О ЛИТЕРАТУРЕ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ | КНИЖНАЯ ЛЕТОПИСЬ | МОСКОВСКИЕ КАРТИНКИ

О литературе в Советской России

"Дело" Бродского

В 1964 году в зарубежной печати - вообще, и в эмигрантской - в частности, активно обсуждается суд над "тунеядцем" Бродским.

В журнале "Грани" (#56) помещены стихи опального поэта, которые сопровождаются следующими словами:

"Помещая ниже 5 стихотворений молодого ленинградского поэта Иосифа Бродского, полученных из России, редакция считает необходимым отметить драматизм жизненного пути поэта на родине. Иосиф Бродский начал серьезно заниматься поэтическим трудом с 1962 года, и его произведения нашли высокую оценку у Анны Ахматовой, Корнея Чуковского и Самуила Маршака. Но 29 ноября 1963 года в газете "Вечерний Ленинград" о Иосифе Бродском клеветнический фельетон "Окололитературный трутень". Автором фельетона был некий Лернер, бывший капитан госбезопасности... Этого было достаточно, как и во времена Сталина, чтобы началось судебное преследование Бродского.

Несмотря на ходатайства целого ряда советских деятелей культуры... Бродский был осужден на 5 лет принудительных работ за тунеядство. Наказание он отбывал в архангельской области в качестве возчика совхоза в Коношском районе.

По недавно поступившим сведениям Бродский досрочно освобожден, однако дальнейшая судьба его неизвестна..."

Отчет о деле Бродского, составленный Ф.Вигдоровой, основанный на записях, сделанных в заседании суда, проник на Запад и был впервые напечатан в немецкой еженедельной газете "Die Zeit" 26 июня и 3 июля. В сокращенной версии он был воспроизведен по-русски в той же "Русской мысли" (11 и 13 августа). Полная версия того же отчета появилась в американском еженедельном журнале "The New Leader" от 31 августа.

Нижеследующая справка была напечатана в газете "Русская Мысль" (Париж) 5 мая этого года:

"Судья Савельева: Где вы работали?

Бродский: На производстве, в геологических экспедициях...

Судья: Как долго вы работали на производстве?

Бродский: Год.

Судья: В каком качестве?

Бродский: Как фрезеровщик.

Судья: А какая вообще ваша профессия?

Бродский: Поэт. Поэт-переводчик.

Судья: А кто установил, что вы поэт? Кто вас зачислил в ряды поэтов?

Бродский: Никто. А кто зачислил меня в ряды людей?

Судья: А вы учились этому?

Бродский: Чему?

Судья: Быть поэтом. Вы пробовали посещать университет, где дают образование... где учат...

Бродский: Я не думал... Я не думал, что этого можно достичь образованием.

Судья: А чем же?

Бродский: Я думаю, что это... от Бога..." (из книги "И.Бродский. Стихотворения и поэмы". - Нью-Йорк, 1965).

О подпольном журнале "Феникс"

"Западный мир принял появление подпольной советской литературы - не только "Феникса", но еще раньше и других произведений - как политическую и литературную сенсацию. Из далекой, окутанной безмолвием России, вдруг вырвались смелые голоса гнева, протеста, презрения к удушающему партийному режиму, голоса революционного призыва к свободе. Горячим ветром мятежа повеяло из России и свободный мир изумился и сочувственно отозвался в своей печати на знаменательное событие..." ("Грани", #56).

В журнале "Грани"(#52) было помещено полное содержание подпольного московского журнала "Феникс" #1.

Заметки о поэтах "четвертого поколения"

"Среди поэтов так называемого "четвертого поколения" особенной поэтической одаренностью отличаются Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина и Виктор Соснора. К ним приближаются еще два поэта, Евгений Винокуров и Булат Окуджава, которые отличаются от них по возрасту на 5-6 лет, в своем творчестве во многом одушевлены теми же настроениями, мыслями и образами...

Винокуров пишет давно, со времен войны. Никакого заметного невооруженному глазу скачка в развитии его поэзии не было. Был лишь медленный, упорный рост мастерства, ведший ко все большей краткости. С самого начала он избегал украшений и всякого рода риторики, стремясь к ясности, четкости, к некой сезанновской вескости: "В казарме густо побеленной, я честно красоту искал"...

В его стихах нет лживой условной официальщины. Он уже из тех, кому "нужна только истина. Вынь да положь! Жив я, правдой одной дорожа"...

