О ЛИТЕРАТУРЕ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ | ОБ ИСКУССТВЕ | ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ | СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА | КНИЖНАЯ ЛЕТОПИСЬ

О литературе в Советской России

Памяти Владимира Высоцкого

"25 июля из Москвы пришла горестная весть: умер большой русский поэт, поэт и бард, Владимир Высоцкий. Его песни пела вся Россия... Его песни облетели весь мир. И в Париже, Нью-Йорке, Мюнхене, Риме, Лондоне, Иерусалиме, Вене, Берлине, Стокгольме... их пела Россия зарубежная. Она пела его песни, песни, поистине написанные кишками и кровью, песни, полные глубинной любви к России, неиссякаемой веры в нее и пронзительной боли за нее, изнасилованную коммунистическими оккупантами.

Владимир Высоцкий - умер, но покуда жива Россия - будут жить его песни".
Александр Глезер
26 июня 1980

"В Новогоднюю ночь 1980 мы оказались с Володей в одном доме. Он был трезв и веселился грустновато. На следующий день, мчась по гололеду, вдребезги разбил свою скоростную машину. Второе крушение за полгода. Какая уже по счету реанимация? "Косая ходит за мной по пятам", - сказал он мне однажды. Через минуту, правда, смеялся, а еще через минуту предложил безвозмездно тысячу рублей..."
Василий Аксенов
26 июля 1980

"Злой рок русской поэзии: за редким исключением все сколько-нибудь значительное погибает, едва успев расцвести. Этой трагической участи не избежал и Владимир Высоцкий - артист, поэт, композитор - редкостного и неповторимого дарования..."
Владимир Максимов
27 июля 1980

"Ушел из мира великий Бард. Из моей жизни ушел навсегда Великий Человек, мой самый близкий друг. Большое сердце и светлая, благороднейшая душа, перед которой я всегда преклонялся.
Сегодня каждого, в ком живет Россия, постигло горе. Прощай мой друг, брат, близкий и любимый человек. Прощай, Володя".
Михаил Шемякин
28 июля 1980. ("Третья волна", #10).

Об искусстве

"Что есть художник Илья Глазунов?
...Если спросить у любого человека, что такое "мертвая зыбь", - он никогда словами не ответит, а сделает рукой некий неопределенный жест, всегда один и тот же. Если спросить у любого художника, искусствоведа, интеллектуала - любителя живописи, что есть художник Глазунов, - ответом будет неопределенная гримаса, сопровождаемая жестом, будто отталкивающим что-то. Повторяю, это жест - общий для тех, кто сам пишет картины или же разбирается в искусстве.

Но ведь летом 1978 года перед зданием Манежа изо дня в день тянулись огромные очереди. Люди стремились попасть на выставку Глазунова. Десятки тысяч во что бы то ни стало хотели увидеть то, что искусствоведы называют дешевой аллегорией, дурным вкусом, фальшью, пошлостью, сравнивают с мещанскими слониками на комоде. Так что же, значит, на выставку шли толпы любителей слоников?..

Сила Глазунова, страшная его сила в том, что он учитывает главным образом не индивидуальную психологию, а коллективную, психологию толпы. Он учитывает ее, толпы, вкусы, и поэтому умеет ею повелевать. Он умеет внушить человеку из толпы, что тот - личность, поскольку понимает это искусство, ему лично предназначенное. И, главное, Глазунов понял, что все - толпа: короли и королевы, генсеки и портнихи, священники и врачи. Он залавливает людей в ловушку лести, они увязают, словно букашки, попавшие в воронку муравьиного льва. Эта лесть и есть та "прелесть", о которой говорится в Евангелии...

Глазунова как бы не любят официальные критики. Вот это "как бы" - главный механизм ловушки. Глазунов изображает как бы Россию; на самом же деле это всегда Советский Союз. А простому человеку этот переодетый Советский Союз - маслом по сердцу...

Все дело в том, что Глазунов дает обманчивое ощущение, как бы настоящей свободы совести. Он внушает, подспудно, что в стране, где церковь отделена от государства, религия не под запретом. А недовольство критиков смахивает на рекламу, умело отрежиссированную самим Глазуновым... Специально, что ли, они их дразнит и дрессирует?..

И правительство он выдрессировал выделять слюну перед лаковым блюдом... Советские правители почувствовали, что разрешают нечто, как бы недозволенное ранее, и при этом они в полной безопасности, а как бы "еретик" - с ними полностью заодно...

Помогая растлевать психику рядового человека, Глазунов стал одной из главных кариатид советского искусства, самым отъявленным порождением советской аморальности...

Подменяя Русь Советским Союзом, Глазунов не просто лжет: он убивает правду - а это не всякому дано. Он убивает правду, выдавая за нее полуправду, а это медленно действующий яд..." (К.Сапгир, "Муравьиный лев". (Размышления у картины Ильи Глазунова. "Континент", #26).

