О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ | О ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ | СУДЬБА ЖУРНАЛА | СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА | КНИЖНАЯ ЛЕТОПИСЬ | ОЧЕРКИ СОВРЕМЕННОСТИ

О русской литературе

"... мне представляются уместными размышления о новых литературных стилях, которые несет с собой посттоталитарная эпоха... Новая эпоха принесла новые проблемы и новые угрозы. Но она дала новые возможности, о которых раньше нельзя было мечтать. Тем самым она поставила человечество перед вызовом, лишив одновременно многих привычных иллюзий и надежд на простые и логически ясные решения.

Литература - это один из ответов на вызов эпохи. В этом предпосылка возникновения нового литературного стиля, реализующего современный путь развития духа...

В соцреализме имелась своя "классика", свои достаточно профессиональные образцы, утверждавшие идею построения разумного общества на основе коммунистического перевоспитания. Независимо от своего литературного уровня и "либеральности", произведения соцреализма исходили из строго определенной системы ценностей: социализма как идеально научно обоснованного строя...

Соцреализм в высшей степени функционален и не любит никаких украшений или "завитушек", не имеющих легко читаемого функционального значения... Литературное произведение соцреалистического стиля вынуждено было апеллировать не к естественным чувствам человека, но к его рассудку...

В рамках соцреализма нарастало сопротивление утверждаемым им социалистическим ценностям. Литература начала интересоваться несправедливостью, причиненной конкретной личности, судьбой человека, выбирающего свой путь...

В литературе возникла лагерная тема, но публиковались лишь те произведения, в которых можно было прочесть защиту лишь несправедливо осужденных советских людей. Отказ от идеи социализма по-прежнему рассматривался как мыслепреступление, не заслуживающее снисхождения. Чудом оказался выход повести А.И.Солженицына "Один день Ивана Денисовича"...

Основной поток диссидентской литературы тех лет сохранял принципиальные особенности официального стиля, с изменением знака содержания на противоположный... Классическая функциональность формы оставалась, а герои по-прежнему поляризовались на безусловно добрых (сохранивших моральные устои) и безусловно злых...

Влияние западного модернизма привело к усложнению формы, смене прямолинейных конструкций на усложненную кривизну...

Интересно, что рекордных достижений в этом стиле достиг признанный мастер соцреализма Валентин Катаев. Уместно тут и упоминание В.Аксенова, А.Битова, В.Максимова и ряда других...

Ощущение недостаточности классического стиля литературы. Взявшей на себя долг учить, ясно осознал Варлам Шаламов - писатель столь же знаменитый, сколь и недооцененный. Он позволил себе крамольное в рамках классицизма высказывание: "Никто никого учить не может, не имеет права учить. Искусство не облагораживает, не улучшает людей... Новая проза - документ, прямое участие автора в событиях жизни..."

Проза Шаламова многофигурна, многопланова. Высокая трагедийность ситуаций соседствует с грязью и низменными страстишками, ибо все герои вынуждены жить в грязи... В повествование включаются не ограниченные конструкцией все новые и новые лица, разномасштабные, с разными судьбами, которые лагерь нивелирует, сводя к общей заботе о пайке... В этом мире нет однозначно выражаемых смыслом, кроме одного - разрушения человека... Все это явные признаки бароккообразности стиля, которому было суждено явиться на смену господствующему конструктивизму.

И все же мне хочется связать возникновение нового стиля, который мне однажды уже довелось окрестить... постмодернистским барокко, с прозой Венедикта Ерофеева, с его бессмертной повестью "Москва - Петушки"...

Сложные философские и литературные реминисценции Венички всегда теснейшим образом (часто очень неожиданно и нетривиально) связаны с густой тканью жизни, высвечивая в ней неожиданные смыслы. Так еще раз возникает столь характерное для барокко сцепление высокого и низкого, метафизического и обыденного.

По моему глубокому убеждению, Венедикт Ерофеев - это исток и вершина уже родившегося постмодернистского барокко, с его противостоянием всем формальным схемам, с его поиском многосмысленности жизненных форм в их подлинности. У Шаламова, которого я мог бы причислить к предтечам этого стиля, мир слишком безнадежно деформирован метафизическим злом. У Ерофеева есть место для глубинной человечности, есть ощущение неустранимости божественного начала в человеке в самых неприглядных ситуациях..." (Ю.Шрейдер. Постмодернистское барокко. "Время и мы", #120).

