная совесть, мещанская душа! В таком свете он предстанет на суд истории" (Горький как писатель и как человек. "Для Вас" # 26).

"Каковы бы ни были поводы горьковского отъезда из России в 1921 году, основная причина была все-таки та же, что и у многих из нас. Он себе представлял революцию свободонесущей и гуманной. Большевики придали ей вовсе иные черты...

Он был одним из самых упрямых людей, которых я знал, но и одним из наименее стойких. Великий поклонник мечты и возвышающего обмана, которых по примитивности своего мышления он никогда не умел отличить от обыкновенной, часто вульгарной лжи, он некогда усвоил себе свой собственный "идеальный", отчасти подлинный, отчасти воображаемый, образ певца революции и пролетариата. И хотя сама революция оказалась не такой, какою он ее создал своим воображением, - мысль о возможной утрате этого обмана, о "порче биографии", была ему нестерпима. Деньги, автомобили, дома - все это было нужно его окружающим. Ему самому было нужно другое. Он в конце концов продался - но не за деньги, а за то, чтобы для себя и для других сохранить главную иллюзию своей жизни. Упрямясь и бунтуя, он знал, что не выдержит и бросится в СССР, потому что, какова бы ни была тамошняя революция - она одна могла обеспечить ему славу великого пролетарского писателя и вождя при жизни, а после смерти - нишу в Кремлевской стене для урны с его прахом. В обмен на все это революция потребовала от него, как требует от всех, не честной службы, а рабства и лести. Он стал рабом и льстецом. Его поставили в такое положение, что из писателя и друга писателей он превратился в надсмотрщика за ними. Он и на это пошел. Можно бы долго перечислять, на что он еще пошел. Коротко сказать - он превратился в полную противоположность того возвышенного образа, ради сохранения которого помирился с советской властью. Сознавал ли он весь трагизм этого - не решаюсь сказать. Вероятно - и да и нет, и вероятно - поскольку сознавал, старался скрыть это от себя и от других при помощи новых иллюзий, новых возвышающих обманов, которые он так любил и которые в конце концов его погубили" (В.Ходасевич. Горький. "Современные записки", 1940, # 70).

Литературные размышления

Газданов Г.

О молодой эмигрантской литературе. "Современные записки" #60.

"Уже не впервые за последние годы нам приходится присутствовать при одном удивительном споре, в котором спорящие высказывают суждения общего и частного порядка, излагают программы, намечают пути и т.д. Удивительно в споре, однако, не это, а то, что предмета спора вообще не существует. Вместо него есть чисто-абстрактное представление о том, что должно быть - и что, стало быть, есть - либо явное недоразумение, либо, наконец, чрезвычайно произвольное толкование слова "литература". Это спор о молодой эмигрантской литературе.

Если отбросить изложение литературных возможностей и достижений в сослагательном наклонении; если считаться только с фактически существующим материалом; если отказаться заранее от всех априорных положений и суждений о столь же претенциозной, сколь необоснованной "миссии эмигрантской литературы", - то придется констатировать, что за 16 лет пребывания за границей не появилось ни одного сколько-нибудь крупного молодого писателя. Есть только одно исключение - Сирин, но о его случае стоит поговорить особо. Вся остальная "продукция" молодых эмигрантских литераторов может быть названа литературой только в том условном смысле, в каком говорят о "литературе по вопросу о свекле"...

Есть множество извинительных причин, обусловливающих возможность спора об эмигрантской литературе; мы знаем, что большинство суждений современников основаны всегда на недоразумениях, на своеобразном литературно-общественном психозе...

Заметим, прежде всего, что русская эмигрантская литература с самого начала была поставлена в условия исключительно неблагоприятные; первое из них - ничтожное количество читателей... Можно сказать, что нам навязали обязательное представление о культурной массе русских читателей за границей, ни в малейшей степени не похожее на вещи реальные...

Это одна сторона вопроса - отсутствие читателей; но при всей своей важности и существенности не это, мне кажется, является главной причиной русского литературного бесплодия. Страшные события, которых нынешние литературные поколения были свидетелями или участниками, разрушили все те гармонические схемы, которые были так важны, все эти "мировоззрения", "миросозерцания", "мироощущения" и нанесли им непоправимый удар. И то, в чем были уверены предыдущие поколения и что не может вызвать никаких сомнений, - сметено как будто бы окончательно. У нас нет нынче тех социально-психологических устоев, которые были в свое время у любого сотрудника какой-нибудь вологодской либеральной газеты... и с этой точки зрения он, этот сотрудник, был богаче и счастливее его потомков, живущих в культурном - сравнительно - Париже".

