Авторское право

Открытое письмо

В Международную организацию по вопросам просвещения, науки и культуры (ЮНЕСКО)

Решение правительства СССР присоединиться к Международной Женевской конвенции об авторском праве может явиться существенным вкладом в дело свободного обмена информацией, содействовать разрядке взаимного недоверия и, в конечном счете, культурному сближению между народами.

Безусловно одобряя этот акт в целом, мы считаем, однако своим долгом высказать и некоторые опасения. Международное понятие авторского права подразумевает, что это право сугубо личное, которое автор может передавать любому издательству, театру, киностудии и тому подобное. Государства могут и должны охранять авторские права граждан, но не присваивать их.

В особых условиях нашей страны закон о монополии внешней торговли может быть превращен в силу, ограничивающую и даже вовсе подавляющую международные авторские права советских граждан. Идеологическая и эстетическая цензура у нас всегда была крайне ригористична, а в последние годы становится все более жесткой и произвольной.

Если бы эта цензура могла раньше обладать международными правовыми силами, то русская, а с нею и мировая культура была бы лишена многих замечательных произведений - Ахматовой, Пастернака, Солженицына, Твардовского, Бека и других литераторов, композиторов, живописцев, историков, публицистов. Нельзя допускать, чтобы эта цензура приобрела возможность действовать в международных масштабах, опираясь на Женевскую конвенцию...

А.Сахаров, академик
И.Шафаревич, математик
Г.Подъяпольский, геофизик
А.Галич, писатель
В.Максимов, писатель
А.Воронель, математик

Москва, 27.3.1973 года". ("Посев", #5).

О поэзии в Советской России

"Мне лично почему-то не внушают особенного доверия ныне столь прославленные Е.Евтушенко и А.Вознесенский, несмотря на наличие у последнего несомненных отдельных удач. Они - чересчур знамениты. Поэтому приходится опасаться, как бы к нынешней их славе не пришлось применить пословицу: "легко нажито, легко прожито".

Не так приходит и не так выглядит слава настоящая... К тому же например, у Евтушенко, за всем, что он пишет, чувствуется не только, увы, неизбежная оглядка на "строго дядю" (у Вознесенского - меньше), но и на впечатление, им производимое на читателей и даже на поверхностную аудиторию.

До сих пор, мне так и не удалось выделить из его обширного творчества ничего на самом деле бесспорного, на самом деле подлинного, без оглядки на внешние "смягчающие вину" обстоятельства, как все-таки часто бывает, например, у Заболоцкого, у Ксении Некрасовой или у Б.Слуцкого.

Похоже, что Евтушенко - человек сильной воли, блестяще овладевший всеми ресурсами поэтического мастерства - вплоть до кажущейся небрежности... Но его поэзии определенно не хватает "святости", - т.е. безоглядного приношения на ее алтарь - всего - своей судьбы, своей души и даже моральных соображений. Без этого, поэзии на самом деле большой - не бывает...

Больше доверия внушают более скромные, но более содержательные Н.Матвеева, В.Соснора, А.Кушнер, Айги, м.б. Юнна Мориц... (Э.Райс. "Возрождение", #240).

Судьба человека

Летом этого года во Францию выезжает Андрей Синявский. Во Франции ему обещана кафедра в Сорбонне.

26 февраля в Мюнхене умер поэт А.М.Перфильев.

Эмигрировал и поселился в Париже поэт и критик Василий Бетаки.

Книжная летопись

Березов Р.М.
До заката. - Майами.

Вейдле В.
О поэтах и поэзии. - Париж.

"У нас много литературоведов-славистов и советских и западных, но почти нет литературных критиков и, вместе с тем, комментаторов и историков культуры на уровне В.В.Вейдле. Он стремится к тому, что теперь зачастую запрещается, к пониманию литературы и вообще искусства, и не боится иметь о нем свое собственное суждение. Он полностью владеет всеми методами формального анализа, а также ориентируется в истории, остро ощущает "музыку" времени. Его очерк, о петербургской поэтике дает, может быть, лучшую характеристику русской предреволюционной поэзии - "золотой поры" (как он говорит)...

Вейдле явно не любит всякие "чересчуры" в искусстве, все дисгармоничное, резкое. Хотя бы и очень экспрессивное. Все же, Вейдле - критик предельно объективный. Он сумел оценить поэзию Цветаевой, к которой был долго, по-петербургски, равнодушен. Многие ее словосочетания он определяет как жесткие, шершавые, но и очень выразительные, стихийные...