Винокуров выгодно отличается от большинства советских поэтов своей содержательностью. Ему всегда есть что сказать. И выговаривает свою мысль лишь необходимыми немногими словами и за каждым его словом чувствуется долгая и упорная внутренняя работа...

В поэте мы обнаруживаем редкое и ценное ощущение тайны всего важного и значительного в жизни: "О, женской красоты великая загадка! Кто тайный смысл твой до конца познал?"...

Тайна мира - и в росте дерева: "От корней навсегда удалилась листва, Но ничуть не слабее их скрытые связи". Тайна - есть глубина: "Без нее я б чувствовал себя Как шхуна в шторм, что вышла без балласта". Лирика Винокурова становится философской, в давно уже забытом в СССР, но подленнейшем смысле этого слова - как у Баратынского или Тютчева...

Булат Окуджава - наиболее интересная и колоритная фигура из поэтов "четвертого поколения". Во время своих общественных выступлений, он свои стихи не декламирует, а поет, аккомпанируя себе на гитаре...

Партийная критика относится к его поэзии прозе ("Будь здоров, школяр!") отрицательно. Но никто иной, как он, наделен "лица необщим выраженьем"...

Лучшее из дошедших до нас его произведений содержится во второй книге его стихов - "Острова". В ней царит какая-то неизреченная, неуловимая легкость, удачливость, похожая на небрежность:

О река, уплыла ты на белый песок,
неба разметала платок голубой;
платье твое ситцевое - в ромашках все,
руки твои теплые - под головой...

Окуджава сохранил бесценные для поэта свойства, тем более редкие, что в СССР они десятилетиями вытравляются соцреализмом и марксизмом почти без остатка, - а именно: сильную, настоящую, глубочайшую душевность и подлинную, старательно сдерживаемую эмоциональность, обычно встречающуюся у даровитых, застенчивых и молчаливых людей...

Вознесенский - прежде всего поэт. Поэтому он или станет большим, настоящим поэтом, или ничем...

Вознесенский еще только разыскивает свое подлинное поэтическое "я"; много у него незрелого, недодуманного и даже явно неудачного. Но его неудачи - особые...

Если России суждено пережить в ближайшие годы литературную революцию, то Вознесенский окажется одним из ее основоположников. Для этого у него имеется достаточно личного динамизма и своеобразия. Его творчество - не дилетантство, не поиски карьеры, а поэзия всерьез. После сурковщины и прочих видов окололитературного тунеядства как освежительно должны действовать на российского читателя такие строчки:

Здесь купола - кокосы,
И тыквы - купола.
И бирюза кокошников
Окошки оплела.

Сквозь кожуру мишурную
Глядело с завитков,
Что чудилось Мичурину
Шестнадцатых веков.

Диковины кочанные,
Их буйные листы,
Кочевников колчаны
И кочетов хвосты.

И москвичи молились
Столь дерзкому труду -
Арбузу и маису
В чудовищном саду...

Виктор Соснора... В основу поэзии Сосноры и богатства его языка легло изучение древних русских летописей и "Слова о полку Игореве"... Заметны в его поэзии следы влияния Пастернака...

Пожалуй, лучше всего удается Сосноре в его поэзии природа. Но это не описательный пейзаж, прочно укоренившийся в советской практике времен безраздельного господства соцреализма, как своего рода отдушина. Это - использование явлений природы как элементов, выражающих общее жизнеощущение автора. Получается не картина природы, а образ переживания души поэта:

Все спало.
Снизу раздавался посвист
змеи ли? птицы? жабы ли? сверчка?
Все спало.
Колыхали головами
Седыми, студенистыми хвостами..."

(Э.Райс. "Грани", #54).

"Белла Ахмадулина...

Голос Беллы Ахмадулиной зазвучал в русской современной поэзии недавно: на переломе 50-х годов... Как и другие талантливые представители "четвертого поколения" российских поэтов, Ахмадулина по-своему утверждает право поэта на независимость, не подвластный никакой посторонней указке, внутренний мир...

Ахмадулина - лирик чистой пробы. Если говорить об учителях, то можно уловить в ее творчестве, преображенные собственным дарованием, мотивы и образы, идущие от Анны Ахматовой, от Пастернака..." (А.Неймирок. "Грани", #54).

Книжная летопись

Алексеева Л.
Прозрачный след. Третья книга стихов. - Нью-Йорк.