Адамович Г.

Литературные впечатления. "Современные записки" #61.

"Эмигрантской литературы нет".

Утверждение Газданова, ненадолго оживившее былые страстные споры, многих задевшее и обидевшее. В сущности - верно, почти верно. И раздражение возникло вовсе не из-за самого утверждения, а из-за манеры подачи...

Есть писатели - три-четыре у старших, два-три у молодых, - но нет литературы... Но к верному газдановскому утверждению надо бы добавить другое, еще более несомненное и, конечно, более трагическое: нет советской литературы. После всяких колебаний, надежд, отсрочек, ожиданий пора наконец теперь, в 1936 году, в этом признаться: советской литературы нет. Есть тоже три-четыре, два-три... Но литературы нет. Литература в советской России - факт общественной "категории", явление очень значительное и очень важное в плоскости общих судеб страны. Как показатель сопротивления и уступчивости, как термометр. Но не как литература...

Значит - сейчас вообще нет русской литературы, если и у нас, и у них плохо. Опыт разделения, с перекличкой из двух лагерей, с вопросами и ответами, с недоумениями и разрешениями - не удался".

Бицилли П.

Несколько замечаний о современной зарубежной литературе. "Новый град" #11.

"В своей статье в # 10 "Нового града" Ф.А.Степун выдвигает следующие положения: существует "пореволюционное сознание" - которое автор характеризует как противобольшевицкое; новая русская эмигрантская литература должна отражать это сознание, а между тем - не отражает его; не отражает потому, что новое поколение русской эмиграции не видит умственным взором России, и потому, что молодые зарубежные писатели находятся всецело под влиянием нынешней западной литратуры со всеми присущими ей чертами болезненной извращенности...

Литератра всегда отражает - худо ли, хорошо ли - какое-то "сознание". Ведь от литературы мы обыкновенно и заключаем о "сознании" того или иного исторического момента и той или иной общественной среды. Выходит, значит, что в зарубежной среде как раз те, кого принято считать выразителями "сознания", "души", "гения" того момента и той среды, к которой они принадлежат, те, кто в состоянии сыграть эту роль... находятся вне - уже не России, не Европы, а своей собственной среды и своего момента. Как это понять? Значит ли это, что всякий сколько-нибудь одаренный человек в эмиграции непременно оказывается каким-то духовным уродом? Или что на самом деле молодое поколение эмиграции лишено того "пореволюционного сознания", о котором говорит автор?..

В эмиграции выдвинулся писатель, который, несомненно - столь могуче его дарование и столь высоко его формальное совершенство, - "войдет в русскую литературу" и пребудет в ней до тех пор, пока вообще она будет существовать. Это В.Сирин. Говорить о характере его творчества, о его "идеях", о "содержании" нет никакой необходимости: слишком хорошо это известно и слишком сам он в этом отношении категоричен и ясен. В данной связи важно отметить одно: того "героического настроения", в каком, по утверждению Ф.А.Степуна, только и возможно "молодому эмигрантскому писателю найти себя и свой творческий путь" - иначе неизбежны "срыв", "погашение лица", - у В.Сирина нет и следа. А между тем это как раз писатель, творческий путь которого был обретен сразу, который идет по нему неуклонно, освобождаясь постепенно от излишней роскоши живописания, от всего того, что в "манере", в "приемах" выпячивается, бьет в глаза... Стоит прислушаться к "голосу" В.Сирина, особенно внятно звучащему в "Отчаянии" и в "Приглашении на казнь", чтобы заметить, что всего ближе он к автору "Носа", "Записок сумасшедшего" и "Мертвых душ"...

От прозы обратимся к поэзии... Я прочел внимательно "Антологию зарубежной поэзии" ("Якорь"; см. ниже. - А.О.) - на каждом шагу мне встречались здесь знакомые облики: Тютчева, Анненского, Блока, Ахматовой, даже Баратынского. У иных поэтов - это подделка, у других - подлинное творческое усвоение.

Если так, то об отрыве современной русской литературы от ее родных литературных истоков говорить не приходится".

