Стихотворение года

Щитовидка

Я считал себя гордым, стойким,
Неудачам глядел в глаза.
Врач сказал:
- Нету вас - есть только
Щитовидная железа.

Все мечтания и мытарства,
И рифмованное нытье,
На которое вы горазды,
Не от вас они - от нее.

Я-то думал:
Томленье духа,
Вера, совесть, и стыд, и честь...
Оказалось - лишь род недуга,
Интенсивный обмен веществ.

Никакого переизбытка
Благородных и высших чувств,
Лишь ничтожная щитовидка
Барахлит - и теперь лечусь.

Все от химии - не от бога -
И земля, и вода, и снедь,
И свобода, и несвобода,
И, наверное, даже смерть.

Вот и загнан, как мерин в мыле,
Вопрошаю в свои полста:
- Я - венец творения или
Нуклеиновая кислота?!

Вл.Корнилов. "Знамя", #11.

События

В 1985 году в "Литературной учебе" #6 появилась статья Ю.Кузнецова Союз души с душой родной. В этой статье Кузнецов пишет: "Жди меня, и я вернусь..." это агрессивный эгоизм чистой заморской воды, он чужд и не имеет ничего общего с народным воззрением на любовь".

В #5 "Нового мира" за 1986 год появилась заметка М.Соболя Прошу слова:
"О фронтовом поколении писателей публично, неоднократно Ю.Кузнецовым заявлялось категорически, что его нет и не было.

Приходится выслушивать, ибо дуэли отменены, а пощечины подсудны...

Нет в живых К.Симонова, из его читателей время и война унесли миллионы... Для одних "Жди меня..." было предсмертным глотком воздуха перед атакой, для других памятью сердца.

А посмертные оскорбления исключают мужество и совесть. Нужен только палец, чтоб было откуда высосать...

Я пишу это поздней ночью и, честное слово, физически чувствую, как мертвые побратимы мои встали рядом и спрашиваю меня и всех живых моих соратников: как вы, фронтовики, включая главного редактора "Литературной учебы", позволили? Как ты, лично ты посмел промолчать?.."

Опубликован роман Ч.Айтматова Плаха ("Новый мир", ##6, 8, 9). В "Литературной газете" #42 было устроено обсуждение романа (Парадоксы романа или парадоксы восприятия? Обсуждаем "Плаху" Чингиза Айтматова). Высказал свое мнение и С.Аверинцев:
"Мне сегодня нелегко - как вы знаете, я не критик, а филолог, персонаж не очень здесь уместный. Филологии свойственно любить точность и уважать реалии, иначе мы не можем. Но я постараюсь сдержать себя и не очень сетовать на то, что жена Пилата дважды, если не ошибаюсь, обращается к нему "Понтий". Что говорить о реалиях Рима или Иерусалима двухтысячелетней давности, если в сцене из быта русской православной церкви наших дней перепутаны обращения "отец" и "владыко", предполагающие соответственно сан пресвитера и сан архиерея? Но дело, собственно, не в этом. Не нужно быть ни филологом, ни историком, ни религиеведом, чтобы вынести из самого поверхностного чтения евангелий одно впечатление: банальностей там нет. Я думаю, что любое и самое что ни на есть современное "переосмысление" обязано воздать должное этому свойству двухтысячелетнего образа. Надо сказать, что Булгаков по-своему это учел: традиционный материал у него последовательно деформирован. Иешуа не говорит ни единого слова, какое он мог бы сказать в евангельском тексте, но он продолжает быть непредсказуемым, загадочным - ну, хотя бы настолько, насколько непредсказуемо поведение художника. Но как говорит Иисус в романе Айтматова? Он заявляет, что хочет остаться "немеркнущим примером", он поминает "опошление высоких идей" - это стилистика и тон газетной передовицы. Прошу понять меня правильно: я не требую ни стилизации, ни архаизаторства. Но ведь "немеркнущий пример", и "опошление высоких идей" - это не язык современности. Это безъязыкость современности...