Может быть, лучшая статья Вейдле посвящена мастеру ясной, четкой петербургской поэтике - Владиславу Ходасевичу. Вейдле убежден, что у Ходасевича есть не только всеми признанное мастерство, но и волшебство, точнее: он обладал "волшебным мастерством" (Ю.Иваск. "Новый журнал", #112).

Визи Мария
Голубая трава. - Сан-Франциско.

Войнович В.
Путем взаимной переписки. "Грани", #87-88.

"...Сюжетной основой повести Войновича "Путем взаимной переписки" является весьма распространенный, увы, не анекдотический факт, суть которого передана в заголовке. Дело, конечно, житейское, но что можно сказать о психологии людей, вступающих в столь странную, мягко выражаясь, легкомысленную связь? Мужчина при этом стремится не упустить своего, а женщина видит в этом свой последний шанс построить семейную жизнь...

Содержание такого произведения можно уподобить житейскому мусору, житейской мути. Но... для настоящего художника нет "запретных", "низких" тем и сюжетов. Все дело в угле зрения и мастерстве. Именно благодаря ироническому, местами шутовскому, простонародно-раешному тону... столь контрастирующему с тусклостью описываемых лиц и событий, достигается нужный художественный эффект. Происходит... "вытеснение" содержания формой.

Войнович поведал нам очередную правдивую солдатскую историю, которую кое-кто назовет антисоветской, но ведь теперь это синонимично..." (Володин В. "Посев", #5).

Гладков А.
Встречи с Пастернаком. - Париж.

Гуль Р.
Одвуконь. Советская и эмигрантская литература. - Нью-Йорк.

"Одвуконь" Романа Гуля - собрание статей и заметок, главным образом, на литературные и (в нескольких случаях) публицистические темы. Статьи собраны воедино из "Нового Журнала", "Новой Русской Книги", "Нового Русского Слова", и "Современных записок"; статьи эти были напечатаны в разное время...

"Одвуконь" - старое русское слово, обозначающее: ехать верхом с подручной или запасной лошадью. Автор говорит, что русская литература после большевицкого переворота пошла одвуконь: - на свободном Западе и под большевицкой цензурой в России. На Западе создалась большая русская литература. "Подручная, запасная лошадь" оказалась очень нужна. "Без нее - останься вся русская литература в большевицком рабстве - большевики бы ее всю задушили", - говорит Р.Гуль...

В сборнике статьи помещены без разделения на подсоветскую и эмигрантскую литературы - как бы символом того, что русская литература все же едина; выделены в особый отдел рецензии, но, опять-таки без разделения. Это не только не мешает, но даже помогает читателю действием контрастирования тем..." (Б.Нарциссов. "Новый журнал", #113).

Дубнова С.
Стихи разных лет. - Нью-Йорк.

Елагин И.
Дракон на крыше. Стихи. - Вашингтон.

Зайцев Б.
Избранное. - Нью-Йорк.

"Издательство "Путь жизни" перепечатало эти вещи Бориса Зайцева из давно затерянных и почти недоступных читателю изданий. Об этой нововышедшей книге хочется говорить, - ибо она хороша, нужна, украшает нашу жизнь и помогает в пути; и вместе с тем, говорить о ней трудно, потому что она - не нечто единое, цельное: она как трехстворчатый складень, из трех не связанных между собой частей: Сергий Радонежский - Афон - Валаам. Вторая и третья части книги - это зарисовки впечатлений паломника-художника, как сам себя называет Зайцев. Первая же принадлежит к иному литературному жанру: это опыт небольшой агио-монографии..." (О.Анстей. "Новый журнал", #113)/

Зернов Н.М.
За рубежом: Белград-Париж-Оксфорд: Хроника семьи Зерновых. 1921-1972. - Париж.

Ильин И.А.
Русские писатели, литература и художество. - Вашингтон.

Максимов В.
Прощание из ниоткуда. Роман. "Грани", #87-88.
Карантин. - Франкфурт-на-Майне.

"Новый роман В.Максимова "Карантин", несомненно, представляет собой значительное явление не только русской, но и мировой литературы. Задача, поставленная писателем в этом романе, - грандиозна и дерзновенна, она поражает своей новизной и глубиной философского осмысления мира. В основе ее замысла - показать путь человека к Богу, очищение человека от скверны житейской (самоочищение) через познание самого себя...