Судьба человека. Вячеслав Иванов

В феврале 1936 года Вяч.Иванову исполнилось 70 лет. Он живет в Риме вместе со своей дочерью-органисткой Лидией и сыном Димой (впоследствии - известным французским журналистом). В этом же году впервые за все время эмиграции в печати появляются новые стихи Вяч.Иванова - "Римские сонеты".

Иванов Вяч.

Римские сонеты. "Современные записки" # 62.

Пью медленно медвяный солнца свет,
Густеющий, как долу звон прощальный;
И светел дух печалью беспечальной,
Весь полнота, какой названья нет.

Не медом ли воскресших полных лет
Он напоен, сей кубок Дня венчальный?
Не Вечность ли Свой перстень обручальный
Простерла Дню за гранью зримых лет?

Зеркальному подобна морю слава
Огнистого небесного расплава,
Где тает диск и тонет исполин.

Ослепшими перстами луч ощупал
Верх пинии, и глаз потух. Один,
На золоте круглится синий Купол.

Иванова Лидия

Воспоминания. - М., 1992.

"В марте 1936 года мы впервые за десять лет пребывания в Италии въехали в отдельную квартиру. Были в ней, конечно, недостатки, но при такой радости кто на них обращает внимание? Мы... легко примирялись с тем, что приходилось вести упорную войну с тараканами и клопами - жителями старых стен, с тем, что в саду мы рисковали получить на голову что-нибудь выброшенное из верхних этажей, с тем, что соседний квартал имел дурную славу как "по линии морали", так и по степени "культурности"...

Вячеслав, как всегда, привлекал к себе людей. К нам на Монте Тарпео или, как у нас говорили, на "Тарпееву скалу", приходило много друзей. Некоторые из них были постоянные римские жители, а другие приезжие. Из постоянных... можно назвать художника-архитектора Андрея Яковлевича Белобородова...

Приезжали к нам на виа Монте Тарпео летом 1936 и 1937 гг. Мережковский с Зинаидой Гиппиус. Мережковский, старый, но очень живой и даже боевой, полный идей и замыслов. Зинаида Николаевна - уже совсем съежившаяся, маленькая, хрупкая старушка, придерживающаяся всех ухищрений парижских модниц, живая, задорная, кокетливая. Вячеслав ввел Мережковского в свою комнату и с гордостью показал ему свой книжный шкаф. Мы шкаф приобрели за грошовую цену на рынке Кампо ди Фиори. Он был большой радостью для Вячеслава: первая его собственная мебель в его личной квартире... Мережковский остановился, впился взглядом в шкаф и, указывая на него обличительно пальцем, торжественным голосом начал как бы взывать:

- Шкаф, Вячеслав, шкаф! Так вот это что! Значит это теперь все не то? Теперь у тебя завелся шкаф! Шка-а-а-ф!

Мережковские ходили к нам ежедневно, сидели часами, разговорам конца не было".

Гиппиус З.

Поэт и Тарпейская скала. "Иллюстрированная Россия", 1938, # 2.

"Очень приятно иногда, забыв газеты и наше "детективное" время, поговорить о чем-нибудь мирно-спокойном и красивом. Или рассказать о спокойно-счастливой жизни "мудреца на Тарпейской скале", старого нашего знакомца, известного поэта, ученого и философа, Вячеслава Ив.Иванова...

Много ли в Париже людей, хорошо помнящих знаменитую петербургскую "башню" на Таврической и ее хозяина...

Мы как-то отвыкли от встреч с людьми настоящей старой культуры. А это большое отдохновение. Вяч.Иванов, конечно, и "кладезь учености", но не в том дело, а в том, что заранее знаешь: всякий вопрос, в любой области, он поймет, с ним можно говорить решительно обо всем, что кажется значительным. Как сам он на данный вопрос отвечает - уже не важно: мы часто не соглашаемся, спорим, но спора не длим: взгляд В.И. сам по себе всегда интересен, любопытен, споры же самая бесполезная вещь на свете.

Но оcoбенно воскреcaла "башня", когда речь заходила о поэзии, о стихах. Мы привезли в Тарпейское уединенье несколько томиков современных парижских поэтов. Утонченный их разбор, давший повод к длинным разговорам о стихах, о стихосложении вообще, - как это было похоже на В.И. тридцать лет тому назад! Скажем правду: в этом человеке высокой и всесторонней культуры, в этом ученом и философе до сих пор живет "эстет" начала века. И он особенно любит в себе "эстета".