Жизнь и смерть

Начинают издаваться две новые газеты: "Новый американец" (Нью-Йорк) и "Панорама" (Лос-Анджелес).

Судьба человека

Василий Аксенов лишен советского гражданства.

СССР покинули: Владимир Войнович, Фридрих Горенштейн, Бахыт Кенжеев.

3 июля в Париже умер Ю.К.Терапиано.

Погибает Андрей Амальрик.

Книжная летопись

Аксенов В.
Дерзкий гость. Рассказы. "Третья волна", #10.
Золотая наша железка. - Анн Арбор.
Цапля. Комедия для театра, равно как и для чтения. "Континент", #22.

Алексеева Л.
Стихи. Избранное. - Нью-Йорк.

Армалинский М.
По направлению к себе. - Лос-Анджелес.

Буркин И.А.
Голубое с голубым. - Филадельфия.

Вейдле В.
Алексис Раннит. "Новый журнал", #140.
Эмбриология поэзии. Введение в фоносемантику поэтической речи. Пред. Е.Эткинда. - Париж.

"Владимир Васильевич Вейдле - замечательный знаток литературы и искусства. Такого у нас нет и не скоро будет...

Лет 25 тому назад В.В. как-то надоело писать научным языком и он ввел в свои очерки особенный говорок - не розановский, а свой собственный - вейдлевский. Это особенно заметно в первой главе книги, где он описывает одно свое филологическое приключение в Бразилии. В научном институте Сан-Пауло его внимание привлекла исчерна-кремнисто-аспидная змея: "Разбираю с трудом письмена: смерть через пять минут, а имечко - яраракуссу. Читаю еще раз: не ошибся? Нет. Только звучать оно должно, конечно, Жараракуссу (в португальском произношении. - Ю.И.). Ничего, хорошо и так. Поистине прав Гоголь: иное название еще драгоценнее вещи". В.В., ученый, но и поэт, невольно русифицировал эту экзотическую рептилию - связал ее с яростью и укусом. Из этой поэтической этимологии родился новый звуковой смысл или, по удачной этимологии В.В, звукосмысл. Это совсем не "каприз", а словотворчество...

Метод В.В. - органический, и именно поэтому он назвал свой труд Эмбриологией поэзии. Этот его подход противоположен торжествующему в западной науке механическому методу формалистов, структуралистов, которые В.В. замалчивали, как и марксисты... Для В.В. каждое слово и в языке, и в поэзии живое существо, которое никогда не может, не должно быть полностью анализировано, и поэтому нельзя преодолевать столь гонимую учеными педантами субъективность..." (Ю.Иваск. "Новый журнал", #139).

Высоцкий В.
Осторожно! Гризли! Стихотворения. "Третья волна", #9-10.

Гуль Р.
Я унес Россию. Продолжение. "Новый журнал", #138-140.

Делоне В.
Баллада о судьбе. "Континент", #22.

Довлатов С.
Соло на ундервуде. - Париж.
Солдаты на Невском. "Третья волна", #10.

Домбровский Ю.
Стихи. "Грани", #118.

Завалишин В.К.
Плеск волны. - Нью-Йорк.

Искандер Ф.
Кролики и удавы. "Континент", #22-23.

Кленовский Д.И.
Собрание стихов. - Париж.

Корнилов Вл.
"Каменщик, каменщик..." Повесть // "Грани", #117.

"На семьдесят втором году Челышев жалостно напоминал мальчишку. Тощий, невысокий, он даже обижался невзросло, от чего седой хохолок петушился на темени.
- Ты, Пашет, злиться не умеешь и не пробуй, - смеялась Женя, вторая жена старика. Она была много моложе Павла Родионовича, он ее обожал, но вбил себе в голову, что Женя непременно его бросит. Не сегодня-завтра заскочит к некоему удачливому сослуживцу и останется навечно. Женя очаровательна, Женя умница. Он же, Челышев, и раньше-то считался заурядсубъектом, а теперь и вовсе нуль - пенсионер с Бог знает каким стажем.

Каждое утро, едва за женой захлопывалась дверь, старика душил страх неминуемого сиротства. Под вечер предчувствие обращалось в уверенность: все кончено, жена не вернется, жить незачем...

Проходил час, другой, третий. Старик, словно наказанный ребенок, упоенно воображал себя покинутым, тяжелобольным, даже мертвым, и Женя потом долго выволакивала его из этого печального запределья.

- Ну что ты?.. Ну, задержалась... Я ведь советская замотанная женщина. Москвичка. Утром не хочу идти на работу, а вечером - домой.
- Не смешно, - морщился Челышев, но как-то стихал до утра..."

Кублановский Ю.
Стихотворения. "Континент", #22.

Лимонов Э.
Стихи. "Крнтинент", #25.

Лиснянская И.
Стихи. "Континент", #23.

Максимов В.
Они и мы. Фрагмент из книги. "Третья волна", #9.

Мамлеев Ю.
Рассказы. "Третья волна", #9.

Муравьев П.
Тень Дон Кихота. Рассказы. - Нью-Йорк.

