ЛИТЕРАТУРНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ | СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА | ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ | КНИЖНАЯ ЛЕТОПИСЬ | ЮМОР

Литертурные размышления

О советской литературе

"В том, что советская литература кончилась - ни у кого сомнений больше нет...

Когда советская литература кончилась? Как? Отчего?

Советская литература не оборвалась, а выдохлась. В последние годы она еще продолжала по инерции воевать с призраками - пока не увидела, что дело становится не только устарелым, но и опасным... Литературу охватило смятение - потому, что она отстала от жизни: не в том поверхностном смысле слова, в каком упрек этот постоянно ей предъявляется московскими обозревателями, - а в ином, более глубоком и драматическом. Она еще верила ссылкам на Ильича - когда жизнь уже не верила, и власть поощряла это неверие. Она недоумевала: что же ей "отображать"? Еще не так давно считалось бесспорным, что человек ценен лишь в меру своих поджигательных стремлений и талантов. Нет постановления, в котором это было бы отменено. Писатель вправе сесть за письменный стол с привычным намерением вывести в романе фигуру борца за мировую революцию. Но если у писателя мало-мальски развито чутье, он знает, что требования - снизу и сверху - теперь иные. Лучше уж изобразить какого-нибудь арктического героя с объяснением, что это та же "революция", только в ином, более современном облике..." (Г.Адамович. Памяти советской литературы. "Русские записки", #2).

Эмигрантские писатели на Дальнем Востоке

"Если сравнить положение эмигрантских писателей там и здесь, то мы прежде всего увидим, что здесь, на Востоке, нет того, что М.А.Алданов считает главной причиной, от которой "тяжко страдает эмигрантская литература", - нет бедности... Никому из здешних писателей не приходится заниматься тяжелым физическим трудом. Большинство занимается журналистикой...

Говорилось также об оторванности от родной почвы. Благодаря совершенно особым условиям жизни в Манчжурии, эта оторванность здесь меньше чувствовалась. Харбин до самого последнего времени оставался русским городом...

Что же помешало развитию художественной литературы здесь?

Прежде всего, литературе на Дальнем Востоке не повезло в том отношении, что все "старшие писатели" эмигрировали на Запад, в Европу, и та литературная жизнь, которая зародилась на Востоке, была предоставлена самой себе...

Не создалось здесь и той литературной среды, которая воспитывает писателя, заставляет его работать над собой... Такую среду, до известной степени, могли бы создать литературные кружки. Но те несколько "содружеств", которые существуют на Дальнем Востоке, - "Чураевка" в Харбине, "Понедельник" и "Шатер" в Шанхае, - чисто механически объединяют поэтов и беллетристов, музыкантов и художников...

Плохо влияет также полное отсутствие критики. Обычно отзывы о книгах дают "хорошие знакомые"...

Отсутствие художественного вкуса и чутья, небрежность отношения к своей работе и к своему читателю - вот отличительные признаки местной литературы..." (Без подписи. "Русские записки", #1).

Судьба человека

10 марта 1937 года умер Евгений Иванович Замятин.

" - море-могилы, мшистые кочки, крестная дорога разошлась по России - Россия, какой она мне снится, весенняя в мураве моей суздальской родины, то кукушечья - подмосковный звенигородский лес в вечерний час, или галочье ненастье - Петербург, куда не обернусь: кресты.

Первый крест - наше последнее прощание: Блок; памятно, как кровь: это было и наше "прощайте" - "последнее" - русской земле. За Блоком Гумилев, Розанов, Брюсов, Гершензон, Сологуб, Есенин, Добронравов, Андрей Белый, а в прошлом году Кузмин, Горький, а вот и Замятина похоронили.

И остался один Пришвин - белый, как лунь, с ружьем и собакой, вижу, приставил ладони к ушам: трепетание листков, или где-то осина трепещется, или в еще "нераздевшейся" ночи слышно - чутко мои предрассветные прощальные мысли...

