О РОССИИ | СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА | КНИЖНАЯ ЛЕТОПИСЬ

О России

"Ее не будет больше никогда, России Чехова. Может быть, Россия будет лучше и счастливее, может быть, она будет даже более могучей и самобытной, но той бесконечно трогательной, лиричной и уветливой России, России воистину интеллигентной, какая была и до конца не состоялась, а только стремилась состояться, окончательно отвоплотиться, - России Чехова уже больше не будет.

На диване в соседней комнате сидят наши дети. Они, родившиеся уже в эмиграции, читают, захлебываясь от восторга, Чехова. Их пленяет юмор ситуаций. Юмор речевой, но Чехов закрыт для них, он - книга за семью печатями...

Застенчивый, русский лиризм. Совсем, как русская природа - некрикливая, нежная, чуть-чуть грустная, лирическая и подлинно-интеллигентная: ничего подчеркнутого, слишком яркого, бьющего в глаза...

Мы любим все невозвратное. Нет человека, который не откликнулся бы в какой-то мере на патетику сентиментального руссейшего Чайковского, на пейзажную слезу Левитана. На Чехова и чеховское.

-"Когда-то мы с тобой, сестра, спали вот в этой самой комнате, а теперь мне уже 51 год, как это ни странно"...

И пусть не все подлинно у Чайковского - недаром его не признают и не любят мэтры вкуса - французы, пусть нет силы в Левитане: нам-то, русским, они дороги чеховской стихией интеллигентного, о, нет, не "интеллигентского" - лиризма..." (Е.Петров. "Грани", #22).

Судьба человека

21 июля в Гельсингфорсе скончалась поэтесса Вера Булич.

Весной этого же года умер С.В.Яблоновский.

Книжная летопись

Алданов М.
Бред. "Новый журнал", #38-39.

Алексеев В.
Россия солдатская. - Нью-Йорк.

Алексеева Л.
Мой осколок. "Грани", #22.
Лесное солнце. Стихи. - Франкфурт-на-Майне.

"Здесь отдохну - на солнечном пороге
Чужой избушки, и пойду опять
Во мшистом сумраке лесной дороги
Мои грибы и песни собирать...

Дорога не короткая и не легкая. Привалы редкие, и то на порогах чужих домов. А что за отдых на чужом пороге?

Дорога эта - наша общая, эмигрантская. Мы тоже идем, охаем, сбиваем ноги в кровь. Но мы не умеем, как умеет замечательный поэт зарубежья Лидия Алексеева, смотреть по сторонам жадно-внимательными глазами. Все примечать и прятать в кладовую памяти. Мы не умеем, как она, собирать по дороге песни, завязывать в платочек эти драгоценные находки и идти с ними дальше и дальше, все приумножая их, чтоб полны были руки и сердце..." (О.Анстей. "Грани", #23).

Березов Р.М.
Русское сердце. Сборник рассказов. - Сан-Франциско.

Булич В.С.
Ветви. - Париж.

Газданов Г.
Пилигримы. "Новый журнал", #36.

Глинка Г.А.
На перевале. - Нью-Йорк.

Гуль Р.
Цветаева и ее проза. "Новый журнал", #37.

Дар А.
Солнце все же светит. Роман. "Грани", #22-23.

Дон Аминадо
Поезд на третьем пути. - Париж.

Ершов П.
Нинель. "Новый журнал", #37-39.

Зайцев Б.К.
Чехов. Литературная биография. - Нью-Йорк.

"Почти господствующим стало мнение о Чехове, как о непоколебимом позитивисте рубежа 19-20 веков, как о горячем стороннике науки и идеи прогресса. Об этом говорят чеховская записная книжка, дневники...

Используя не только анализ чеховских произведений, но пристально изучая биографический материал, письма, воспоминания современников и проверяя свои собственные впечатления от встречи с Чеховым, Зайцев хочет увидеть и изобразить, как "наружного", так и "внутреннего" (по его, Зайцева, словам) Чехова, показать то психологически-скрытое, что было (или - что могло быть) в Чехове, но бережно им хранилось в интимных глубинах сердца и что иной раз... даже и им самим, может быть, не осознавалось.