Сказанное - ни в малейшей степени не отрицание романа как части нашей жизни. Не будучи критиком, я не имел в виду оценивать роман, говорить о его недостатках; меня интересовали не недостатки, а симптомы - симптомы общего состояния культуры...

Последнее слово для меня не художественность, не эстетическое; последнее слово - духовная трезвость, то есть состояние, при котором слово поверяет себя молчанием, а эмоциональный порыв соотносится с духовными, а не просто душевными критериями. Об исторических и прочих реалиях я бы слова не проронил, если бы мне не казалось, что безразличие к конкретности детали есть симптом утраты умения остановиться, задуматься, переспросить самого себя".

"Возвращение" Гумилева

В "Литературной газете" #20 Е.Евтушенко опубликовал статью Возвращение поэзии Гумилева.

Центральные журналы развили тему:

А.Ахматова, Н.Гумилев
Стихи и письма. Публикация, составление и примечания Э.Г.Герштейн. "Новый мир", #9.

Гумилев Н.
Тринадцать стихотворений // "Знамя", #10.

Вышли в свет книги:

Ахматова А.
Тайны ремесла. Сост., вст. ст. и примеч. Н.В.Вьялициной. - М.

Клычков С.
Стихотворения. Сост. и подгот. текстов, вст. ст. Н.Банникова. - М.
В гостях у журавлей. Стихотворения. Сост. и подгот. текстов, вст. ст. Н.Банникова. - М.

Хлебников В.
Творения. Общ. ред. и вст. ст. М.Я.Полякова. Сост., подгот. текста и комм. В.П.Григорьева и А.Е.Парниса. - М.

Гессе Г.
Последнее лето Клингзора. Повести. - М.

Кортасар Х.
62. Модель для сборки. Роман. Рассказы. - М.
Игра в классики. Роман. - М.

Опубликована повесть А.Платонова Ювенильное море ("Знамя", #6).

23 февраля умер Б.Слуцкий.

12 апреля умер В.П.Катаев.

Состоялся VIII съезд писателей СССР.

Действующие лица и исполнители

Астафьев В.

"Роман Виктора Астафьева - роман о нарушенной целостности, об оторвавшихся от берега, от суши, от твердыни семьи, долга и совести - от тех святынь, на которых издревле держалась жизнь...

Да, детектив у Астафьева какой-то особенный, русский, он озабочен не столько поимкой преступника и его доставкой по месту назначения, его не механика раскрытия преступления и торжество добродетели интересуют, а, по меньшей мере, проблемы мирового зла...

Астафьев пишет про что хочет и как хочет, легко тасуя жанры, - перепрыгивая из стихии языка газеты, который он пародирует, в стихию диалектизмов, которые его не смущают, из стихии поэзии в стихию жизни, - то поднимаясь до нежных интонаций лирической прозы, то срываясь в сатиру, в злость.

Он не страшится ни ярости, ни злости - и эти ярость и злость, не шокируют, не отталкивают, а, наоборот, приближают, утоляя голод на сильные чувства. В этом смысле язык и тон романа Астафьева, сам роман - прорыв стены серости, стены гладкой "культурности", которая, будучи отшлифованной и выстроенной из верных фраз, все же стена...

"Правда - самое естественное состояние человека", - рассуждает Астафьев. Но как же нелегко говорить эту правду, писать эту правду, потому что не благостное у нее лицо, не кремовые тона, не пряник она глазированный, а черный хлеб. Тут надо "обнажиться до кожи, до неуклюжих мослаков, до тайных неприглядных мест, доскребаясь умишком до подсознания", а подсознание - это тьма тьмущая. Вывести человека из этой тьмы на свет - дело писателя...

Для того, чтобы добраться до "гнилой утробы человечишки" и чтоб от этой гнилой утробы в небо воспарить, вера нужна, сострадание нужно, любовь нужна...

