Стихотворение года

Липа, ясень, рябина, два тополя пирамидальных,
Семь берез под окном.
............................
В небесах пустырей рассыпались осенние звезды,
Среди них и моя.
..........................
Человечье жилье все мерещится мне полустанком,
Полустанок - жильем.

Будет где погрустить. А прощаться навеки не скоро
И до крайней беды -
Лишь бы мне в изголовье хватило к утру "Беломора"
Да холодной воды.

А.Сопровский // "Новый мир", #3.

События

Споры о русской литературе

Гальцева Р.
Семь злейших духов // "Литературная газета", #3.

"У меня с нынешней литературой сложились невыносимые отношения. Я ловлю себя на том, что одна перспектива знакомства с каким-нибудь особенно нашумевшим сочинением уже вселяет в меня страх, отвращение и тоску... Бывает так: вы слушаете по радиоволнам политические новости, как вдруг прорывается "поверх барьеров" что-нибудь "литературное": из Лимонова, Алешковского или позднего Аксенова - и будто вывалили перед вами каких-то скользких гадов.

Культура, та, которая назойливо мелькает и шумит, приняла аномальное направление.

Посмотрите, что за человек появился на свет из "подземелья" и бродит по страницам новых повестей и рассказов. Это ублюдок, то есть человек с животными инстинктами, с извращенной плотской душой. В лучшем, без явной уголовщины, случае это похотливый Чайльд-Гарольд, чаще уже в юбке. Даже антигерой недавнего прошлого, и тот имел нечто, в чем превосходил свое окружение, этот же соревнуется с ним не в благородстве, а в низости, что и засчитывается здесь за превосходство. Ему мало пасть, нужно стащить за собой весь мир и даже небесную скинию, не оставив ничего, не захватанного его лапами...

Каково же имя той жизненной идеологии, которая внедряется на место идеологии марксизма-ленинизма и восседает на освобождающемся троне? Имя ей - мистический гедонизм. Завтрашнее "светлое будущее" сменилось идеалом сегодняшней "сладкой жизни", культом удовольствий, который как не имеющий конца рождает вечную неудовлетворимую жажду, сопутствуемую мрачным унынием и разрешающуюся ожесточением..."

Агеев А.
После шока // "Литературная газета", #23.

"Последние лет пять-шесть мы роскошно пировали: каждый номер журнала нес что-то новое, острое, ранее категорически невозможное. За считанные годы мы проглотили едва ли не вековой рацион, причем это была духовная пища уровня высочайшего...

К хорошему привыкают быстро. Годы запойного чтения успели задать некую инерцию... И теперь, когда скоротечные времена "великих географических открытий" в литературе прошли, читатель и критик все еще подсознательно ждут от каждого нового произведения уже привычного шока и остаются нечувствительны ко многим неподдельно свежим и глубоким явлениям, на которые литература "времен перестройки и гласности" оказалась отнюдь не так бедна, как об этом без конца говорят. Бедна "обойма" - привычный, грубый инструмент "концептуальной" критики. Кто бесконечно поминается в качестве "репрезентативных" для современного состояния литературы фигур, кому "светят Гарвард и Сорбонна", чьи тексты жаждут заполучить журналы и альманахи?

Л.Петрушевская, Т.Толстая, В.Нарбикова - раз.
Е.Попов, Вик.Ерофеев, В.Пьецух - два.
Д.Пригов, Т.Кибиров, Л.Рубинштейн - три.

Этот "большой джентльменский набор" почти без вариаций кочует из статьи в статью, из обзора в обзор. Еще бы не бедной казалась литературная современность, еще бы не взвыть от скуки и однообразия!..

А другие писатели - они что же, ничего не пишут и не печатают?

И пишут, и печатают. Но кто из критиков заметил, например, повесть Анатолия Королева "Гений местности" - вещь, написанную в совершенно неведомом для нашей литературы жанре? А еще раньше совершенно глухо прошла его книжка "Ожог линзы"... Кто обратил внимание на рассказы и повести Валерия Пискунова? Кого, кроме А.Немзера, тревожит "невостребованность" такого первоклассного прозаика и эссеиста, как Марк Харитонов?..