Завидно ли мне? Может быть. Что такое новейшее наше разочарование в эстетизме, в литературе, в силе слова? Ведь это, пожалуй, только дань сумасшедшим "темпам" нашего времени, погоне за всяческой "актуальностью". Искусство требует мира и тишины, нам некогда слушать голос муз, мы слушаем радио".

Степун Ф.

Вяч.Иванов. "Современные записки" # 62.

"Для раскрытия верховной идеи России, заключающейся, по Достоевскому, в примирении всех идей, Вячеславу Иванову были отпущены совершенно исключительные таланты и силы. Природа щедро наградила его дарами поэта, философа и ученого. Долгие годы заграничных скитаний укрепили его лингвистические способности и открыли ему доступ ко всем сокровищницам древних культур и ко всем глубинам современной образованности. Результат: - единственное в своем роде сочетание и примирение славянофильства и западничества, язычества и христианства, философии и поэзии, филологии и музыки, архаики и публицистики...

Все философские и эстетические размышления Вяч.Иванова определены с одной стороны христианством, с другой - великой эллинской мудростью. Эта единственная в русской культуре, если не считать Зелинского, живая и творческая близость Вяч.Иванова к истокам античной культуры, во многом роднящая его с Гете, Гельдерлином и Ничше, придает его культурно-философским и художественным исследованиям и исканиям совершенно особый тембр. Христианская тема звучит в них всегда как бы прикровенно; в тональности, мало чем напоминающей славянофильскую мысль. Даже и явно славянские построения приобретают вблизи античных алтарей и в окружении западно-европейских мудрецов какое-то иное выражение, какой-то особый загар южного солнца, не светлящего над русской землей...

И ученым, и философом, и публицистом Вяч.Иванов конечно никогда не был: большие, творческие люди не состоят из суммы дарований. Как все поэты, так и Вяч.Иванов родился поэтом со своим весьма, правда, необычным духовным складом и совершенно особенным голосом...

Путь Вяч.Иванова как поэта есть редкое в наше время явление непрерывного восхождения и совершенствования...

Последние дошедшие до нас стихи Вяч.Иванова - "Римские сонеты" - отделены от поэмы "Человек" страшными годами русской революции...

Вяч.Иванов не первый мыслитель и не первый поэт, для которого вечный Рим стал пристанью скитаний; их было много. Но не для многих из них духовный возврат в Рим был одновременно и восхождением на вершину их творчества. Тайну нового расцвета поэтического дара Вяч.Иванова под сводами "родного дома" сейчас еще не время разгадывать. Тем не менее невольно задумываешься над тем, что в "Cor ardens" поэт с благодарностью вспоминает о Римском Колизее, впервые напоившем его диким хмелем свободы".

Книжная летопись

Агеев М. Роман с кокаином. - Париж.

Алданов М. Начало конца. "Современные записки" # 62.

Пещера. Том 2. - Берлин.

"Вот она и закончена, эта стройная трилогия. Браун погиб, увлекая за собой весь мир: мир, который населен был героями "Ключа", "Бегства" и "Пещеры". Среди них образ Брауна особенно удался автору; та сочиненность его, о которой глухо толкуют в кулуарах алдановской славы, на самом деле гораздо живее мертвой молодцеватости литературных героев, кажущихся среднему читателю списанными с натуры...

Интересно и поучительно наблюдать приемы алдановского творчества. С прозрачной простотой слога, лишенного ложных прикрас... как-то гармонирует строгая однообразность поступков; автор пользуется одной и той же дверью, скрытой в тени библиотеки, для вхождения в ту или другую чужую жизнь" (В.Сирин. "Современные записки" # 61).

Базилевская Е.А. Домик у леса. - Таллин.

Бальмонт К. Голубая подкова: стихи о Сибири, 1916-1928. - Чураевка (США).

Барт С. Письмена. - Варшава.

Белоцветов Н.Н. Шелест. - Рига.

Беляцкин С. К полосе крушений. Роман. - Каунас.

Берберова Н. Чайковский. - Берлин.

Книга о счастье. "Современные записки" #60-62.