Чего же именно ищет с особой тревогой и настойчивостью Зайцев у Чехова? Глубинных религиозных эмоций, зароненных в чеховскую душу еще в детстве и пронесенных через всю жизнь, что иногда всплывало на поверхность и освещало его страницы благостным светом. На страницах 13-14 книги - ключ ко всему замыслу Б.К.Зайцева: "...но так ли уж бесследно проходило для души общение с великим и святым? Того мы не знаем. А что в Чехове под внешним жило и внутреннее, иногда вовсе на внешнее не похожее, это увидим еще, всматриваясь в его жизнь и писание, сличая внешнее, отвечавшее серой эпохе, с тем внутренним чего, может быть, сознательный Чехов, врач, наблюдатель, пытавшийся наукою заменить религию, и сам не очень-то понимал..." (П.Ершов. "Новый журнал", #39).

Еп.Иоанн Сан-Францисский (Шаховской)
Время веры. - Нью-Йорк.

Клюев Н.
Полное собрание сочинений. Том 1-2. - Нью-Йорк.

"Николай Клюев - поэт выдающийся, и вряд ли кто-нибудь это стал бы оспаривать. Издание его стихов нельзя не приветствовать... Но по прочтении этих 2-х томов невольно возникает вопрос: Не правильней ли было бы издать не "полное собрание сочинений", а "избранного Клюева"? Думается, что правильней..." (Р.Гуль. "Новый журнал", #38).

Кузнецова Г.
Поцелуй свиданья. "Новый журнал", #36.

Левин В.М.
Лик сокровенный. Сборник стихотворений. - Нью-Йорк.

Лосский Н.О.
История русской философии. - Париж.

Набоков В.В.
Другие берега. - Нью-Йорк.

Одоевцева И.В.
Оставь надежду навсегда. Роман. - Париж.

"...Язык романа очень хорош, образность его свежа, метка. Много сильных мест, просто удивительных для писателя, не жившего в Советском Союзе. Вот, например, необыкновенно интересный разговор Волкова с Лугановым перед убийством Луганова: "Я сомневаюсь. В чем? В советской власти, которой служу, или в русском народе? - сделав паузу, он достал папиросу и закурил. - В том-то и дело, то-то и странно, что сомневаюсь в обоих". - "С кем мы? С Богом или с чортом? В том-то и дело, что мы и с Богом и с чортом". -"Хулиганство. Зло, не приносящее выгод, зло для зла, так сказать, фантазия души". - "Странный, странный вы народ, русские интеллигенты. Такие умные и в то же время такие отчаянные дураки┘"

Талант писателя дал И.Одоевцевой возможность заглянуть в самую суть событий, в душу советских людей и передать в них главное. Герои романа живые и в них есть то, что показывает, - с новой точки зрения - трагедию человека в условиях сталинской России. Главное достоинство романа - в интересном, точном, психологическом рисунке..." (С.Юрасов. "Новый журнал", #39).

Померанцев К.
Восьмой день. "Возрождение", #31-32.

Ремизов А.М.
Мартын Задека - сонник. - Париж.
Огонь вещей: Сны и предсонье. - Париж.
Тонь ночи. "Новый журнал", #39.
Три сказки. "Грани", # 22.

Ренников А.М.
Минувшие дни. - Нью-Йорк.

Ржевский Л.
Сентиментальная повесть. "Грани", #21.

Свен В.
Бунт на корабле. "Грани", #23.

"Было бы ошибкой смотреть на этого 9-летнего мальчика просто как на Юрку. Ошибкой и оскорблением. Потому что Юрки уже давно не было. Вместо него в нашу повесть решительно вошел смуглый, крепкий и знаменитый путешественник, охотник, следопыт, прославленный капитан и обладатель настоящего одноствольного ружья 32 калибра.

Самым потрясающим в биографии бесстрашного капитана было, понятно, ружье и его небывалый калибр 32! Это не шутка! К тому же Юрка точно знал, что у его отца ружье 16 калибра, а у охотника Викстера (которому Юрка в душе совсем чуть-чуть завидовал) калибр вообще ерундовский, какой-то там 12.

С таким ружьем нигде не пропадешь. Этому все верили. Неприятное исключение составлял только Юркин брат, Томка. Тряся своими пухлыми щеками, он осмеливался выражать сомнение:

-А поцэму оно такое маленькое?

-Какое маленькое? Его нарочно уменьшили, чтобы калибр получился больше...

Но безмозглый скептик не сдавался:

-А поцэму..."

Солоневич И.Л.
Народная монархия. - Буэнос-Айрес.