В пасмурное "петербургское" утро похоронили Замятина. Не пришлось проводить его на далекое кладбище, где хоронят русскую беспризорную бедноту. Но мне казалось, я все вижу, и под дождем и ветром мне очень зябко, - я видел как вынесли досчатый гроб... и я вспомнил Некрасова, нашу традицию и жесткую судьбу "сочинителя", и увидел, по тесным мосткам между готовых узких могил - Иванов-Разумник, Постников и Пришвин: петербургские "Заветы". И каким ненужным показался мне дурацкий кинематограф - работа последних лет Замятина; ведь дело его жизни, все эти словесные конструкции русского лада - это наше русское, русская книжная казнь! И мастерство. Вы думаете, сел и написал, и напечатали, нет: взять готовый набор и - рассыпать, и уж голыми руками за эти раскаленные добела буквы, чтобы закрепить из тысячи одно слово! И моя была горстка земли в его могилу, мое последнее прощайте, мое признание за его труд, его работу и мастерство..." (А.Ремизов. Стоять - негасимую свечу. "Современные записки", #64)

В 1937 году А.И.Куприн возвращается в СССР.

"Это было очень давно - когда я только узнал и его существовании, впервые увидал в "Русском богатстве" его имя, которое все тогда произносили с ударением на первом слоге, и этим ударением, как я видел это впоследствии, почему-то так оскорбляли его, что он, как всегда в минуты гнева, по звериному щурил глаза, и без того небольшие, и вдруг запальчиво бормотал своей обычной офицерской скороговоркой, ударяя на последний слог:

- Я - Куприн, и всякого прошу это помнить. На ежа садиться без штанов не советую...

Первые годы нашего знакомства чаще всего мы встречались в Одессе или в Ялте, и тут я видел, как он опускается все больше и больше, дни проводит то в порту, то в самых низких кабачках и пивных, ночует в самых страшных номерах, ничего не читает и никем не интересуется, кроме портовых рыбаков, цирковых борцов и клоунов...

Семнадцать лет тому назад, когда мы жили с ним и его второй женой уже в Париже, - самыми близкими соседями, в одном и том же доме, - и он пил особенно много, доктор, осмотревший его однажды, твердо сказал нам: "Если он пить не бросит, жить ему осталось не больше шести месяцев". Но он и не подумал бросить пить и держался еще лет четырнадцать, "молодцом во всех отношениях", как говорили некоторые. Но всему есть предел, настал конец и редким силам моего друга: года два тому назад, приехав с юга, я как-то встретил его на улице и внутренне ахнул: и следа не осталось от прежнего Куприна! Он шел мелкими, жалкими шажками, плелся, такой худенький, слабенький, что, казалось, первый порыв ветра сдует его с ног, не сразу узнал меня, потом обнял с такой трогательной нежностью, с такой грустной кротостью, что у меня слезы навернулись на глаза...

В прошлый вторник, проснувшись утром под Парижем в поезде... и, развернув газету, поданную мне вагонным проводником, я был поражен совершенно неожиданным для меня известием:

"Александр Иванович Куприн возвратился в СССР...".

Никаких "политических" чувств по отношению к его, личному, "возвращению" я, конечно, не испытываю: только большую грусть при мысли, что уже никогда не увижу его больше". (И.А.Бунин. "Последние новости", 5 июня, 1937).

Жизнь и смерть

В 1937 начинает выходить журнал "Русские записки" (Париж-Шанхай).

"Новый журнал на 17-м году эмиграции. В то время, когда столько голосов поют ей отходную...

Мы еще не собираемся умирать и не складываем оружия. И, прежде всего, не отказываемся от нашего первого долга: служения русскому слову, придушенному на родине, и только здесь - в рассеянии всех пяти частей света - обретшему насущный для нас воздух свободы...

Менее всего мы хотели бы замкнуться в среде и интересах эмиграции. Наши взоры направлены на мир - и Россию. России мы хотим отдать все наши силы и всю нашу верность... Мы приветствуем все положительное, доброе, творческое, что доходит до нас из России. Но мы непримиримы к насилию и лжи, по прежнему, на двадцатый год революции, пронизывающим всю русскую жизнь..." (От редакции. "Русские записки", #1).