"Читая и перечитывая стихи Лидии Алексеевой сосредотачиваешься, уходишь в самого себя, к чему-то словно прислушиваешься.

Музыка, что стала тишиной,
Тишина, что музыкою стала,

говорит она в одном из заключительных стихотворений и, поневоле, думаешь: не совершенней ли, правда, вот такая внутренняя тишина самой мелодической, самой напевной музыки?..

С такой умелой простотой найдены рифмы, что иной раз хочется себя спросить: не сами ли они, по невидимой тропинке и нигде никого не затронув, дошли до заготовленного им в сердце и разуме поэта места?..

Свою судьбу, свою горечь, свое уединение Лидия Алексеева нигде не подчеркивает. Но какая-то - волнующая - совсем женская грусть разлита по почти всем стихотворениям ее книжки". (Я.Н.Горбов "Возрождение", #158, 1965).

Ант В.Н. (Трипольский)
Мои танки. Рис. С.Голлербаха. - Нью-Йорк.

Аржак Н.
Искупление. - Нью-Йорк.

Белогорский Н.
Вчера. Роман. - Мадрид.

Бушман И.Н.
Поэтическое искусство Мандельштама. - Мюнхен.
О ранней лирике Пастернака. Пастернак и Рильке. Сборник статей. - Мюнхен.

Даров А.
Блокада. Роман - Нью-Йорк.

Евреинов Н.
Чему нет имени. "Возрождение", #152-154.

Кодрянская Н.
Золотой дар. - Париж.

Кторова А.
Лицо Жар-птицы. Роман. "Грани", #56.

Лесной С.
Русь, откуда ты? Основные проблемы истории Древней Руси. - Виннипег.

Мамченко В.А.
Воспитание сердца. - Париж.

Набоков В.В.
Перевод на английский язык "Евгения Онегина" и комментарий к нему в 4-х томах. - Нью-Йорк.

Новгород-Северский И.И.
Степные огни. - Мюнхен.

Окуджава Б.
Будь здоров, школяр! - Франкфурт-на-Майне.

"Первая часть предложенного нашему вниманию томика, - повесть "Будь здоров, школяр", - целиком посвящена военным впечатлениям восемнадцатилетнего мальчика-добровольца... Сделанные Б.Окуджавой зарисовки... интересны, главным образом, тем, что находятся, так сказать, в органическом противоречии с советским ура-патриотизмом. Никакого энтузиазма в смысле истребления фашистских гадов, даже в смысле их изгнания за приделы "родины" нет. Война представлена автором как ряд отвратительных испытаний, тяжких лишений, непрерывного недоедания, если не просто голода, холода или зноя, неволи, переутомления, неимоверной грязи, произвола недоумков, ранений, смерти...

Во второй части томика - стихотворной, разбитой на три отдела, военные темы выдержаны в приблизительно таком же духе и хоть они и довольно часты, но отнюдь не преобладают, много внимания, много "музыкально-вокального вдохновения" уделено мирному советскому быту...

Нет нужды в том, что стихосложение не всегда совершенно, и что с Просодией автор поддерживает отношения, которые вряд ли можно счесть за большее, чем прохладную вежливость. Да и это не всегда...

Угадал, почувствовал и облек в нужную форму то, чего от него ждали и ждут, ... Булат Окуджава.

В смысле чуткости к невысказанному, в смысле инстинктивной проницательности его можно сравнить с Северянином. Но дальше все по-разному..." (Я.Н.Горбов. "Возрождение", #158, 1965).

Пестрово К.П.
Цветы на подоконнике. - Мюнхен.

Поснов М.Э.
История Христианской Церкви до разделения Церквей - 1054 год. - Брюссель.

Псковитянин Ю.
Скиф. Роман. - Буэнос-Айрес.

Самарин В.
Песчаная отмель. Рассказы. - Вашингтон.

"Сорок пять рассказов на сорока двух страницах. Числа эти не находятся в видимом соотношении с пятьюдесятью двумя, - числом карт в колоде. Между тем, прочтя сборник Самарина, именно о колоде карт хочется подумать. У карт есть, как будто, какие-то магические свойства... Как раз об этой постоянно и всячески вмешивающейся в наше существование магии больше всего и говорится...