Мюге С.
Первая ненаучная книга. - США.

"Первая ненаучная книга" Сергея Мюге производит прежде всего впечатление абсолютной искренности. Когда книга пишется вот так - распахнуто и рассвобожденно, - то уже неважной становится степень профессионализма: важно прежде всего свидетельство. Но кроме того, что эта, по сути автобиографическая книжка - свидетельство "о времени и о себе", она интересна тем, что в ней личность автора предстает настолько живо, настолько непосредственно, настолько стереокопическим выглядит этот веселый автопортрет, что читателя она захватывает. И не теми общеизвестными событиями, которые отразились в ней, а как раз "крупными планами", тем, как эти события переживались автором - героем книги. Это - в самом лучшем смысле книжка о себе. И потому она дает время в таких деталях, в таких поворотах, какие никогда не были бы возможны в мемуарах, стремящихся рассказать о событиях эпохальных. Детали исчезли бы, и вместе с ними колоритная личность героя - чем-то напоминающего Ходжу Насреддина, переселенного в наши дни. Именно потому, что автор ни на минуту не боится показаться смешным, смешными оказываются события, учреждения, люди... Вся советская действительность со всеми ее атрибутами. Увиденная глазами человека, выросшего внутри нее, но как-то спасшегося от того, чтобы "принюхаться", эта "действительность" предстанет смешным и страшным анекдотом..." ("Континент", #24).

Поплавский Б.
Стихи. "Грани", #115.
Собрание сочинений. Стихи. - Беркли.

Резникова Н.В.
Огненная память. Воспоминания об Алексее Ремизове. - Беркли.

Седых А.
Пути, дороги. - Нью-Йорк.

Соколов Саша
Между собакой и волком. - Анн Арбор.

"Обаятельной, трагической и трогательнейшей книгой" назвал Владимир Набоков уже первую повесть Соколова "Школа для дураков". Писательница Нина Берберова отмечала в ней "свежий, осмысленный и звучащий язык", "новое, свободное построение фразы", "искусную таинственно-творческую работу над словом"... Без сомнения можно сказать, что литературная уверенность Соколова в "Школе для дураков" шла не только от Набокова и Селинджера, Джойса и Белля, вообще от той литературной настроенности, которая формировала многих прозаиков 60-х годов - уверенность Соколова шла и от природного таланта рассказчика, наблюдателя русской-советской жизни. Все-таки в "Школе для дураков" многое казалось еще необязательным, заброшенным в экзистенциалистском смысле и не поднятым. Многое казалось вызовом и манерностью на западный манер, на грани несделанности и виртуозной игры фразой. Это было, скорее, литературное обещание, о котором можно было спросить: "Школа для дураков", а для чего Саша? Зачем это детское по-западному употребление имени уменьшительного?..

В повествовании "Между волком и собакой" все названные качества и загадки прозы Соколова помножены на из всякого ряда вон выбивающийся русский язык, и все само собой становится на свои, остающиеся загадкой подлинного таланта, места. Язык Соколова воспринимается теперь как гипертрофически-необычный и, вместе с тем, укорененный в народной речи. Его можно сравнить со словарем Даля..." (И.Бурихин. "Грани", #118).

Солженицын А.
Коммунизм: у всех на виду и не понят. "Новый журнал", #138.

Солоухин В.
Колокол. Первое поручение. Рассказы. "Грани", #118.

Хенкин К.
Охотник вверх ногами. - Франкфурт-на-Майне.

"Есть в Москве, на неуютном Хорошесвком шоссе, пыльном летом и грязном осенью, в нескольких километрах от Серебряного Бора, где нежатся на госдачах заслуженные люди и ухоженные работники посольств, - есть там, на Хорошевском шоссе, один особенно унылый жилой массив под названием "Улица Зорге". Он состоит из тяжеловесных бетонно-блочных корпусов, обсаженных липами-недомерками. Липы отгораживают серые дома от длинного ряда плодо-овощных баз, откуда по времен несет-таки прелой картошкой и гнилой капустой - прямо в окна жильцов. А жильцы в этих домах люди особые. В основном, конгломерат населения улицы Зорге - шпионы. Дома шпионы-"нелегалы" не бывают годами, собирая по белу свету, словно трудолюбивые пчелы, в советский улей мед информации самого разного толка. Жены и дети годами ждут их в неуютных корпусах возле Хорошевского шоссе...

Книга Кирилла Хенкина "Охотник вверх ногами" - не биография и не мемуары. Это книга-предупреждение. Это и рассказ о человеке, облаченном в сдвоенный панцирь двойного имени. О человеке, всю жизнь проработавшем на Советский Союз, служившем безупречно, не совершившем за много десятилетий ни единой ошибки. Речь идет об Абеле..." (К.Сапгир. ""Континент", #24).

Цветков Е.
Лабиринт. Роман-сказка. "Грани", #115.

Чиннов И.
Стихи. "Новый журнал", #138.