Загадка жизни и загадка смерти тревожат героя Астафьева. Отсюда и сгущенные символы романа - воронье и телята, люди и нелюди, диаволы и бесы. И сама земля входит в этот ряд как некая одушевленная сила, которую надо разбудить, растормошить, заставить переживать чужое горе. Потому что если она останется каменной, каменно-бездушной, кажется, и у человека нет предела отчаяния...

Астафьев написал роман, который жжет душу, бередит совесть, вызывает в ответ желание быть столь же свободным, как и его автор. В свободе-то и все дело. Она нужна каждому из нас. Она нужна народу и государству - такое сейчас время, когда пришла пора без страха оглядеть себя и свою опору в жизни". (И.Золотусский, Донкихот из Вейска. "Новый мир", #7).

Быков В.

"Человек у обелиска, у старой солдатской могилы, у ямы, где расстреливали людей. Этот образ не впервые встречается в повестях В.Быкова, и в "Карьере" он окрашен в особые тона, свойственные творчеству этого писателя.

Герои В.Быкова приходят к могилам и обелискам без тени ритуальной помпезности. Их приводят сюда жестокая память и совесть. Им не дает покоя сознание неоплатного долга, а порой и скрытой вины перед павшими. Психология этих героев не поддается быстрому объяснению и, заметим, иногда не слишком типична. Но духовный заряд их тревоги и боли бьет в самые чувствительные точки современной общественной мысли". (А.Панков, В атмосфере времени. "Знамя", #8).

"Карьер" - это пульсация живой и ранимой души человеческой, не констатация, не посылки только и выводы, а сам горячечный, радостный и трагичный, объемный и противоречивый процесс нравственного искания, духовного познания, постепенного достижения и уяснения отдельным человеком высших истин и ценностей". (В.Коробов, Аве, Мария! "Литературная газета", #30).

Васильев Б.

"Трагические финалы произведений Бориса Васильева звучат набатом: оглянитесь, принимайте чужую боль как свою. Видимо, сегодня, когда люди так увязли в заботах о собственном благе, когда многие не выдержали испытания на достаток, тревожные сигналы писателя должны потрясти нас, вывести из состояния равнодушия, научить жить по правилам истинного гуманизма и милосердия". (И.Соколова, На войне и после войны. "Литературная газета", #13).

Гинзбург Л.

"Лидия Яковлевна Гинзбург была признанным литературоведом тыняновской выучки, доктором филологии, специалистом по русской поэзии задолго до того, как стала "известной". Известность ее выплеснулась за академически очерченный круг достаточно внезапно и необратимо - с выходом книги "О лирике" в 1962 году. Последующие книги - "О психологической прозе" (1971), "О литературном герое" (1979) - расширили эту известность до масштабов славы (в литературоведческих масштабах). Каждая из этих книг была современной и своевременно выпущенной, то есть "новой"... Они обозначили уровень. (Уровень - это не равенство, уровень - это рекорд.)

Книга "О старом и новом" (1982) оказалась и старее и новее этих составивших заслуженную известность книг. Стереотипное словосочетание, давшее название книге, рождается заново по прочтении ее: это не только "старое и новое" в историческом смысле, не только закамуфлированные "архаисты и новаторы" былого учителя, но и в самом прямом смысле - самое старое и самое новое в сочинениях самого автора в естественном переплетении и единстве...

Время как категория - постоянный объект изучения Л.Гинзбург, основа для анализа художественного творчества... Книга "О старом и новом" нова в ряду этих книг тем, что включает и личный, современный опыт автора в познании этой категории.

"Записки блокадного человека" - чтение жуткое и небывалое. То, что они написаны не писателем, а ученым, причем настоящим, как бы оправдывает их манеру. Точность факта, беспощадность наблюдения, свойственные науке, таковы же и в этих записках, как в тонком лабораторном опыте, - но допустимо ли так исчислять трагедию, замерять страдания? Оказывается, допустимо. Возможно, потому, что это нечеловеческие страдания...