Новизна и грандиозность замысла В.Максимова заключается... в том, что для него - для его героев - самопознание возможно только через "связь времен". Цепь времен смыкается. Духовным взором, мистически, герои Максимова прозревают себя во всех веках, во всех обличиях - грешных и праведных; они принимают на себя грех, совершенный всеми поколениями, ибо они познают и свое участие в этом грехе. И только через такое знание, через такое очищение они приходят к познанию Бога, который есть бесконечное Прощение и беспредельная Любовь..." ("Посев", #5).

Новгород-Северский И.И.
Моя Сибирь. - Париж.

Перфильев А.М.
Литературное наследие Александра Перфильева. - Мюнхен.

Ржевский Л.
Три темы по Достоевскому. - Франкфурт-на-Майне.

Синкевич В.
Огни. Сборник стихов. - Нью-Йорк.

Таубер Е.Л.
Нездешний дом. - Мюнхен.

"Отчетная книга издана с предельной простотой. И вот именно простота характерна для ее содержания...

Заглавие - "Нездешний дом". Через сборник проходит красной нитью тема дома, своего, обретенного после бездомных скитаний, к порогу которого "руки донесли, как утешенье в горький день унылый" и скитанья, и книги, и "все, что позвало и остановило". Дом этот опустел, но возникает тема "дома нездешнего" и встречи в нем, когда будет отыскан "по звездам путь туда".

Тема смерти звучит не отчаянием, а просветленностью и отрешением "Лицо - послушная глина", на него кладут свои отпечатки то любовь, то злоба. Но "когда года и потери Источат, изрежут лик, - Смерть - мастер среди подмастерьев Положит последний штрих"....

Как наиболее сильное стихотворение в сборнике, хочется отметить небольшое стихотворение без привычных катренов и обычных рифм, которые заменяются гармоничным совпадением символов и образов:

Окно выходило в чужие сады,
Закаты же были как вечность ничьи -
Распахнуты Богом для всех.

И думал стоявший в окне человек:
"Увянут сады, но останется крест
Оконных тоскующих рам

И крест на могиле твоей и моей,
Как память страданья, как вечная дверь
В распахнутый Богом закат".

(Б.Нарциссов. "Новый журнал", #113).

Федотов Г.П.
Россия, Европа и мы. - Париж.

Чиннов И.
Композиция. - Париж.

"Чиннов один из редких современных поэтов не только понимающих то, что сейчас происходит и умеющий правильно понять окружающее, но как бы уже предчувствующий будущее. Иногда он способен даже ошеломить неподготовленного читателя своими прозрениями и открывающимися ему перспективами. Иногда кажется, что на его стихи можно смотреть как бы из будущего, переключаться в атмосферу двухтысячного года. Восприятие красоты и уродства, абсурда и истины. Фантастического и реального у него часто меняются местами, претворяясь и переходя одно в другое в удивительных, но убедительнейших сочетаниях.

О формальном мастерстве Игоря Чиннова говорили уже многие, писавшие о его поэзии... не стану повторяться. Все же отмечу изумительную точность и редкое совпадение смыслового и звукового начал в его стихах. Каждое слово не только на своем месте, но и каждый звук дополняет один другой. Основа поэзии И.Чиннова глубоко трагична. Он стремится победить отчаяние и ощущение безвыходности юмором, но и юмор его тоже преображение отчаяния. Абсурд, порой переходящий в гротеск, является у него основанием не только жизни, но и смерти. Он далеко не безбожник-атеист, вопросы духовного порядка постоянно присутствуют (как бы подводное течение) в самых его саркастических строфах. В его стихи всегда следует вчитаться и вдуматься, для того, чтобы понять по настоящему скрытую в них тягу духовного преображения мира и человека. И.Чиннов по заслугам считается представителем нашей передовой поэзии, так всесторонне и полно даже самые талантливые поэты-модернисты ее не воплощали..." (И.Одоевцева. "Новый журнал", #113).

Шаламов В.
Букинист. "Новый журнал", #110.
Тишина. "Новый журнал", #113.

Шувалов И.
Хлеб и молоко. - Париж.

"Насколько мне известно, граф Иван Павлович Шувалов, если и писал, то ничего еще не публиковал. Его книга "Хлеб и молоко" - автобиографическая (по форме) повесть, но это только отчасти мемуары. Шувалов, прежде всего, стремится опять увидеть мир детскими глазами и это ему, несомненно, удается. Герой - застенчивый, рассеянный мальчик-фантазер. Он весь во власти своих мечтаний и затей. Его тешат причудливые словесные ассоциации: Так, подпрыгивая на диване, он восклицает: Пушкин-лягушкин, Гоголь-моголь. Взрослые этих отроческих шуток не понимали, не одобряли. За исключением старшего брата-офицера, сказавшего ему: Ты будешь писателем...

