О ЛИТЕРАТУРЕ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ | СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА | КНИЖНАЯ ЛЕТОПИСЬ | ТРЕТЬЯ ВОЛНА

О литературе в Советской России

О поэзии

"В наши дни часто приходится слышать о "бронзовом веке" русской поэзии. Под этим подразумевают некое возрождение русской поэзии, будто бы имевшее место, начиная с 50-х годов нашего столетия. Представление это быстро окаменевает и превращается в один из устойчивых мифов, которыми столь богата современная культура.

Да позволено будет усомниться. 50-е годы никаким "возрождением" русской поэзии не отмечены. Это не означает, будто с поэзией ничего существенного не происходило. Однако происходившее касалось не столько поэзии, сколько внешних воздействий на нее. Происходило, если угодно, возрождение - частичное, непоследовательное и двусмысленное - печатанья больших русских поэтов. Если прежде разрешено было "про любовь" читать лишь Симонова да Щипачева - то отныне стало разрешено (с унизительными оговорками) читать Пастернака и Ахматову.

Чтобы это внешнее "возрождение" повлияло на саму поэзию, пустив надежные корни внутри культуры, требовалось - по меньшей мере - удержаться на уровне тех вершин, которых большая поэзия к тому времени достигла. Не могло быть и речи о "возрождении" поэзии, потому что поэзия перед тем не только не умирала, но пережила трагический - наперекор гибельным обстоятельствам - расцвет...

Поколению новых поэтов нанесли ущерб иллюзии. "Оттепель" была воспринята чересчур буквально и серьезно. Многие рассчитывали вознести поэзию к вершинам на ее волнах. В итоге много шуму выплескивалось наружу (эстрада); внутри же подготовлялся компромисс (на разных уровнях: от поверхностно-случайного и временного - до сознательного и глубинно-прочного), компромисс с официозом. Порой и оппозиция рассматривалась как "оппозиция Ее Величества", как нечто временное, как шанс на будущее поменяться местами с фигурами официальными, превратиться самим в официальные фигуры - тем самым видоизменив (по мере вкусов и стремлений каждого) самый официоз. Расчет этот основывался на обстановке конца 50-х - начала 60-х годов. Но к концу 60-х обстановка резко переменилась. Компромисс резко обнажился. Главное же - отчетливо прояснилось: на какой основе и при чьей гегемонии компромисс этот осуществлен. Видоизменение официоза прошло для официоза почти безболезненно. Поэзия же (что у "громкого" Евтушенко, что у "тихого" Куняева) утратила ту духовную независимость и ту культурную самостоятельность, которые столь горделиво, сквозь тяготы, выживали в творчестве старых поэтов. Официальная эрзацкультура, восприняв - со строгой избирательностью - новые веяния, обогатилась гибкостью, которой до того ей так не доставало... Баланс оказался явно не в пользу "оттепельного" поколения..." (Сопровский А. "Континент", #32).

В защиту писателя Евгения Козловского

"На днях в Москве арестован 35-летний писатель Евгений Козловский. Чекисты пришли рано утром, предъявили так называемый ордер на арест, кинулись на рукописи, на "вредные" книжки, забрали человека и бумагу (боятся, как черти ладана, такой комбинации) и свалили со своей добычей.

Перепуганной жене актрисе Лизе Никишихиной было объявлено, что ее муж обвиняется по статье 192 (или какая там у них) в распространении антисоветской пропаганды (или как там у них) и что следствие будет вести некий Попов. Позорит человек хорошую русскую фамилию, даже на изобретателя беспроволочного телеграфа бросает тень.

Козловский никогда не занимался тем, что сейчас называется диссидентской деятельностью, схватили его только за его прозу, за публикации в "Континенте", за участие в "Каталоге Клуба Беллетристов". Экая тупая непробиваемая и свирепая дичь. Должно быть, хотят всех писателей подровнять к своим любимым "деревенщикам", а тем, кто не подравнивается, для устрашения - арест Козловского.

Евгений Козловский, безусловно - восходящая звезда нового поколения русской прозы. Об этом можно судить по его публикациям в "Континенте" - рассказ "Чиновница и диссидент", повесть "Красная площадь"..." (В.Аксенов. "Континент", #31).

Скончался Шаламов

"17 января в Москве в доме для престарелых в возрасте 74 лет скончался Варлам Тихонович Шаламов, известный русский писатель, автор одной из самых правдивых и самых страшных книг о сталинских лагерях: "Колымские рассказы".