"Записки..." - жуткое чтение. Жуткое, потому что об этом, жуткое, потому что такое могло быть, жуткое, потому что такое было. Жуткое, потому что об этом возможно писать, жуткое, потому что это написано, жуткое, потому что мы можем об этом читать, жуткое, потому что мы это читаем. Есть в этих "Записках..." откровение. Мы же много о блокаде знаем! Документы, хроники, памятники, Вечный огонь... сами пережили... Мало. Даже чем больше, тем меньше. Событие удаляется в сознании, бронируется в мрамор. Так ли уж мы хотим это помнить - особенно пережившие? Помнить помним, это долг; вспоминать не хотим. Страшно...

Три публикации - из 1925-1935-х годов, из 40-х (блокада), из 1950-1960-х годов, прочтенные последовательно, уже составляют книгу, которая, полагаю, не за горами. Она будет наверняка шире этих публикаций, но и тогда многое оставит за бортом (за переплетом) - на будущее. Эту большую книгу уже чувствуешь в рамках скромных публикаций: она - есть, ее - ждешь...

Настоящие заметки - еще не тот анализ, которого будет достойна эта растущая на наших глазах книга. Наша цель здесь лишь обозначить в сознании читателя самостоятельное значение прозы Лидии Гинзбург". (А.Битов, Прорвать круг. "Новый мир", #12).

Гранин Д.

"Память или забвение: две позиции спорят в "военной" прозе Гранина... Однако менее всего эта проза элегична. Это не просто окрашенное в элегические тона воспоминание о годах молодости, выпавших на время войны, о юном героизме защитников Ленинграда...

Теперь на первый план вышло другое - анализ: трезвый, вдумчивый, порою, кажется, даже холодноватый.

Меняется стиль.

Пружинистый, крепкий беллетристический стиль начинает теснить совсем другое - то, что раньше находилось как бы на периферии творческого сознания писателя, но присутствовало как нереализованная мечта. "Свобода, о которой всегда мечтаешь, - свобода от сюжета... поток жизни, поэзии, размышлений, фантазий, поступки и воспоминания, описания и исповедь", - так сказано Граниным еще в "Прекрасной Уте" (1967 г.). Мечта эта томила, преследовала, но ум, рациональность - одна из определяющих черт гранинского дарования - не всегда отпускала "сюжет" на свободу...

Думаю, что работа над "военной" прозой помогла Гранину изживать свои "беды". И путь это виден в своего рода итоговой книге "Еще заметен след", куда вошли в том числе и рассказы шестидесятых годов, до сих пор не публиковавшиеся". (Н.Иванова, Сюжет и судьба. "Знамя", #4).

Марченко А.

"Книга Аллы Марченко - это не научная биография Лермонтова, не литературоведческое исследование, не роман в точном значении слова. Вместе с тем эти начала - и литературоведческое, и биографическое, и художественное - в книге присутствуют. Цель автора: показать историю духовного развития Лермонтова - человека и художника...

Опираясь на документ, мемуарные источники, письма, автор воссоздает атмосферу эпохи, особенности московской, петербургской, провинциальной жизни первых четырех десятилетий прошлого века. В сугубо писательском внимании к обстоятельствам, формирующим человеческий характер, проявляется жанровый синкретизм книги: автор пользуется приемами "романного" повествования в рамках биографического исследования. "Романное" начало обнаруживает себя в раскованности слога, свободе, с какой А.Марченко рассказывает о судьбе своего героя...

В своей книге А.Марченко затрагивает и ряд вопросов чисто литературоведческого характера. Она справедливо отмечает, что несколько скептическое отношение к творчеству Лермонтова до 1837 года, распространенное в читательской судьбе, внушено, по сути, литературоведами, которые зачастую подходят к оценке зрелых и юношеских, не предназначавшихся для печати произведений Лермонтова с одинаковыми критериями. Убедительны суждения автора о ранних лермонтовских поэмах. Вступая в полемику с Б.М.Эйхенбаумом, который определил метод их создания как "склеивание готовых кусков", А.Марченко аргументированно доказывает, что ранние поэмы - не творчество в собственном смысле, а "форма самообучения стиховому ремеслу"..." (И.Зайцева, Поэт и его эпоха. "Новый мир", #4).