"Летом она успевала разглядеть жизнь вокруг себя, зимой на это не было достаточно времени, жизнь сада, двора, поля. Летом она вырастала, менялась. И от всего было ей весело - и от приезда, и от отъезда, и от собственного роста, и от постоянного аппетита, и от ровного загара. Дня за два до отъезда в город она пошла с Настей в лес, вспомнив, как она сюда выбежала три месяца назад, в первый день приезда в деревню, как не могла вдосталь наглотаться этого воздуха, и как теперь, при мысли об отъезде, она опять не знает: чему она рада? И все было хорошо: и дача, и Петербург, и лето, и осень, и последние астры на клумбе, которые срезали в последнюю минуту и которые подхватила мать, и извозчичья пара, куда усадили деда, и весь в мухах и плевках досчатый вокзал, окруженный хлебной и лесной сонью, куда налетел курьерский, и скучные, невыспавшиеся пассажиры (вчера вечером - из Москвы), потеснившиеся, чтобы дать место дачникам...

Сквозь этот курьерский проходила Вера в зиму".

Бицилли П. К вопросу о характере русского языкового и литературного развития в новейшее время. - София.

Булгаков С.Н. Утешитель. - Париж.

Веселкова-Кильштет М. Пути Судьбы. Роман. - Белград.

Волкова М. В. Песни Родине. - Харбин.

Газданов Г. Смерть господина Бернара. "Современные записки" # 62.

Гомолицкий Л.Н. Цветник. - Таллин.

Эмигрантская поэма. - Таллин.

Горлин М.Г. Путешествия. Стихотворения. - Берлин.

Гронский Н.П. Стихи и поэмы. - Париж.

Жаботинский В. Пятеро. - Париж.

"Пятеро" - дети одной семьи Мильграм: Маруся, Марко, Лика, Сережа и Торик, все - цельные характеры, все друг на друга не похожи, все кончают трагически. Может быть, они существовали в действительности, может быть, автор их выдумал целиком или наполовину - его дело. Книга написана в стиле воспоминаний, иногда почти поденных записей, в которых мелькают и лица подлинные... История не столько одной семьи одесситов, сколько живого кусочка Одессы, и является в книге тем, что называется сюжетом повествования. Художественная прикраса - сам город Одесса, его улицы, порт, типы, личности, словечки, то оригинальное и неповторяемое, что делает космополита Жаботинского патриотом своего города... И хотя все остальное - эпоха, Россия, Петербург, заграница, исторические события (1905 год, восстание броненосца "Потемкина") будто бы должно служить только фоном, - в действительности судьбы "пятерых" тесно и непосредственно связаны с этой полосой российской жизни, только автор, достаточно опытный и искусный художник, не позволяет себе этого подчеркивать" (М.Осоргин. "Современные записки" # 61).

Зайцев Б. Валаам. - Таллин.

Маленький человек. "Иллюстрированная Россия" # 10.

Калуга. "Современные записки" # 62.

Корсак В. Жуки на солнце. - Париж.

Мета Росс. Мартовское солнце. Стихи. - Таллин.

Немой Г. Последний роман. - Рига.

Поплавский Б. Снежный час. - Париж.

"Я думаю, что... "Снежный час", выпущенный друзьями Поплавского уже после его смерти, значительно слабее "Флагов"... К поэтической славе Поплавского она (книга. - А.О.), конечно, ничего не прибавит, хотя в ней, как во всем, что он писал, есть удивительные строчки, которых никто бы не мог написать, кроме него, есть никогда не покидавшая его музыкальность...

Вся эмигрантская поэзия грустна; и мы настолько к этому привыкли, что одной печальностью на нас подействовать было бы трудно. Но печальность Поплавского не похожа на другие; вернее, сходство идет до известного момента, - и потом вдруг становится ясно, что такой ее степени и такого ее характера мы еще не знали" (Г.Газданов. "Современные записки" # 61).

Ремизов А. Болтун. "Современные записки" # 61.

Русские народные сказки. "Иллюстрированная Россия" # 2-3.

Сирин В. Весна в Фиальте. "Современные записки" # 61.

Суткевич А. Искры от станка. Стихи. - Рига.

Толстая А. Отрывки воспоминаний. "Современные записки" # 60.

Тэффи Н. Ведьма. Сборник рассказов. - Берлин.