Шаламов не просто прошел через советский ГУЛаг, он провел там в общей сложности 22 года, изведав самые жуткие из островов Архипелага...

На свободу Варлам Тихонович вышел лишь после смерти Сталина - в 1953 году. С тех пор больной и потерявший все писатель жил в Москве, зарабатывая литературным трудом..." (Континент", #31).

Судьба человека

Умер Роман Якобсон
"18 июля 1982 года научный мир потерял Романа Якобсона, профессора отделения лингвистики и философии Массачусетского Технологического Института, ┘одного из основателей Пражского лингвистического кружка, корифея структурной лингвистики и поэтики, основоположника современной семиотики.
Роман Якобсон получил общее образование в Лазаревском Институте Восточных Языков в Москве, степень магистра в Московском Университете и степень доктора в Пражском Университете. Он был некоторое время связан с московским литературным кружком ОПОЯЗ и движением русских футуристов. Позднее Якобсон, как и многие выдающиеся деятели русской культуры переселился в Чехословакию..." (Э.Станкевич. "Новый журнал", #148).

27 ноября умер Б.А.Нарциссов в Вашингтоне.

В декабре во Франции умер поэт В.А.Мамченко.

Умер Юрий Кротков.

Виктор Некрасов уходит с поста заместителя главного редактора "Континента".

Белый дом принимает группу эмигрантов из СССР, Солженицын отказывается присоединиться к группе.

Книжная летопись

Айги Г.
Отмеченная зима. Собрание стихотворений в двух частях. - Париж.

"Что еще можно сказать о поэзии Геннадия Айги после его собственных размышлений о поэзии вообще и о своей в частности...

Анализировать сложную поэзию Айги - на первый взгляд, как будто просто. Его метафоричность, его ключевые слова-образы бросаются в глаза и справедливо оказываются в центре внимания исследователей... Его синтаксис, неправильности которого всегда правы, вероятно, вызовет, если уже не вызвал, плеяду корявых подражателей... Все это... можно было бы еще раз проанализировать. Быть может, при этом удалось бы даже совершить несколько важных или второстепенных открытий, но мне хочется найти другое. Не внутреннее, а "внешнее". Место Геннадия Айги в современной русской поэзии...

Иоанническое, ответственное и существенное слово Айги уникально в русской поэзии последнего двадцатилетия. Не кровь чувашская, но акафисты и кондаки, звучавшие в деревенской церкви, где святые на иконах глядели ликами усмиренных и принятых в церковное лоно идолов, - были спасением поэта и краеугольным камнем его поэтики, где за строфою:
есмь
- следует строфа:
благодарение
воздуху - чреву вторичному
И если книга стихов Айги уставлена цветами, то его розы, гвоздики, жасмин, флоксы, боярышник не выпевают ликующий пантеистический гимн, а "ограничиваются" строгостью крюковых распевов, и истории их, сквозные из стихотворения в стихотворение сюжеты, воспринимаются житийно. Эта книга уставлена цветами, как храм в праздник. И сосны-с-березой заглядывают в растворенные окна.

Да не с библейским ли свободным стихом, так чисто выжившим в русском переводе, но до сих пор не преосуществленным в русской поэзии, рождена и редкостная удача верлибра Айги?" (Н.Горбаневская. "Континент", #33).

Алешковский Ю.
Синенький скромный платочек. Скорбная повесть. - Нью-Йорк.

"Как можно догадаться по данному вверху заголовку, читателю снова предлагается один из уже ставших обычными маршрутов новой русской литературы - в советский дурдом, но унывать не стоит (хотя в подзаголовке повести и сказано: "Скорбная повесть"), ибо ведет нас туда такой весельчак, как Юз Алешковский. Алешковский являет собой как бы живое опровержение горестных сетований на тяготы эмиграции - на Западе он так же жизнерадостен и остроумен, как и раньше в Москве, и никакая ностальгия не помешала ему по прибытии в Америку сходу сесть за письменный стол и одну за другой выпустить четыре книги (за два года), причем последняя, и лучшая и самая зрелая, задумана и написана уже в Америке..." (Ю.Мальцев. "Континент", #33).

Ант В.Н. (Трипольский)
Прощальный ветер. - Сан-Франциско.

Армалинский М.
После прошлого. Стихи 1977-1981. - Анн Арбор.