Кушнер А.

"Кушнер создал необыкновенно цельный поэтический мир. Книга "Дневные сны" его проясняет и упорядочивает. То, что прежде можно было угадывать, теперь стало вполне очевидно. Таково, мне кажется, главное отличие "Дневных снов" от "Таврического сада" и более ранних книг.

В этом мире путь человека лежит по едва заметной черте между бытием и небытием, жизнью и смертью. В смягченном варианте трагедия переключена в бытовой план, и тогда путь пролегает между счастьем и бедой, благополучием и неблагополучием...

Кушнер требует медленного, внимательного чтения. Он лирик, самый последовательный и воинствующий лирик в нашем поэтическом сегодня. Изгоняет всякое подобие балладности, фабулы. Фабула - это эпосу. Наблюдательность, чувство, мысль - лирике...

Надо сказать, что при своем уплотненном единстве поэтический мир Кушнера предельно разнообразен. В каждом произведении ощущается традиция, давление эпох, и каждое пишется как единственное, как самое первое, неповторимое, со своим особым художественным заданием, поворотом темы, семантическим сдвигом. Кушнеру одинаково важно и художественно познать еще не познанное, выразить никогда не выраженное - и продемонстрировать себе и другим верность культурной традиции. Ведь устойчивость в этой жизни придают не только любовь, не только чувственно воспринимаемые подробности бытового уклада укрепляют нашу с миром связь, но и незримые, духовные нити". (В.Баевский, Пристальное зрение. "Новый мир", #9).

Слуцкий Б.

"Этот поэт вообще избегает описывать, зато торопится вмешаться, наставить, научить, ибо именно в научении... видит свой долг поэта, определивший и темы, и форму (лаконичную, четкую, прямую), и пафос его поэзии - острогражданственной, принципиальной, насквозь полемичной.

Новая книга Слуцкого, в свою очередь, полемична. Хотя не так явно, а приглушенно, ибо на этот раз разговор ведется не столько с миром, сколько с самим собою. Конечно, сталкивать в лоб разные точки зрения абсолютно не в характере этого поэта - сборник, сложившийся из стихотворений разных лет, в этом смысле на удивление целен, мир в нем увиден как бы с единого ракурса. Однако иного, чем мы привыкли...

Слуцкий здесь... по преимуществу лирик, поэт подчеркнуто лирического склада..." (И.Винокурова, Наедине с собой. "Новый мир", #1).

Берестов В.

"Стихи Берестова привлекательны редчайшим умением воспроизвести картины детства и ощущения, испытанные тогда, в их подлинном масштабе, и осветить их доброй улыбкой, в которой нет и тени превосходства над переживаниями "несмышленыша", а напротив - любование силой и свежестью давних впечатлений, жадного интереса к миру. Но берестовская "лирическая автобиография", как однажды удачно окрестили его стихи, вмещает не только трогательные и забавные подробности, извечно присущие детству, но и такие, что неповторимо окрашены именно сегодняшним временем... А читая стихи о войне, все больше начинаешь воспринимать эту "лирическую автобиографию" как нашу общую "семейную фотографию". Настолько все, здесь запечатленное, близко каждому, хотя, чтобы так выразить пережитое, надо быть поэтом". (А.Турков. "Новый мир", #2).

Другие произведения

Алексин А.
Ты меня слышишь? Повести и рассказы. - М.
В тылу как в тылу. Повести. - М.

Анчаров М.
Приглашение на праздник. Рассказы и повести. - М.

Асадов Э.
Зарницы войны. Страницы воспоминаний. - М.
Высокий долг. Стихотворения и поэмы. - М.
Мечта веков. Стихотворения. - М.

Астафьев В.
Последний поклон. Повесть. - М.
Всему свой час. - М.
Печальный детектив. Роман. - М.
Где-то гремит война. Повести и рассказы. - Рига.
Жизнь прожить. Роман. Рассказы. - М.

Бек А.
Новое назначение. Роман // "Знамя", ##10-11.