8 февраля выходит однодневная парижская газета "Пушкин".

Перестает выходить журнал "Евразийская хроника" (издавался с 1925 года).

В Австралии начинает выходить журнал "Путь эмигранта".

Книжная летопись

М.Цетлин о поэтах:

Прегель С. Солнечный произвол. - Париж.

"Второй сборник стихов С.Прегель лиричнее и разнообразнее первого...

Чувство никогда не выражается прямо, это не музыка, а живопись, но нет сомнений, что это живопись лирическая. Все полно страстного и напряженного чувства...

С.Прегель талантлива, ее стихи неподражаемы, у нее есть свое лицо...

К недостаткам книги можно отнести некоторую небрежность языка. Словарь С.Прегель разнообразен, но далек от пуризма..." ("Современные записки", #64).

Ладинский Ант. Стихи о Европе. - Париж.

"Может быть потому, что в этом сборнике меньше творческого усилия, чем в предыдущих и Ант.Ладинский иногда лишь повторяет найденную им раньше "поэтическую формулу", здесь легче видишь его метод и приемы. Ладинский не боится брать из бутафорий старой романтической и сентиментальной поэзии особо поэтические слова и образы, все эти лилеи и лавры, лиры и туфельки, туфельки в самых разнообразных видах... Но он оживляет стершиеся слова иронией, аллегорией, неожиданными эпитетами:

Голубое платье, как лира
Шумевшее на балу,
И вещи иного мира -
Пара туфелек на полу...

Это неточно и произвольно, но хорошо и выразительно..." ("Современные записки", #65).

Кузнецова Г. Оливковый Сад. - Париж.

"Г.Кузнецова удачно назвала свой первый сборник стихов. Матово серебристые листья оливковых деревьев хорошо предают основной тон книги, слабое сияние, излучающееся от этих стихов.

Прежде всего хочется отметить их неподражаемость. Совсем нет в них - почти неизбежного в женской поэзии - влияния Ахматовой. Те поэты, у которых она училась, научили ее естественно и правдиво передавать ее собственные переживания, ее душу.

Душа эта склонна к печали. Привкус грусти лежит почти на всем, что она пишет:

Волшебная и страшная земля
Мне чудится огромным странным садом,
Где безутешно жизнью грежу я..."

("Современные записки", #65).

Акс П. Улица. Стихи. - Таллин.

Арсеньева Л. (Чассенг) Концерт. - Париж.

"Книга рассказов - явление на нашем книжном рынке редкое. Прибавим - книга молодых рассказов...

Первый рассказ "Катя" - не лучшая вещь в сборнике, но в нем отчетливо виден "мир" самого автора. Что это за мир? Этот мир целиком перенесен на заграничную почву из России... Арсеньева вывезла из России самое свое дорогое, ту чистоту, которую она унаследовала от разговоров Китти с Левиным, те воспоминания о тургеневских девушках, которые сделались в эмигрантской литературе воплощением навеки ушедших идеалов..." (Ант.Ладинский. "Современные записки", #65).

Алданов М. Начало конца. "Современные записки", #65.

Линия Брунгильды. Пьеса. "Русские записки", #1.

Ачаир А. Лаконизмы. - Харбин.

Бальмонт К. Светослужение. - Харбин.

Берберова Н. Лакей и девка. "Современные записки", #64.

Бердяев Н.А. Дух и реальность. - Париж.

О фанатизме, ортодоксии и истине. "Русские записки", #1.

"Тема о фанатизме, связанная с приверженностью к ортодоксальным учениям, очень актуальна. История ритмична, в ней огромную роль играет смена психических реакций. И мы вступаем в ритм, когда преобладает направленность к принудительному единству, к обязательной для всех ортодоксии, к порядку, подавляющему свободу. Это есть реакция против XIX века, против его свободолюбия и человечности. Вырабатывается массовая психология нетерпимости и фанатизма. При этом нарушается равновесие и человек допускает себя до маниакальной одержимости. Индивидуальный человек делается жертвой коллективных психозов. Происходит страшное сужение сознания, подавление и вытеснение многих существенных человеческих черт, все сложности эмоциональной и интеллектуальной жизни человека. Единство достигается не через полноту, а через все большую и большую ущербленность..."