Дух казался мальчику мужем души. Вообще, в повести немало забавного: к негодованию законоучителя он назвал 1-е апреля двунадесятым праздником. Изумительно его детское "видение" снега: Клочки неба, ангельский пух... Сугробы - снежные идолы. Щекочут звуки зимы, радостный смешливый снег... А из саней слышатся громкие деловые голоса. У многих детей - та же свежесть еще не испорченного книгами и логикой художественного восприятия, позднее безвозвратно утрачиваемая. А Шувалову, действительно, удалось опять увидеть мир детскими глазами... " (Ю.Иваск. "Новый журнал", #113).

Сборники:

"Август Четырнадцатого" читают на родине. Сборник статей и отзывов. - Париж.

Цель сборника, как говорится в предисловии, "показать лицо русского читающего общества в России". Сборник состоит из девяти статей, кратких отзывов и приложения, в котором представлены отклики на статьи об "Августе Четырнадцатого", появившиеся в официальной советской печати. Ложно было бы думать, что все авторы сборника поют осанну Солженицыну и, безоговорочно принимая роман, не видят в нем никаких недостатков. Как и за рубежом, самиздатовские критики подошли к роману с разных сторон и зачастую их мнения диаметрально противоположны..."(С.Крыжицкий. "Новый журнал", #113).

Неопалимая купина. Еврейские сюжеты в русской поэзии. Сост. А.Донат. - Нью-Йорк.

"Александр Донат, составитель этой интересной антологии, проделал очень большую работу. Из всей русской поэзии он выбрал стихи на еврейские сюжеты...

Конечно, ко всей этой антологии нельзя подходить с точки зрения чисто литературной, ибо среди сотен стихотворений на еврейские сюжеты есть и поэтически изумительные (Пушкина, Лермонтова, Вячеслава Иванова, Зинаиды Гиппиус, Цветаевой, Ахматовой и др.), но есть и совершенно беспомощные второстепенных и даже третьестепенных поэтов (Бажанова, Шатрова, Фараонова, Пальмина, Аверкиева, Федорова, Льдова и др.). Поэтому задачу издания антологии можно скорее определить, как литературно-общественную..." (Р.Гуль. "Новый журнал", #113).

Пушкин - наше все...

Шаховская З.
Старость Пушкина. "Новый журнал", #110.

"Под солнцем морозные узоры окна сливались и расходились. Открывая белую площадь сада. И заснеженные деревья парка. Тяжело ступая, прошел по коридору истопник, заряжая печь дровами...

Зевнув и потянувшись, Пушкин подошел к надкаминному зеркалу, доставшемуся после смерти матери. Оно отразило сморщенное, несколько обезьяне личико, каштановые с сильной проседью вьющиеся высоко над лбом волосы, склерозную желтизну белков. Глаза же оставались голубыми, живыми и быстрыми. С раздражением вспомнил о недавно полученном известии и подумал: в мае пойдет все вертеться. Нашли что праздновать, какой праздник - семидесятилетие! Придется еще в Петербург ехать, собратья академики чествовать будут. Может, сказаться больным, проваляться в постели? Да что толку? Сюда нагрянут и добро бы друзья, а то так, всякие... Тютчев, тот не приедет, хворый стал. Вспомнилось, как навещал его в Германии, хорошо тогда поговорили о поэзии...

Размышления прервал стук в дверь. Как всегда, в 9 утра явился управляющий Сашка, здоровенный мужик с вьющейся каштановой бородой, живыми светлыми глазами и толстыми губами, отдаленно, но явно похожий на барина. Водились и другие толстогубые в Михайловском и Болдине, но к Сашке Пушкин чувствовал особенную близость. Большую, смешно сказать, чем к законным своим детям...

Пушкин сидел в кресле, смотрел на снег, слушал голос памяти. В эти часы шла в доме немудреная дневная забота. Вставая, крепко опирался на старую палку с набалдашником. Сильно прихрамывал: пуля Дантеса пробила колено. Когда ночью нога болела, вспоминал дуэль на Черной Речке. Раньше улыбался - как ловко, не убив, изуродовал Дантеса. Теперь же не улыбался, сожалел: зря все это было. Ну, отвез бы дуру Натали в деревню, забрюхатил бы ее еще раз, и злые бабы, Идалия Полетика, Нессельродиха и прочие, остались бы с носом. А так остался бедный Дантес без носа и без глаза изуродованным навсегда, а ведь Дантес не Пушкин, только и была у него, что красота..."