Таких имен, не удостоенных включения в современные "обоймы", можно назвать довольно много. Но не меньше и тех, кто "выпал из гнезда", хотя и продолжает писать, печататься, жить в литературе.

Впрочем, это уже другая тема.

Я же хотел закончить вот чем: шок пройдет, действие сильных наркотиков, которыми мы оглушали себя последние несколько лет, кончится. Останется литература - и дисквалифицировавшиеся критики, воротящие от нее нос, поскольку она окажется, по нынешним стандартам, недостаточно "крута".

Золотусский И.
Наши нигилисты // "Литературная газета", #25.

"Заголовки в газетах: "Конец интеллигенции", "Сомнительные уроки классиков", "Бесконечный тупик", "Иван Петрович умер"...

...Кампания по расстрелу классиков продолжала нарастать. Нигилизм, уже получивший полную власть, перешел от мирного отрицания к палачеству. "Все. Финита, - писал, почти ликуя, С.Чупринин. - ...Тягаться с властью больше не из-за чего... Литературе придется умерить свои выпестованные в "столетней войне" с тиранией амбиции, свои претензии на духовное "народоводительство" и "народоправство"...

Немало подобных абзацев появилось в журналах "Знамя", "Столица", "Литературное обозрение" и в "Московских новостях".

Дело не в счете - дело в направлении.

По мнению А.Гениса (статья "Иван Петрович умер") в России "этап религиозно-литературного экстаза... завершился. Писатель сполз на... всемирную обочину, где ему и место..."

Окончательный вывод этого автора: пора покончить с "тиранией классиков" и "начать с чистого листа"...

Момент избран удачно - в стране нарастает не только инфляция денег, но и инфляция слов, народ отшатывается от своих духовных пастырей. А пастыри растерялись и, как козлища, не знают, куда вести стада свои...

Отец Сергий Булгаков в "Вехах" писал: "Не надо забывать, что понятие революции есть отрицательное, оно не имеет самостоятельного содержания, а характеризуется лишь отрицанием ею разрушаемого, поэтому пафос революции есть ненависть и разрушение".

На наших глазах была проломлена стена коммунизма (и честь и хвала тем, кто это сделал), но, добивая коммунизм, стали добивать и то, что предшествовало ему, разрушая тот идеал, который не подлежит переоценке. Революция (к сожалению, революция, а не эволюция) начинается только сейчас, когда не танки ГКЧП, а новые идеологи и мыслители начинают сокрушать святая святых - нашу духовную традицию.

Коммунизм и антикоммунизм схожи еще в одном - они обожают абстракции. Такой абстракцией в умах либеральной интеллигенции стала идея свободы. Свобода "неделима", "безусловна" и "единственна", заявляет автор "Огонька" и десять заповедей Христа трактует как нажим на человека, как новое рабство. Точно так же трактуется и русская литература. Она, по мнению идолопоклонников свободы, давит на искусство, давит на читателя и, по существу, требует от него беспрекословного подчинения, ибо ставит препоны свободе творчества.

Только в том случае, если литературе все позволено, она свободна, а если не все позволено, то это уже не свобода (и не литература).

Вот с этого максимализма, с этих высокомерных претензий и начинается нигилизм. Его питают два источника: атеизм и образованщина...

Нужна новая история русской литературы, которая может стать прививкой (а прививки, как известно, делаются в детстве) от нового революционаризма, ибо ее плодоносный консерватизм способен умерить порывы вновь вздернуть Россию на дыбы.

Нигилисты уже однажды сделали с нею то, что не мерещилось их литературным предшественникам даже в самых безумных снах.

Пора остановиться".

Вайль П.
О красоте лица // "Литературная газета", #39.

"Страшно надоело слышать, что русская литература:
а) умерла и претендует лишь на достойные похороны;
б) виновата в тоталитаризме российского общества;
в) исчезнет;
г) исчезнет в качестве учителя и проповедника;
д) обязана кардинально измениться;
е) воскреснет в новом качестве;
ж) откажется от литературы идей ради литературы игры;
з) уступит российские таланты бизнесу;
и) чудовищна;
й) величественнее любых других;
к) провинциальна;
л) аристократична;
м-я) - то же с развитием и (или) с противоположными знаками.
Возникает мильон сомнений, не говоря терзаний: что же читать?