"О чем бы ни писала Тэффи, о старой ли России или о нынешнем беженском бытии, в сущности, она всегда говорит об одном. На тысячи ладов она разрабатывает одну и ту же тему, никогда, однако, этим не наскучивая, ибо тема эта вечная, неисчерпаемая, а между тем в современной литературе - да и вообще в искусстве - почти никем не затрагиваемая. Это тема шиллеровской оды и бетховенской симфонии на ее текст, тема радости. "Радость, прекрасная вспышка небесного огня, дочь Элизиума..." Радость предполагает общение в любви. "Обнимитесь, миллионы"...

Ребенок инстинктивно тянется ко всякому живому существу, - живому для него, будь это кукла или даже какой-нибудь, на наш взгляд, ничуть ни на что живое не похожий предмет (сколько материала об этом у Тэффи!), - чтобы приласкаться к нему, приласкать его, и для ребенка ничто не является "объектом" пользования. Он не знает иных видов отношений "субъекта" к "объекту" кроме интимного, такого, при котором грань между "субъектом" и "объектом" стирается. Можно наслаждаться, веселиться в одиночку, радоваться можно только сообща. Ребенку не бывает весело, и он не знает "наслаждений": он умеет только радоваться... Мало кто из писателей проник так, как Тэффи, в эту особенность детской души - и вот почему мы не устаем смотреть на детей" (П.Бицилли. "Современные записки" # 61).

Унковский В. Наши дни. Роман. - Берлин.

Цветаева М. Отцам. Стихи. "Современные записки" # 60.

Чегринцева Э. Посещения. Стихи. - Прага.

"В разных центрах русской эмигрантской литературы создается свой подход к поэзии, особое понимание ее задач... Часто, не глядя на подпись, можно определить, где вышла книга стихов - в Париже или в Праге, в Таллине или Белграде. Причем это легче определить, чем угадать поэта, т.к. манера, особенности стиха по большей части не индивидуальны, а свойственны целой группе...

Для всех почти пражских поэтов характерна погоня за образами, то, что может быть названо "имажинизмом". У Эмилии Чегринцевой он менее органичен, чем у другой пражской поэтессы Аллы Головиной. Ее образы менее убедительны: "заря как сброшенный фрак после бала" или шаг, который "скребет тротуар по загривку", не кажутся нам удачей...

К счастию, не всегда в книге Э.Чегринцевой образы так натянуты. Иногда они, напротив, свежи и метки. Хорошо стихотворение "Вальс":

Расцветай моя ночь и касайся
Шелковистым подолом людей!"
(М.Цетлин. "Современные записки" # 62).

Чириков Е. Обрывки воспоминаний. "Современные записки" # 60.

Шик А. Женатый Пушкин. - Берлин.

Штейгер А. Неблагодарность. Стихи. - Париж.

Яновский В.С. Любовь вторая. - Париж.

Антология современной поэзии "Якорь". Сост. Г.Адамович и М.Л.Кантор. - Париж.

"Прямое назначение всякой "антологии" - представить возможно полно состояние данной литературы в данный период, возможно полнее и, конечно, в наилучших образцах. Но составители взглянули на дело иначе: не только с чисто-эстетической, но также - и прежде всего - с культурно-философской точки зрения. Материал, подобранный ими, должен послужить "памятником эпохи" (предисловие Г.В.Адамовича). Поэтому они сознательно включили в свой сборник и стихи, признаваемыми ими в художественном отношении "бледными", - раз в них все же звучит "голос" времени...

Едва ли я ошибусь, если скажу, что наиболее явственно слышатся здесь голоса Анненского, Блока и Артура Рэмбо. Вся поэзия покойного Поплавского - органическое сочетание Анненского и Рэмбо, как поэзия Г.Иванова - Анненского и Блока. Если бы мне показали стихи А.Штейгера без подписи автора, я бы принял их за стихи Анненского; а "Весенняя распродажа" А.Головиной явно навеяна "Распродажей" ("Solde") Рэмбо. В скольких стихотворениях, помещенных в антологии, встречаем мы "снег" Блока, "паровозы" Анненского, "корабли" Рэмбо! Слышатся, конечно, и другие знакомые голоса, - особенно внятно Тютчева (Голенищев-Кутузов, Раевский, Божнев) - кроме одного Пушкина. А между тем, думается, Пушкин узнал бы в этой поэзии ту, какую он только прозревал - я пел-бы в пламенном бреду, я задыхался-бы в чаду нестройных, чудных грез - и для которой он был "рад растаться с разумом". Надо оговориться: новая "вне-разумная" поэзия не имеет ничего общего с "заумной" поэзией уже принадлежащих прошлому "футуристов". Это поэзия не бессознательная, но укорененная в особом, совершенно новом сознании...