Браславский А.Я. Стихотворения. - Париж.

Булыгин П.П. Янтари. Стихотворения. - Рига.

Бунин И. Освобождение Толстого. - Париж.

Вадимов Е. "Русская культура" и другие избранные стихотворения. - Варшава.

Валь. Дорога к счастью - Шанхай.

"В головном рассказе, именем которого названа книга, Валь ставит вопрос, - имеет ли человек нравственное право ускорить смерть обреченного и тем самым сохранить жизнь и счастье другого. Героиня рассказа решает, что ее долг заключается в том, чтобы отравить умирающего мужа и уйти к другому. Рассказ мало убедителен: вряд ли убийство выведет героиню на "дорогу к счастью".

Лучший рассказ сборника "Дебет Бориса Петровича" - о роли случая в жизни человека. Валь не раз возвращается к этой теме...

У Валя есть художественное чутье, но не хватает работы над собой. Характерной чертой его рассказов является небрежность. Часто автор пользуется чужими давно примелькавшимися фразами..." (Без подписи. "Русские записки", #1).

Вишняк М.В. Два пути: Февраль и Октябрь. - Париж.

Вертинский А. Песни и стихи, 1916-1937. - Шанхай.

Вишняк М.В. Леон Блюм. - Париж.

Газданов Г. Воспоминание. "Современные записки", #64.

Гомолицкий Л.Н. Сотом вечности. - Варшава.

Ода смерти. Баллада. - Варшава.

В нави зрети. - Варшава.

Гроссе Л.В. Апокалипсис пола. - Шанхай.

Зайцев Б. Путешествие Глеба. 1. Заря. - Берлин.

"Тихое и счастливое детство, гармония которого не нарушена ничем. В чем она? В чем загадка того очарования, которое охватывает с первых же страниц зайцевского романа? Автор пишет о мире исчезнувшем безвозвратно, о той помещичьей, деревенской России, лицо которой мы не перестаем разглядывать с мучительной любовью. Столько о ней было написано: нам казалось, что мы так хорошо ее помним и знаем, Но чем больше читаем и вспоминаем, тем яснее чувствуем; нет, тогда мы ее не знали; только теперь, отделенные от нее пространством и временем, мы научились видеть ее настоящую. И Зайцеву дано это ясновидение любви. Он описывает с поразительной простотой и сдержанностью; его рисунок несложен, краски неярки; он боится эффектов, пафоса, идеализации; его скорей можно упрекнуть в прохладности, чем в излишней чувствительности. Но он изображает мир, который он любит - и в свете этой любви самые обыкновенные люди и самые незатейливые вещи становятся прекрасными..." (К.Мочульский. "Современные записки", #64).

Закутин Л. О чувстве и чувственности. - Париж.

Иванов Вс.Н. Рерих - художник, мыслитель. - Харбин.

Иванов Г. Отплытие на остров Цитеру. Избранные стихи 1916-1936. - Берлин, 1937.

"...Должно быть сквозь свинцовый мрак,
На мир, что навсегда потерян,
Глаза умерших смотрят так...

Мне кажется, что это жизнеощущение - сейчас общее не только для нас эмигрантов, но для всех сознательных людей, переживших смерть Европы, увидевших, что мир вступил в какой-то совершенно новый - и, надо сказать, довольно таки отвратительный - "эон", в котором человеку, как он понимался со времен Христа и Марка Аврелия, нет места. Это жизнеощущение - источник всей поэзии Г.Иванова. Подлинность ее - вне сомнений, так как в ней выражено переживание, которое в отличие от стольких других переживаний, составлявших в течение веков темы для поэтического творчества, обыкновенной речью выражено быть никак не может...

У Г.Иванова ничто не "бросается в глаза", потому что каждое его стихотворение - более того, все они вместе - воспринимаются как одно целое, как одно слово..." (П.Бицилли. "Современные записки", #64).