Читать нечего. На этом сходимся все, причем буквально, сходками, со сходными долгими ужасающими песнями, с воплями вроде "Я на Фазиля молился!".

Все это - часть великой русской литературы. То есть неправда. Художественный вымысел. И читать "есть чего" и "будет чего", ибо, к счастью, литература - искусство, а не наука. Это означает, что искусство не прогнозируется...

...Русская литература, не освоившая по-настоящему главные развлекательные жанры - фантастику и детектив, взяла свое в увлекательности традиционно серьезных жанров. Отсюда - мой глупый оптимизм: изощренная русская психологичность породит современные ее формы. Это уже намечено - в мифологических байках Искандера, в "сократических" диалогах Пьецуха, в прейскурантах Кибирова. Да дело не в конкретных именах, а в сути освоения реальности, в стойкой вере: она (литература) сама вывезет.

Параллельно возникает мысль: а почему это именно нам нужно откуда-то вылезать? Изменения происходят во всей мировой литературе. ХХ век сделал любое художественное творчество сомнительным, вымысел, отождествляемый с идеологией, - лживым.

Я захожу в магазин "Колизеум" на углу Бродвея и 57-й стрит и думаю, что, будь я богат, ничего бы не писал, а лежал бы пластом на диване и только читал - причем вот эти грандиозные книги: "История пуговиц", "Повседневная жизнь Италии XVI века", "Вьетнамская война голосами участников", "Гномы". Вот Вильям Похлебкин недавно выпустил замечательно художественную книгу - "Приправы": о горчице, хрене, майонезе. Это нетрадиционно для нашей словесности, но - в мировом контексте - перспективно. Однако предсказывать не хотелось бы - занятие пустое.

Впрочем, пустое и само это лучшее в мире занятие - литература".

Изданы

Льюис К.С.
Письма Баламута. Баламут предлагает тост. - М., 1991.
Расторжение брака. - М., 1990.
Лев, колдунья и платяной шкаф. - М., 1991.
Племянник чародея. - М., 1991.
Конь и его мальчик. - М., 1991.

Толкин Д.Р.Р.
Братство кольца. Пер. с англ. Н.Григорьевой, В.Грушецкого. - СПб.
Две крепости. Пер. с англ. Н.Григорьевой, В.Грушецкого. - СПб.
Возвращение короля. Пер. с англ. Н.Григорьевой, В.Грушецкого. - СПб.
Сильмариллион. Пер. с англ. Н.Эстель. - М.

Беспрерывно и огромными (по сравнению с другими книгами) тиражами издаются Э.Р.Берроуз, А.Голон и С.Голон, Дюма (отец), Д.Х.Чейз. Всюду названия: "Безумие Барни Менделла", "Башня летучей мыши", "Моя плоть сладка"...

А еще почему-то "Игра в бисер" Г.Гессе издается тиражом 500000 (!!!). В чем секрет популярности?

Журналы стали выходить на плохой бумаге, и количество рецензий в них резко уменьшилось.

Действующие лица и исполнители

Астафьев В.

"Есть такая лихая русская поговорка: "Еще не вечер", - утешаем мы себя, глядя каждый день в зеркало. "Еще не вечер" - словами этими подбадривают друг друга те, у кого что-то сорвалось, рухнуло, оказалось прочно проигранным.

Так вот стоит сегодня хором сказать: "Уже вечер" - и испить горечь отрицания утешительной поговорки. Вечер, вечер, именно вечер на дворе, он для всех вечер - молодых и старых, злых и добрых, сильных и слабых, ибо родина (а не каждый из нас в отдельности) на излете и слово "летальный", так нелепо схожее со словом "летать", как нельзя страшнее определяет исход ХХ века в России.

Виктор Астафьев пишет об этом бесстрашно и с такой болью, что, передаваясь читателю, она готова разорвать сердце". (И.Золотусский // "Литературная газета", #18).

Довлатов С.

"Все видеть, все понимать, ни с чем не соглашаться, ничего не пытаясь изменить - с такой жизненной философией русский читатель еще не встречался. Может, потому он и отвечает автору пылкой привязанностью, что тот от него ничего не требует.