Белов В.
Раздумья на родине. Очерки и статьи. - М.

Битов А.
Грузинский альбом. - Тбилиси.
Книга путешествий. - М.
Статьи из романа. - М.

Ботвинник С.
Поздний свет. Стихи - Л.

Бочаров С.Г.
О художественных мирах: Сервантес, Пушкин, Баратынский, Гоголь, Достоевский, Толстой, Платонов. - М.

Вайнер А., Вайнер Г.
Потерпевшие претензий не имеют... Повесть. - М.

Ваншенкин К.
Зимняя дорога. - М.

Вахтин Б.
Гибель Джонстауна. Художественно-документальная проза. - Л.

Горбовский Г.
Звонок на рассвете. Повести. - М.
Черты лица. Стихотворения. - М.
Отражения. Лирика. - Л.

Гранин Д.
Река времен. Очерки, статьи, повести. - М.
Выбор цели. Публицистика. Проза. - Л.

Драбкина А.
Марина. Роман. - Л.

Дудин М.
Полынь. Стихи и переводы. - Л.
Песни моему времени. Стихотворения и поэмы. - М.
Книга лирики. - Л.

Евтушенко Е.
Почти напоследок. Новая книга. - М.
Полтравиночки. Стихи и поэма. - М.

Елисеев Е.
Поют леса. Новая книга стихов. - М.

Жигулин А.
Из разных лет, из разных далей. Стихотворения и эссе. - М.

Жуховицкий Л.
Остановиться, оглянуться... Роман. - М.

Зорин Л.
Осенний юмор. Рассказы. - М.

Искандер Ф.
Праздник ожидания праздника. Рассказы. - М.
Большой день большого дома. Рассказы. - Сухуми.

Корман Б.О.
Лирика и реализм. - Иркутск.

Матусовский М.
Стихотворения. Песни. - М.

Мелетинский Е.М.
Введение в историческую поэтику эпоса и романа. - М.

Миллер Л.
Земля и дом. Стихи. - М.

Могутин Ю.
Пора первого инея. Стихотворения. - М.

Можаев Б.
Дождь будет. Роман, повести, рассказы. - М.

Мориц Ю.
Синий огонь. Стихи. - М.

Нагибин Ю.
Посланец таинственной страны. Рассказы. - М.

Немченко Г.
Под вечными звездами. Повести. - М.
Старая гвардия. - М.

Новикова О., Новиков Вл.
В.Каверин. Критический очерк. - М.

Новиков Вл.
Диалог. - М.

Озеров Л.
Земная ось. Книга стихов. - М.

Ольшанский А.
Родник на юго-западе. Повести и рассказы. - М.

Осадчий О.
Преодоление. Повесть. - М.

Осповат А.Л., Тименчик Р.Д.
"Печальну повесть сохранить..." Об авторе и читателях "Медного всадника". - М.

Островой С.
Цыгане. Поэма. - М.

Пикуль В.
Под шелест знамен. Романы. - Л.

Поперечный А.
Трава у дома. Стихотворения и поэмы. - М.

Попов В.
Что посеешь... Повесть. - Л.

Приставкин А.
Городок. Роман. - М.

Рождественский Р.
За того парня. Стихи и поэмы. - М.
Друзьям. Стихи. - М.

Самойлов Д.
Стихотворения. - М.
Голоса за холмами. Седьмая книга стихов. - Таллин.

Скалон А.
Живые деньги. Повести, рассказы. - М.

Соснора В.
Песнь лунная. Стихи. - Л.

Стругацкий А., Стругацкий Б.
Жук в муравейнике. Рассказы и повести. - Рига.

Шестинский О.
Материк. Стихи и поэмы. - М.

Шкляревский И.
Слушаю небо и землю. Новая книга. - М.
Поэзия - львица с гривой. - М.
Красная книга. Стихотворения и поэма. - М.

Щипахина Л.
Звезда удачи. Стихи. - М.

• Анастасия Отрощенко Век=текст, зарубежье, выпуск 62