Бродский И.
Римские элегии. - Нью-Йорк.

Буковский В.
Пацифисты против мира. - Париж.

Гальперин Ю.
Мост через Лету. Практика прозы. - Лондон.

"Мост через Лету" Юрия Гальперина получил премию имени Даля за 1981 год. Писать об этом приятно, как приятно писать и о самом романе...

Практика прозы - это попросту (если только можно в данном случае употребить слово "попросту") жизнь в прозе, существование в прозе. В литературе. В искусстве. В творчестве.

Романы, в которых писательское ремесло выступает в качестве основного персонажа, удаются очень редко... Может быть, будь Юрий Гальперин писателем "со стажем", он бы никогда не решился на такое безумное предприятие... Но автор, слава Богу, не знал, на что он руку подымал. Ринулся в воду, не знавши броду. И - больше чем выплыл, больше чем сухим вышел: выдохнул настоящую книгу..." (В.Иверни. "Континент", #34).

Вертинский А.
Записки русского Пьерро. - Нью-Йорк.

Владимирова Л.
Снег и песок. Третья книга стихов. - Израиль.
Письмо к себе. "Грани", #123.

Горенштейн Ф.
С кошелочкой. "Синтаксис", #10.

Гуль Р.
Одвуконь два. Статьи. - Нью-Йорк.

"Новая книга Романа Гуля... представляет собой сборник статей, написанных в разное время и на разные темы. Но начав читать, скоро воспринимаешь ее не как сборник, а как целостное произведение - своего рода "публицистический роман"... Р.Гуль открыто высказывает свое нелицеприятное мнение о всех затронутых им темах... О книге Глеба Струве Роман Гуль пишет резко - но не голословно. Каждое замечание Роман Гуль подтверждает цитатами из книги, и никакой полемике не остается места..." (Ю.Тролль. "Новый журнал", #148).

Делоне В.
Неотправленное письмо. Стихи. "Континент", #34.

Елагин И.В.
В зале вселенной. - Анн Арбор

Ефимов И.
Как одна плоть. Роман. - Анн Арбор

Землянин Я.
Анти-Лолита. Рассказы. - Нью-Йорк.

Иванова Л.
Воспоминания о Вяч. Иванове. "Новый журнал", #147-149.

Иваск Ю.П.
2╢2=4. Стихи 1926-1939. - Нью-Йорк.
Стихи. "Новый журнал", #146-149.

Кандель Ф.
Первый этаж. - Лондон.

"Среди тех, кто вел в Союзе "двойное существование", был преуспевающий кинематографист-сатирик Феликс Кандель (напомню, что он один из соавторов самой знаменитой советской мультсерии "Ну, погоди!"). Несколько лет назад Кандель переехал из Москвы в Израиль, и тогда из его писательского стола вышли на суд читателей одна за другой книги, созданные "для памяти" еще в Союзе: "Врата исхода", "Зона отдыха", "Коридор"... Только что издательство OPI (Лондон) выпустило четвертую московскую книгу Ф.Канделя, написанную ровно 10 лет назад, - роман "первый этаж". Кончился ли тайный ящик одного из московских столов?.." (М.Хейфец. "Континент", #34).

Кичанова-Лифшиц И.
Прости меня за то, что я живу. - Нью-Йорк.

"Эта книга - теплая и человечная, каким, судя по тексту, представляется и характер ее автора, московской художницы Ирины Кичановой-Лифшиц. Есть книги, словно бы и непритязательные, и не претендующие на какие-то места в литературе, однако становящиеся родными. Их не хочется упрятывать на задние ряды книжных полок, а хочется поставить поближе, чтобы поглядеть и снова вспомнить, что близко от тебя душа, чистая и искренняя.

Существует в литературе мемуарный жанр, но в нем особняком выделяются воспоминания женщин, близких тем людям, о которых они пишут. Их воспоминания - особенно личные, особенно интимные и потому особенно живые. Важно только, чтобы интимность не переросла в кичливость, самовыпячивание и сведение счетов с соперницами...

Личная, и очень нелегкая, судьба Ирины Кичановой была к ней особенно милостива в том смысле, что столкнула ее с людьми на редкость интересными и своеобразными. Среди них назовем такие имена, как Михаил Зощенко, Юрий Олеша или Евгений Шварц. Она пишет о них в своей книге..." (М.Муравник. "Континент", #33).

Козловский Е.
Красная площадь. Повесть. "Континент", #31.