Пожалуй, самая обаятельная черта Довлатова - необязательность его откровений. Главное из них заключается в том, что в мире, который сам себе кажется лишним, осталось место только для лишнего человека". (А.Генис // "Литературная газета", #16).

Даниэль Ю.

"Литературное наследие Даниэля невелико. Наряду с законченными, завершенными произведениями остались незавершенные, только начатые. Собирался ли он вернуться к прежней манере фантасмагорий - драматических или сатирических, как в парадоксальной истории "Человек из МИНАПа", напоминающей сюжеты городских баллад Александра Галича, можно только гадать. В своих фронтовых воспоминаниях и лагерных, в портретных зарисовках людей художник, мне кажется, обрел новое качество - метафизическую прозу сменила документальная. Суровый лагерный быт "в мордовской, богом проклятой дыре" раскрывается в своей неприглядности. Жестокой, гнетущей, но не безнадежной, - с такой убежденностью в нравственном превосходстве над тюремщиками "под ношей своей правоты" не озвереть, он говорит о пережитом: "Ах, недостреляли, недобили, недогнули, недоупекли".
Не сломили. Не смогли". (Б.Галанов // "Литературная газета", #9).

Горенштейн Ф.

"Роман Фридриха Горенштейна "Псалом" одновременно отталкивал и захватывал. У меня другое отношение к любви, к Богу, к Достоевскому, к России. Я еврей, но не из колена Данова. Точка зрения автора кажется мне иногда прямо кощунственной. И в то же время я захвачен. Не соглашаюсь - и не могу оторваться. Долго не мог этого понять и вдруг понял: Горенштейн принимает за всю полноту реальности пласт жизни, на который я не любил глядеть в упор, а смотрел с птичьего полета, с некоторой высоты, на которой царит Дева, Смывающая Обиды. А он целиком в царстве Девы-Обиды. Бог присутствует в этом мире голосом своих пророков, присутствует как гнев и казнь. Это царство Божьего гнева на человека, не способного разглядеть, расслышать Деву, Смывающую Обиды...

Иисуса Горенштейн не чувствует. Разбираться в том, что он пишет о Христе, об апостолах, о Новом Завете, сменившем Ветхий, так же неинтересно, как читать "Русофобию" Шафаревича. Общая глухота к мировому духу, вырвавшемуся из рамок рода, народа, племени, этноса, - к духу, избравшему своим вместилищем личность...

Если бы только Горенштейн понимал границы своего дара и не касался того, чего не понимает! К сожалению, он очень часто идет по пути Фрейда и пытается объяснить с точки зрения преисподних страстей всю человеческую культуру. Особенно раздражает его Достоевский - кажется, попыткой доказать, что идеал Мадонны не меньше захватывает человека, чем идеал Содомский. Как только мелькает у Достоевского идеал Мадонны, так Горенштейн раздражается, торопится доказать, что про Мадонну - все фальшь, а есть только Содом, Содом и Содом". (Г.Померанц. Псалом антихристу. О романе Фридриха Горенштейна, и не только о нем // "Литературная газета", #13).

Сорокин В.

"Сорокин рассказывал, что его уже принятый к изданию сборник рассказов отказались набирать в типографии. И не случайно. Роман "Сердца четырех", который я хочу представить, тоже не вышел в свет и вряд ли выйдет в ближайшем будущем.

Сорокин в самом деле нарушает границы приличий: вскрывает тот гнойник, о котором нельзя даже упоминать, чтобы не утратить к себе, к человеку, уважение.

Сорокин человека не уважает. Добавлю, такого человека. Только учитывая это добавление, мы сможем справиться с отвращением к авторской патологии, чтобы попытаться понять, что же все-таки сказал этот самый странный и самый многообещающий писатель современной России...

Для Сорокина человек - это "душенка, обремененная трупом". Вот автор и освобождает душу от тела самыми, надо признать, изобретательными способами. Но человеку, полагает Сорокин, от этого ни горячо, ни холодно. Ведь нельзя же в самом деле счесть наш земной мир единственно возможным. Как, в сущности, смешно думать, что жизнь, заключенная в жалкую оболочку тела, чего-то стоит. Такое заблуждение недостойно личности, если, конечно, не перепутать человека с его телом.