Ильвов Б.Я. Ураган. Роман. - Шанхай.

Смерч. Роман. - Шанхай.

"Оба романа Ильвова (один является продолжением другого) из времен гражданской войны. Перед нами проходит поход генерала Корнилова, Москва первых лет революции...

Герои романов Ильвова - два брата моряка, совершающие ряд подвигов, и невеста одного из них, сестра милосердия...

В романе Ильвова "белые" всегда герои, хотя порой и жестокие. "Красные" - негодяи и звери...

Фабула искусственна и растянута. И в тексте много стилистических и орфографических ошибок". (Без подписи. "Русские записки", #1).

Ильин И. Пути духовного обновления. - Белград.

Ладинский А. Поэма о дубе. "Русские записки", #1.

15-ый легион. Роман. - Париж.

Путешествие в Палестину. - София.

Льдовский Л. Скиф. - Шанхай.

"Льдовский пишет маленькие очерки о русской авиации времен гражданской войны, о героизме и благородстве русских летчиков, о традициях воздушного флота. Там, где в рассказах Льдовского только воспоминания - они хороши. Там же, где автор особенно старается придать своим рассказам литературную форму - страницы его книги бледны". (Без подписи. "Русские записки", #1).

Матвеева К. Апушкина жизнь. Повесть. - Белград.

Мережковский Д. Павел. Августин. - Берлин.

Никитин Б. Роковые годы. - Париж.

Сирин В. Дар. "Современные записки", #63-65.

Прот. Г.Флоровский. Пути русского богословия. - Париж.

Юрчакевич М. Каролина. Роман. - Ужгород.

Сборники:

Скит. Стихи. Сборник 4. - Прага.

К столетию со смерти Пушкина:

Цветаева М.

Мой Пушкин. "Современные записки", #64.

"Первое, что я узнала о Пушкине, это - что его убили. Потом я узнала, что Пушкин - поэт, а Дантес - француз. Дантес возненавидел Пушкина, потому что сам не мог писать стихи и вызвал его дуэль, то есть заманил на снег и там убил его из пистолета в живот. Так я трех лет твердо узнала, что у поэта есть живот, и - вспоминаю всех поэтов, с которыми когда-либо встречалась, - об этом животе поэта, который так часто несыт и в который Пушкин был убит, пеклась не меньше, чем о его душе...

Пушкин был мой первый поэт и моего первого поэта - убили...

Пушкин был негр. У Пушкина были бакенбарды (NB! Только у негров и у старых генералов), у Пушкина были волосы вверх и губы наружу, и черные с синими белками, как у щенка, глаза, - черные вопреки явной светлоглазости его многочисленных портретов...

Памятник Пушкина был цель и предел прогулки: от памятника Пушина - до памятника Пушкина. Памятник Пушкина был и цель бега; кто скорей добежит до памятник-Пушкина. Только Асина нянька иногда, по простоте, сокращала: "А у Пушкина - посидим", чем неизменно вызывала мою педантичную поправку: - Не у Пушкина, а у памятник-Пушкина...

Памятник Пушкина был - обиход, такое же действительное лицо детской жизни как рояль...

От памятника Пушкина у меня и моя безумная любовь к черным, пронесенная через всю жизнь, по сей день польщенность всего существа, когда случайно, в вагоне трамвая или ином, окажусь с черным - рядом. Мое белое убожество бок-о-бок с черным божеством. В каждом негре я люблю Пушкина и узнаю Пушкина - черный памятник Пушкина моего дограмотного младенчества и всей России..."

Бицилли П. Смерть Евгения и Татьяны. "Современные записки", #64.

Трошин Г.Я. Пушкин и психология творчества. - Прага.

Ходасевич В.Ф. О Пушкине. - Берлин.

Милюков П. Живой Пушкин. - Париж.

Шик А. Женатый Пушкин. - Париж.

Иванов Вяч. О Пушкине. "Современные записки", #64.

Сборники:

Россия и Пушкин. Юбилейный сборник статей. - Харбин.

Сто лет смерти Пушкина. Сборник статей. - Париж.