Пушкин, прислушиваясь к шорохам, слышимым ночью, учил "темный язык жизни", и Лермонтов, и Тютчев уже догадывались, что, с точки зрения своей логической структуры, ночное, сонное сознание как-то ближе к абсолютной реальности, чем бодрствующее, дневное. Вот это-то ночное сознание, выводящее в "четвертое измерение", и было сознанием Рэмбо, Анненского, Блока, А.Белого... Новый духовный опыт этих избранников стал в наши дни общим достоянием всех еще не окончательно погрязших в "цивилизации", способных к культуре людей. Ценность "антологии" именно в том, что она, давая возможность сопоставить всех выступающих сейчас на поприще поэзии, свидетельствует об этом: ибо сколько бы ни было различий между ними по свойствам и размерам дарования, по писательскому мастерству, эта черта - внутреннее сродство их поэзии с поэзией только что названных мною гениев - является доминирующей и при сопоставлении бьет в глаза" (П.Бицилли. "Современные записки" # 60).

Юмор

Коровин К.

Хвостики. "Илююстрированная Россия" # 2.

"Помню я в далекой младости художника Лариона Михайловича Прянишникова, который был моим профессором в школе живописи в Москве. Он рассказал мне, что, когда еще был в Москве свой дом на Рогожской улице, где он служил у деда моего, Михаила Емельяновича Коровина в конторе его писцом, мне было тогда только семь лет. Зимой в это время захворала моя мать, и позвали доктора, профессора Варвинского. Приехал доктор, такой серьезный, немолодой, приехал на паре вороных... Горничная Глаша помогла ему снять шубу, повесила ее на вешалку. Доктор вынул платок, высморкался. Был слышен запах духов. Он посмотрел на меня и сказал:

- Шалун, как тебя зовут?

И доктора повели к больной.

- Помнишь? - спросил меня художник Прянишников. - Тебе нравился доктор, что так хорошо от него духами пахнет. И ты все у шубы его что-то вертелся у вешалки. Помнишь?

- Что-то вспоминаю, - ответил я.

- У него шуба была хорошая; мех такой, норка что-ли? И на меху висели хвостики этого зверька. Много хвостиков. Вот ты, - сказал мне Прянишников, - где-то достал ножницы и хвостики у шубы все отрезал. Унес к себе в комнату, спрятал под подушку...

Доктор-то, когда уехал от нас, тоже по визитам, к другим больным, потом домой к себе, не заметил, что хвостиков нет, а вечером поздно поехал с женой к Яру, ужинать. Уезжая от Яра, когда ему подавали шубу, он увидел, что хвостиков нет. Говорит: "Шуба не моя!" Рассердился ужасно. "Где хвостики?!" - кричит... доктор такой важный, вся Москва знает. Пришел сам полицмейстер... Все смотрели шубу, видят: хвостики отрезаны...

Мрачнее тучи ехал знаменитый доктор с женой домой.

- Это хитрый, хитрый вор, - успокаивала доктора жена. - Может быть, ты был у Бахрушкиных!

- Был, - говорит доктор.

- Ну вот, я так и знала. Там она, Татьяна Васильевна, ну-уж! Она меня... все на зло, это она отрезала хвостики, она, она!

- Постой, постой - что ты? Что ты, Татьяна Васильевна? К чему ей? Подумай!

- Нет, она, я знаю, что она! Когда я голубую шляпу себе купила у мадам Ларзанс, она - тоже голубую! Я - черную, она тоже - черную. А я возьми да серую в бисер. Она тоже хотела, искала - ан такой нет! Вот она, на зло! Я от нее, крадучись, к портнихам еду. Встретит когда меня, такой уж друг, целует, и уж вот добрая, а сама всю меня оглядит. Змея! Она это отрезала.

- Что ты! Постой, - она кончила институт. С какой стати ей? Не кто-нибудь!

- Ну вот, я так и знала, что вы за нее горой! Нравится вам! Я вижу. Она - святая! С каких это пор?

- Ну, постой, постой, - нельзя же так, - волновался доктор.

- Да, да!

И жена, вынув кружевной платочек из муфты, вытирала, вздыхая, слезы".