Надо, конечно, помнить, что магическое напряжение карт-рассказов Самарина почти целиком связано со сталинской эпохой. От скрещения намеченных линий веет почти могильной жутью. Но если проклятие ни в чем не повинной девушкой отвратительного и бездарного тирана целиком оправдано, то никак нельзя сделать из этого вывод, что конец тирана и, даже его посмертное посрамление, внесли перемену: стасованные до войны, во время войны и после войны карты продолжают во многих отношениях, напоминать о всегда готовом заколыхаться мраке...

И еще. Если бы короткие... рассказы были похожи на анекдоты, - пусть жуткие, но анекдоты. Ничего подобного! Все живо, все умело подмечено, ничего нет нарочитого или выдуманного, нигде нет заранее обдуманного намерения удивить или ошеломить..." (Я.Н.Горбов. "Возрождение", #159).

Седых А.
Замело тебя снегом, Россия. - Нью-Йорк.

Скрябина Е.
В блокаде. (Дневник матери). - Айова.

Тарасова Н.
Живая совесть. "Грани", #56.

Протоиерей Александр Трудников
Ближний Восток - колыбель Православия. - Мадрид.

Федорова Н.
Жизнь. - Вашингтон.

Филиппов Б.
Стынущая вечность. Стихи 1941-1963 гг. - Вашингтон.
Кочевья. - Вашингтон.

"Осенью 1944 года Борис Филиппов отметил в своей "военной записной книжке":
Куда тебя, Русь, судьба завела,
В какой чужеродный посев?
и потом, оказавшись на свободе, вот уже сколько лет, как пишет все время озираясь, поминутно оглядываясь, непрерывно ощущая свою душевную, духовную, умственную, чуть-что не физическую связь с тем, что осталось дома, "там"; и так в нем эта связь крепко утверждена, так он ею дорожит, что даже если берется за описание чего-нибудь "здешнего", всегда в этом будет что-нибудь от "тамошнего"...

Как прочтешь страницы Б.Филиппова, посвященные столице (Петербургу - А.О.), то, хоть и мало их, и хотя рассказано в них о нескольких, почти случайных, эпизодах и о совсем немногочисленных встречах - так и ощутишь дыхание тамошнего воздуха, - воздуха "любимейшей резиденции архитектуры" (Я.Н.Горбов. "Возрождение", #149).

Франк С.Л.
С нами Бог. Три размышления. - Париж.

Шаршун С.И.
Неприятные рассказы. - Франкфурт-на-Майне.

Шестов Л.
Умозрение и Откровение. - Париж.

Московские картинки

Михайлов Мих.
Лето Московское 1964. "Дело" за март (Югославия).

"На улицах стоят большие цистерны, из которых разливают русский национальный напиток - квас, затем большое количество автоматов с газированной водой, на стенах домов рекламы и плакаты, оповещающие о выступлении исполнителя западных мелодий. В каждом квартале - вытрезвитель. Вечером пьяные встречаются часто...

На окраинах города ночью опасно выйти на улицу, несмотря на многочисленные патрули...

Шампанское продают в розлив и можно пить у стойки...

Люди в отношении друг с другом невероятно грубы. Сядете в ресторан за свободный стол, а официант заорет: "Разве вы не видите, что вот тот там не полностью занят, что вы - ослепли!?" То же самое в лавках, автобусах, трамваях...

В метро на 20-30 человек в вагоне книги читают трое-четверо. Газеты - почти никто. Это и понятно. Советские газеты все еще не интересны...

В ресторанах, магазинах, автобусах, музеях, на железнодорожных станциях и аэродромах, везде, везде, везде - красные доски.

На них одна из двух надписей. Первая: "Здесь работает бригада коммунистического труда". Вторая: "Здесь работает бригада борющаяся за звание бригады коммунистического труда"

Странно, как люди не замечают: то, что часто, слишком часто повторяется, теряет всякое значение...

Литр водки стоит столько же, сколько 6 больших долгоиграющих пластинок, и я не понимаю, откуда столько пьяных. Вообще электроприборы и фотоаппараты очень дешевы, а текстиль, обувь и водка - непонятно дороги...

А перед мавзолеем Ленина на Красной площади - огромная очередь, между прочим - созданная искусственно. Дело в том, что мавзолей открыт только с 11 до 14 часов и то не каждый день. Принимая во внимание шестимиллионное население Москвы и бесконечные делегации из провинции, не удивительно, что в течении этих коротких часов скапливается большая очередь...В мавзолее через каждые два шага стоят солдаты и внимательно наблюдают за руками посетителей и следят за каждым вашим движением. С собой нельзя брать никаких вещей..."