Юмор

Ардов В. Очередная репетиция. "Для Вас", #8.

"Пом. режиссера. Начинаем репетицию! Прошу со сцены... (Актеры перемещаются).

Выходит режиссер в сопровождении худого актера.

Худой актер. Я работать хочу, Святослав Ярославович! Я же в провинции еще в мирное время играл злодеев, так играл, что меня раз в мой бенефис публика била!

Режиссер. Да, но в современных пьесах злодеев не бывает... На это теперь употребляются, так сказать, стихийные бедствия... Товарищ помреж, какое у нас в этой пьесе бедствие?

Пом. режиссера. Саранча, Святослав Ярославович.

Худой актер (грустно). Саранчу мне не сыграть...

Режиссер. Ну, начинайте, товарищи!

Героиня. Выстрелы... Хорошо, если это наши стреляют. А ну, как это саранча стреляет... Святослав Ярославович, я не понимаю этого места... Как это саранча может стрелять?

Режиссер. Потому что вы не работаете над ролью! Конечно, саранча стрелять не может. Но ведь это говорит женщина, которая боится за своего возлюбленного. Она, может быть, волнуется. Она, может быть, дура...

Героиня. Кто?

Режиссер. Вы.

Героиня. Как вы смеете?

Режиссер. То есть женщина, которую вы играете... А теперь давайте репетировать.

Героиня. А ну как это саранча стреляет... Но что это? Я слышу шаги... Куздюмов - вы?

Любовник (вступая в репетицию). Я.

Героиня. Но что это с вами, Куздюмов?

Любовник. Пустяки, Калерия... Я контужен саранчою. Профессор говорит, что мне нужно сделать переливание крови...

Героиня. Возьмите мою кровь, Куздюмов.

Любовник. Ни за что, Калерия.

Героиня. Вы мною брезгаете, Куздюмов.

Любовник. Глупая!

Режиссер. Поцелуй! Так! Взялись об руку! Пошли переливаться! Так. Калерия вернулась ослабевшая...

Героиня (села). Как я слаба... Но мысль, что моя кровь - теперь уже кровь моего дорого Куздюмова, придает мне силы... Что это? Я слышу шаги...

Режиссер. Дайте ей шаги... (Пом. режиссера стучит стулом). Легче! Это же любящая мать идет... Да где же мать-то? Где Перерубова-Пополамская?

Пом. режиссера. Да ведь она в декретном отпуску...

Режиссер. Переделаем роль на мужскую... Пусть не мать будет, а отец. Вот Творожин жаловался, что у него работы нет... Ему и дадим.

Пом. режиссера. Творожин!

Вбегает худой актер.

Режиссер. Творожин, принимайте роль! Роль матери. То есть, роль отца. Ваш выход. На сцене ваша дочь. Начали!

Героиня. Кто там? Это ты, мама?

Худой актер (хриплым от волнения голосом). Я, детка...

Героиня. Мама, я очень слаба...

Худой актер. Что с тобой? Я уже сама... то есть, сам... в общем, сразу видать.

Героиня. Мама, я отдала свою кровь Куздюмову...

Худой актер. Святослав Ярославович, то что меня называют "мамой" меня немного сбивает с образа.

Режиссер. Да, лучше зовите его "папой".

Героиня. Куздюмов - такой герой!.. Ты поймешь меня своим женским сердцем, папа...

Режиссер. Так уж лучше (пом. режиссера) и вы переделайте на мужской род все, что вы ему суфлируете.

Пом. режиссера. Калерия, дорогая, ты не зря зовешь меня отцом... Это я родил тебя.

Худой актер. Это я тебя тово... родил.

Пом. режиссера. Я кормил тебя своей грудью.

Худой актер. Как - "грудью"?! Эта грудь меня сбивает с образа...
Режиссер. Переделаем так: "Я кормил тебя молоком"...

Пом. режиссера. Выход отца.

Режиссер. Какого еще отца?

Пом. режиссера. А как же? Этот-то отец раньше был мать, а теперь выходит настоящий отец.

Толстый актер, играющий отца, приближается...