Своим романом Сорокин ядовито спрашивает читателя: неужели вы и правда поверили, что этот убогий фильм ужасов, называемый жизнью, есть подлинное бытие? Что вы всполошились при виде бойни, которую я тут учинил? Где же ваша вера в вечную жизнь и бессмертную душу?

Мы привыкли считать, что религиозная эмоция обязана быть благостной. У Сорокина она яростна. Она умерщвляет плоть с бешеным темпераментом аскета...

Сорокин написал свой роман как парафразу земной жизни человека. Жизни, которая, согласно автору, не имеет никакого смысла для человеческой души ввиду ожидающей ее вечности". (А.Генис // "Литературная газета", #16).

Михайлов А.

"Уникальным поводом для появления этих заметок стал тот факт, что новое издательство "Русслит" выпустило в свет книгу рассказов Сорокина, выказав немалую смелость даже в условиях нынешней исторической гласности. Таким образом, самый, наверное, мифологический из авторов новой литературы обрел наконец некоторое реальное воплощение и стал доступен двадцати пяти тысячам своих читателей. Именно таков тираж книги, названной просто и со вкусом: "Владимир Сорокин"...

Если же попытаться дать более или менее вразумительное определение тому явлению, которое выражает в литературе Сорокин, то скорее всего это и есть цинизм. Мы привыкли употреблять данное слово зачастую в качестве обыкновенного ругательства, в то время как на Западе пишутся на эту тему книги и проводятся целые исследования, заметно влияющие на общественное сознание...

Когда-то древнегреческие киники отрицали всякий стыд, признавали допустимость инцеста, утверждали, что лучше быть животным, чем таким фальшивым существом, как человек, придумавший мораль...

В нынешнюю постнигилистическую эпоху источником цинизма становится смертельная скука просвещенной личности... Таким образом, цинизм - это драма не верящего ни во что и по этой причине охваченного страхом просвещенного сознания, которое ищет выход во всякого рода духовном странничестве, добровольном изгойстве, юродстве...

Сорокина же, исходя из названных выше признаков модернизированного цинизма, вполне можно считать представителем последнего в современной русской литературе. Начав с демонстративного непризнания некоего морального кодекса соцреалиста, Сорокин пошел затем дальше с явным намерением устроить очередное "крушение гуманизма". Он дал как бы развернутый комментарий к краткой формулировке арцыбашевского Санина: "Противная штука человек!" - и постарался сделать ее окончательной и бесповоротной".

Пелевин В.

"Недавний дебютант, Виктор Пелевин за последние год-два доказал своему читателю, что тот имеет дело с человеком парадоксального мышления, гибкого и сильного воображения (только что вышедшая его книга "Синий фонарь" в популярной серии "Альфа" издательства "Текст", думаю, станет событием для знатоков и ценителей сайенс-фикшн).

В новой повести автору даже не пришлось ничего особенно выдумывать. Две-три гиперболы и - "здравствуй, страна героев!". Страна как бы потусторонняя, но знакомая до обморочной жути. В привычное для всех нас понятие "массовый героизм" Виктор Пелевин просто напросто вложил самый что ни на есть "промышленный" смысл: подвиги здесь поставлены на конвейер, учтены на пятилетку вперед, расписаны по дням и месяцам...

Наш мир, отраженный Пелевиным в лишенных убаюкивающей кривизны (мол, фантастика!) зеркалах, трагичен: увы, наше скверное житье-бытье вовсе не имеет какого-то высокого тайного смысла. Мы нелепо мучаемся отнюдь не "во имя", а умираем просто так. Что же из этого следует?

Можно, конечно, от отчаяния кокнуть себя (а сперва тех, кто попадется под горячую руку). Но лучше все-таки, полагает автор, жить дальше, по капле выдавливая из себя потенциального героя. Красиво умереть нам уже не удастся, а красиво жить мы еще не научились. Прежняя сказка кончилась, новая пока не придумана..." (Р.Арбитман // "Литературная газета", #35).

Нарбикова В.