Кротков Ю.
Арест. "Новый журнал", #146-148.

Кублановский Ю.
Иордань. Стихи. "Континент", #34.

Лиснянская И.
Стихи. "Континент", #31, 34.

Лосев Л.
Десять стихотворений. "Континент", #34.

Максимов В.
Чаша ярости. Роман. Часть вторая. "Континент", #32.

Моргулис М.
Смерть вора. "Континент", #31.

"В Ялте пылал пожар.
В Ялте пылал пожар любви.

Над городом внезапно взвились сладкие полупрозрачные сиреневые дымки. Мужчины забыли о еде, они думали об этом. Женщины продолжали носить длинные разрезы, несмотря на участившиеся случаи изнасилований. Вошло в обиход выражение "лирическое изнасилование".

Жизнь в эти дни шла тихо, томно и сладко. Соловей, которого вчера накормили винными хлебными крошками, утром на похмелье нервно сжимал крыльями соловьиху, косил покрасневшим глазом на голубицу с соседней крыши, пытался петь, срывался на петуха, сплевывал вместе с перегаром и сипло повторял: "Споили, суки!"

Под деревом второй день сидел прораб Курочкин, научившийся в эти два дня понимать птичий язык. Отравленный любовью ветер шевелил рыжие листья и они, чуть слышно царапая землю, ползли друг к другу.

В эти два дня Курочкина не интересовало ничего, кроме дымки в море, травы и солнечных блесток... Возможно, это будет выглядеть неуместно, но все же следует напомнить, о чем в эти два дня начисто забыл Курочкин.

Он забыл о своем жизненном предназначении и именно этим вызвал гнев своих богов. И одутловатые боги в синих бостоновых костюмах наливались медленно малиновой злостью, и, наконец, тот их них, что всегда резюмировал, прокрякал:
- Накажем?!
Все в ответ рявкнули разом и коряво вздыбили вверх руки в бостоновых рукавах.

С тех пор неожиданный сладкий штиль в жизни Курочкина был нарушен; потные, чужие человеческие руки взялись за его судьбу и, оторвав ее с мясом от Предназначенности, стали загонять, ломая кости, в чужое, серое, бетонное ложе.

Но Курочкин еще ничего об этом не знал..."

Перелешин В.
Стихи. "Новый журнал", #148.

Федотов Г.П.
Тяжба о России. - Нью-Йорк.

Сборники

Каталог. Сборник - Анн Арбор.

"Каталог" - это книга независимого Клуба писателей России, созданного в Москве летом 1980 года. В нее вошли произведения семи авторов - Филиппа Бермана, Николая Климонтовича, Евгения Козловского, Владимира Кормера, Евгения Попова, Дмитрия Пригова и ныне покойного Евгения Харитонова. Все названные писатели - отнюдь не новички в литературе, почти все, как правило, мастера первоклассные, зрелые...
После "Метрополя" это вторая попытка нонконформистских советских писателей у себя на родине пробиться к читателю. Впрочем, как и следовало ожидать, судьба "Каталога" в главных чертах повторила судьбу своего предшественника, то есть сборник был конфискован, авторы подверглись гонениям..." (М.Михайлова. "Континент", #34).

Устами Буниных. Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы. Под ред. Милицы Грин. - Франкфурт-на-Майне.

"Дневники помогают нам понять философию Бунина. В художественных произведениях он всегда облекал свои идеи в образную и потому многозначную, а часто даже противоречивую форму. Это служит источником многих споров среди исследователей и толкователей творчества Бунина. Но здесь, в дневниках, писатель высказывает свои самые заветные мысли в ясной, рациональной форме и позволяет проникнуть в святая святых его внутреннего мира..." (Ю.Мальцев. "Континент", #34).

Мастера. Сост. Белла Езерская. - Нью-Йорк.

"Сюда вошли интервью с крупнейшими деятелями современной культуры, которые в то или иное время вынуждены были покинуть свою родину и оказались на Западе.

Среди героев книги М.Ростропович и Г.Вишневская, Бел Кауфман и Э.Неизвестный, В.Максимов и И.Бродский, А.Гузик и Пановы, Л.Тарасюк и И.Шенкер. Судьба этих людей - это судьба русской культуры в советскую эпоху, культуры, гонимой властью, преследуемой и, в конце концов, изгнанной..." (А.Минский. "Континент", #34).