Струве Г.
Чехов, Мейерхольд и фальсификаторы. "Грани", # 22.

Сургучев И.
Письмо Периколы. "Грани", #22.
Неиспользованная тема. "Возрождение", #32.

"В Вене, в хороших кафе, нельзя громко разговаривать от четырех до шести: требуется тишина для людей, которые читают, пишут, играют в шахматы. То же и в Париже, в кафе артистических: в покойной и приснопамятной "Ротонде", с восьми и до закрытия, вы могли делать все, чего не запрещает полицейский устав: орать, кричать, ходить на голове, - но в промежутке от четырех до шести вы должны были быть европейцем: в это время там художники, артисты, писатели занимались серьезными делами вплоть до чтения рефератов. Если же около вас заводился мешающий шум, то сначала, по слову петербургских городовых, этих шумливых граждан просили честью, с улыбкой, во второй раз просили честью, но без улыбки, а в третий раз просто въезжали в морду. Тогда возникала молниеносная, так называемая бриллиантовая драка, но взыскуемая тишина так или иначе водворялась. В этих бриллиантовых драках непременное участие принимал метрдотель Рауль, служитель традиций и порядка: маленький и щупленький человечек в хорошо сшитой визитке, но лев в бою. После драки он часа 2 отлеживался на диване, приводя дыхание на лад, и принимая таблетки ипотана, регулирующего биение сердечных мышц..."

Толстая А.Л.
Отец. - Нью-Йорк.

"Книга Александры Львовны Толстой об ее отце явление необычайного характера. От нее веет той свежестью жизни, которая веет от самого Толстого и его произведений...

Книга замечательна своей внутренней правдивостью и богатством психологических данных. Благодаря этой правдивости - выступают с особой силой некоторые основные линии и движущие силы в жизни Толстого. Его кризис, нараставший в течение десятка лет и повлиявший на все направление его духовной жизни и все его мироощущение до самой его смерти, встает перед нами с исключительной яркостью..." (Н.Арсеньев. "Грани", #21).

Трубецкой Ю.П.
Двойник. - Париж.

Тыркова-Вильямс А.В.
То, чего больше не будет. Из семейной хроники. - Париж.

Ходасевич В.Ф.
Литературные статьи и воспоминания. - Нью-Йорк.

Ширяев Б.
Неугасимая лампада. - Нью-Йорк.

"Концлагерь - тема не легкая. Больно уж много об этом пишут: был в концлагере - непременно мемуары издает...

Есть и другая трудность: всякое искусство неразрывно связано с гармонией... Много воспоминаний о концлагерях грешат против чувства меры, натуралистически нагромождают "ужасы", которые притупляют восприятие, не проникают вглубь сознания, создают впечатление дешевых внешних эффектов.

Б.Ширяев избежал этих двух подводных камней. Он сумел по-новому рассказать печальную и страшную повесть о детище тоталитаризма. Соловецкие ужасы автор не смакует, а отодвигает на задний план. Передний же - почти радостный, "утешительный". Все его внимание сосредоточено на "жемчужинах духа", концлагерная обстановка их лишь оттеняет...

Я зык автора богат, разнообразен и выразителен. Есть в нем что-то от Клюева и Шмелева...

На одной из последних страниц сказано: "Я не художник и не писатель. Мне не дано рождать образов в тайниках своего духа, сплетать слова в душистые цветистые венки". Думается, что автор здесь ошибается." (В.Арсеньев. "Грани", #24, 1955).

Яконовский Е.
Солнце задворок. Роман. "Возрождение", #32-36.

Сборники

На перевале. Сост. Г.Глинка. - Нью-Йорк.

"И вводная статья, и краткие биографические справки, и заключение (все это - работа составителя и редактора книги Г.Глинки), а главное - собранные в книге творческие страницы перевальцев - очень нужны и интересны.

Чего стоит одна только пильняковская "Повесть непогашенной луны"! Легко представить, какое это откровение - эти "запечатленные" страницы и имена, для читателей там. Но и иным читателям здесь сборник поможет освободиться от "обезлички" в отношении к современной литературе, которая ведь на раннем этапе отнюдь не была бездуховна и безрадостна и лишь в позднейшие годы - партийной опеки - постепенно умирала. Жаль, что имен и отрывков маловато. Но об этом пожалел наперед уже сам составитель". (Л.Р. "Грани", #23).