"Отличная книга - спокойная, тягучая, непонятно о чем, и если бы не аннотация, вовсе б не догадался, что "повести... рассказывают о сексуальной раскрепощенности молодых людей сегодняшнего дня". (Ф.Икшин // "Литературная газета", #26).

Новиков Вл.

"В союзе писателей не состоял..." - исследование, посвященное Высоцкому-литератору.

По мнению исследователя, песни Высоцкого есть факт прежде всего литературы, а не, допустим, самодеятельного творчества. То есть это поэзия, притом такая, которая ставит в силу своей необычности ряд вопросов научно-эстетического характера. По ходячим оценкам, эти стихи непоэтичны - грубые, несовершенные по форме, приземленные, они не дотягивают до уровня изящной словесности. А критики считает, что именно это свидетельство их новизны и состоятельности: "...Слово Высоцкого - это ледоход русского стиха... Этот лязг, эти скрежещущие звуки - голос нашего времени. Это путь к новой гармонии - она придет не раньше, чем льды растают". (И.Слюсарева // "Литературная газета", #22).

Галковский Д.

"Текст Галковского организован как машина по производству семантических лакун, зон этого самого иррационального мерцания. Каждый фрагмент - примечание к какому-либо иному фрагменту; текст - по видимости произвольно - выгребает из себя для комментирования цитату за цитатой; фрагмент не замкнут, мысль не договорена, а при следующем обращении к ней она договаривается уже в новом контексте, то есть договаривается в другой плоскости, при ином освещении. Речь вроде продолжается, но - по-другому и о другом. В возникающем зазоре и плещется то главное, то драгоценно или проклято не-нормальное, к чему так любит апеллировать русская традиция с ее аллергией на последовательный позитивизм...

"Бесконечный тупик" - это красиво сделано". (В.Курицын. Гордыня как смирение. Не-нормальный Галковский // "Литературная газета", #32).

Гандлевский С.

Странно выглядит, когда Сергея Гандлевского объединяют (в сборниках ли, в обзорах) с поэтами авангарда. Это самый настоящий арьергард в чистом смысле слова. Он весь там, в 70-х годах с их атрибутикой, языком, гудящим напевом строки, паролем и отзывом. И его лирический герой - добровольный аутсайдер, меланхолик, неприкаянный умник, понимающий все на свете, - оттуда. Это общий герой для целой плеяды поэтов, которую условно назову поэтами "Юности" - не потому, что в этом журнале их много печатали, а потому, что там их хотели бы печатать, да не смели. А в основном печатали "что-то в этом духе" - рыхлую, надводную часть айсберга, то, что послабее, поневнятнее.

С точки зрения социального статуса, я бы всех не печатавшихся поэтов миновавшей подцензурной эпохи разделил на два типа - "кроликов домашних" и "кроликов диких". Первые находили себе норку внутри истэблишмента, даже как бы внутри литературы, ближе к ее периферии, занимая позицию литературоведа, переводчика зарубежной поэзии, рецензента или литконсультанта. Вторые шли в дворники, в истопники, в колымщики или в безработные дервиши. Их стихи отличаются на слух: если это верлибр, то он позаковыристей, если рифмованный стих, то он поразгульней и больше в нем внутреннего рыдания. С.Гандлевский из этих, из "диких кроликов". (Г.Кружков // "Новый мир", #5).

Жданов И.

"Жданов... бродит - его слова - по "обломкам культуры", бродит в тумане, ощупывая непонятное и творя непонятное... Последнее произношу вполне выстраданно, смиряя и не всегда умея смирить свое читательское самолюбие: что ж это, мол, он пишет, а я иногда и понять ни хрена не могу, - впрочем, за ждановскую "туманность" почти всегда с охотой отдам его же готовность развеять туман объясняющей жестикуляцией, демонстративной, как азбука глухонемых". (С.Рассадин // "Литературная газета", #12).

Другие произведения

Аксенов В.
В поисках грустного бэби. Книга об Америке. - М.
Рандеву. Повести, рассказы. - М.

Астафьев В.
Прокляты и убиты. Роман. Книга первая // "Новый мир", ##10-12.