Третья волна

В мае 1981 года в Лос-Анджелесе проходила международная конференция "Русская литература в эмиграции: Третья волна".

Довлатов С.
Литература продолжается. "Синтаксис", #10.

"На конференции я оказался случайно. Меня пригласил юморист Эмиль Дрейцер. Показательно, что сам Дрейцер участником конференции не был. А я по его настоянию - был. То есть имела место неизбежная в русской литературе доля абсурда.

Сначала ехать не хотелось. Я вообще передвигаюсь неохотно... Потом начались загадочные разговоры:
- Ты едешь в Калифорнию? Не едешь? Зря... Ожидается грандиозный скандал. Возможно, будут жертвы...
- Скандал? - говорю.
- Конечно! Янов выступает против Солженицына. Цветков против Максимова. Лимонов против мировой цивилизации...

В общем, закипели страсти. В обычном русском духе. Русский человек обыкновенно гвоздь вколачивает, и то с надрывом...

Кого-то пригласили. Кого-то не пригласили. Кто-то изъявил согласие. Кто-то наотрез отказался. Кто-то сначала безумно хотел, а затем передумал. И наоборот, кто-то сперва решительно отказался, а потом безумно захотел...
Я решил - поеду. Из чистого снобизма. Посмотреть на живого Лимонова....

Всем участникам конференции раздали симпатичные программки. В них был указан порядок мероприятий... Все дни я что-то записывал на полях. И вот теперь перелистываю эти желтоватые странички...

Андрей Синявский меня почти разочаровал. Я приготовился увидеть человека нервного, язвительного, амбициозного. Синявский оказался на удивление добродушным и приветливым. Похожим на деревенского мужичка. Неловким и даже смешным. На кафедре он заметно преображается. Говорит уверенно и спокойно...

Говорят, его жена большая стерва.
В Париже рассказывают такой анекдот. Синявская покупает метлу в хозяйственной лавке. Продавец спрашивает:
- Вам завернуть или сразу полетите?..
Кажется, анекдот придумала сама Марья Васильевна...

Эдуард Лимонов спокойно заявил, что не хочет быть русским писателем.
Мне кажется, это его личное дело.
Но все почему-то страшно обиделись. Почти каждый из выступавших третировал Лимонова. Употребляя, например, такие сардонические формулировки:
"Господин, который не желает быть русским писателем..."
Так, словно Лимонов бросил вызов роду человеческому!.. Как будто "русский писатель" - высочайшее моральное достижение...

И все-таки Лимонов сказал глупость. Национальность писателя определяет язык. Язык, на котором он пишет. Иначе все страшно запутывается... Лимонов, конечно, русский писатель. Плохой или хороший - это уже другой вопрос. Хочет или не хочет Лимонов быть русским - малосущественно. И рассердились на Лимонова зря...

Лимонова на конференции ругали все. А между тем роман его читают. Видимо, талант - большое дело. Потому что редко встречается. Моральная устойчивость встречается значительно чаще. Вызывая интерес, главным образом, у родни...

Александр Янов - давний оппонент Солженицына. Солженицын раза два обронил в адрес Янова что-то пренебрежительное. Янов напечатал в американской прессе десятки критических материалов относительно Солженицына. Янов производит чрезвычайно благоприятное впечатление. Он - учтив, элегантен, имеет слабость к белым пиджакам... По утрам он бегает трусцой. Даже - находясь в командировке. Даже - наутро после банкета в ресторане "Моне"...

Янов прочитал свой доклад. Он проделал это с воодушевлением. В состоянии громадного душевного подъема.
Солженицын отсутствовал.

Мне трудно дать оценку соображениям Янова... Я хотел бы поделиться не мыслями, а ощущениями. Вернее - единственным ощущением. А именно: реальная дискуссия между Солженицыным и Яновым - невозможна. Поскольку они говорят на разных языках.

Дело не в том, что Солженицын - русский патриот, христианин, консерватор, изгнанник.
И не в том, что Янов - добровольно эмигрировавший еврей, агностик, либерал.
Пропасть между ними значительно шире...

Ромашка, например, для крестьянина - сорняк, а для влюбленного - талмуд.
Солженицын - гениальный художник, взывающий к человеческому сердцу.
Янов - блестящий ученый, апеллирующий к здравому смыслу...
Попытайтесь вообразить Солженицына, бегущего трусцой. Да еще после банкета в ресторане "Моне"..."