Бродский И.
Бог сохраняет все. Стихи. - М.
Холмы. Большие стихотворения и поэмы. - СПб.
Форма времени. Стихотворения, эссе, пьесы. В 2 т. - Минск.

Вагинов К.
Неопубликованное и малоизвестное // "Звезда", #2.

Вайль П., Генис А.
Потерянный рай. Фрагменты книги // "Новый мир", #9.

Вайнер А., Вайнер Г.
Завещание Колумба. Повести. - М.

Величанский А.
Вплоть. Стихи. - М.

Визбор Ю.
Стихи и песни. - М.

Вишневский В.
Спасибо мне, что есть я у тебя. Стихи. - М.

Газданов Г.
Возвращение Будды. Психологический суперроман с захватывающим детективным сюжетом. - М.

Гладилин А.
Беспокойник. Рассказы разных лет. - М.

Гнедов В.
Эгофутурналия без смертного колпака. Стихотворения и рисунки. - Ейск.

Горенштейн Ф.
Последнее лето на Волге. Повесть // "Знамя", #1.

Городницкий А.
Перелетные ангелы. Стихи и песни. - Свердловск.
И вблизи, и вдали. - М.

Гранин Д.
Запретная глава. Повести. - Л.

Губерман И.
Гарики на каждый день. Стихи. - М.

Довлатов С.
Две повести. - М.
Записные книжки. (Ленинград, 1964-1978, Нью-Йорк, 1979-1990). - Л.

Еременко А.
Стихи. - М.

Жванецкий М.
Старое и новое. - Красноярск.

Жолковский А.К.
Блуждающие сны. Из истории русского модернизма. - М.

Зорин Л.
Злоба дня. Роман, рассказы. - М.

Иванова Л.
Воспоминания об отце. - М.

Ивинская О.
Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени. - М.

Искандер Ф.
Человек и его окрестности. Роман // "Знамя", ##2, 6, 11.

Кенжеев Б.
Плато. Роман // "Знамя", ##3-5.

Ким А.
Поселок кентавров. Роман // "Новый мир", #7.

Коржавин Н.
Время дано. Стихи и поэмы. - М.

Левкин А.
Тихие происшествия. Рассказы. - СПб.

Липкин С.
Письмена. Стихотворения. Поэмы. - М.

Максимов В.
Мы обживаем землю. Роман, повести. - М.

Мамлеев Ю.
Вечный дом. Повесть и рассказы. - М.

Миллер Л.
Стихи и проза. - М.

Некрасов В.
В самых адских котлах побывал... Сборник повестей и рассказов, воспоминаний и писем. - М.

Носик Б.
Востряково. Повесть. - М.
Смерть секретарши. (Эротический детектив времен застоя). Повесть. - М.

Окуджава Б.
Капли Датского короля. Киносценарии. Песни для кино. - М.
Похождение Шипова, или Старинный водевиль. Истинное происшествие. - М.

Пелевин В.
Синий фонарь. - М.

Петрушевская Л.
Время ночь // "Новый мир", #2.

Пьецух В.
Циклы. - М.

Ремизов А.
Взвихренная Русь. - М.
Царевна Мымра. - Тула.

Сатуновский Я.
Хочу ли я посмертной славы┘ Избранные стихи. - М.

Седакова О.
Путешествие в Брянск. Хроника без претензий // "Волга", #5/6.

Солженицын А.
Апрель Семнадцатого // "Новый мир", ##10-12.

Соснора В.
Из "Мартовских ид". Стихи // "Знамя", #10.

Терц А. (А.Синявский)
Собрание сочинений. В 2 т. Вст. ст. Вл.Новикова. - М.

Токарева В.
Сказать - не сказать. Повесть, рассказы. - М.

Тополь Э.
Завтра России. Роман. - М.
Чужое лицо. (Submarine U-137). Роман. - М.

Улицкая Л.
Сонечка. Повесть // "Новый мир", #7

Хазанов Б.
Час короля. Антивремя. Повесть и Московский роман. - М.

Сборники

Вавилон. Вестник молодой литературы. Вып. 1 (17). - М

Мансарда. Альманах. Сост. Л.Кропивницкий. - М.

• Анастасия Отрощенко Век=текст, зарубежье, выпуск 68