О детской литературе

"С первых послеоктябрьских дней основным конфликтом "ДЛ" (детской литературы - А.О.), как и основным конфликтом советской литературы, становится борьба старого и нового. Но решается этот конфликт скорее не с классовых, а с биологических позиций. По одну сторону баррикад - "безграмотная старь" (Вл.Маяковский), по другую - "босоногая диктатура" (А.Гайдар)...

В "ДЛ" 20-30-х годов возникает парадоксальная, на первый взгляд, ситуация: отцы равняются на детей, учатся у детей, берут с детей пример. И чем младше герой, тем выше и непререкаемее его авторитет, тем острее "классовое чутье". Только благодаря возрасту, "дорастают" до уровня пролетарского сознания "паныч" Петя Бачей ("Белеет парус одинокий" В.Катаева), маленькие герои "Трех толстяков" Ю.Олеши...

Но впереди всех здесь шагает Гайдар. В его словаре "старик" - жалкое, даже бранное слово... В том, что обладателем "тайны" у Гайдара становится шестилетний мальчуган, есть своя закономерность. В "детской" повести Алька играет примерно такую же роль, что и партизан Морозко в эталонном для 30-х годов фадеевском "Разгроме": оба ничего не знают, но все понимают правильно - чутьем; у обоих - свои счеты со "старым миром", что заставляет их интуитивно стремиться к "новому"...

Крови и жестокости в "ДЛ", пожалуй, ничуть не меньше, чем в американских триллерах и боевиках. Советскому ребенку очень недолго полагалось находиться вне политики... Вот Гайдар. Все та же "Военная тайна":

"- А потом... потом поехали бы прямо к тюрьме. Убили бы одного часового, потом дальше... Убили бы другого часового. Вошли бы в тюрьму. Убили бы надзирателя...
- Что-то уж очень много убили бы, Владик! - поежившись, сказал Толька.
- А чего их, собак жалеть? - холодно ответил Владик"...

Излюбленная тема выступлений и размышлений детских писателей - неповторимое своеобразие внутреннего мира ребенка и вытекающая из этого факта пресловутая "специфика" "ДЛ". И в то же время те же детские писатели подвержены труднообъяснимой склонности повторять зады "большой" литературы, правда, приблизительно, с 5-10-летним стажем... Во 2-ой половине 20-х годов в советской литературе был широко распространен прием своеобразного "остраннения". Суть его в том, что "наши достижения" оценивались глазами "постороннего"... В 30-ые годы этот прием осваивает "ДЛ" - и появляются "Мистер Твистер" Маршака и "Старик Хоттабыч" Л.Лагина...

Но особенно ярко несамостоятельность "ДЛ" проявляется в своего рода "детских эпопеях" ... Таков бессмертный "Дядя Степа" С.Михалкова. Степан Степанов идет на флот, когда партия проявляет наибольшую заботу о строительстве ВМС, служит в милиции во время одной из кампаний по укреплению правопорядка. Его сын Егор в середине 60-х учится на космонавта в "малозаметном городке полузапретном". И если бы С.Михалков по сей день продолжал свою эпопею, мы, вероятно, увидели бы его героя забивающим юбилейный костыль на БАМе, ликвидирующим аварию на Чернобыльской АЭС, чистящим автомат под деревом в центре Кабула...

С недавних пор и мы живем в капиталистической стране. В свободном мире. Так стоит ли удивляться, что наша "ДЛ" дрейфует в сторону "низкопробных вестернов и крими"? Но это - заемное. А ведь нарождается и свое. Сегодняшние "переоценка ценностей", "ломка стереотипов", "низвержение кумиров" неизбежно влияют на "ДЛ"...

Конечно, "ДЛ" не может пройти мимо тоталитарного прошлого. Осветить этот мрачный период берется Э.Успенский:

Был он не нашего круга:
Мог донести на друга...
Соврет - и ему нипочем...
Он вырос и стал стукачем.
На горе родным и родителям
Сделался осведомителем.
Донес он на папу и маму,
И их посадили в яму.

И хотя жесткая диктатура пала, жестокости в "ДЛ" от этого не убавилось..." (А.Антонов Анафема "детской литературе". "Грани", #168).

Судьба журнала

"В марте 1993 года, встречаясь с сотрудниками Института мировой литературы, французский славист Жорж Нива высказал мысль, вызвавшую улыбку у его русских коллег: литература эмиграции, сказал он, если и не перестала еще существовать, то исчезнет уж точно в этом году. Причиной ее исчезновения послужит возвращение в Россию А.Солженицына. Да и эмигрантская периодика тоже возвращается домой. Пытается начать новую жизнь "Континент", поселившись в московской редакции. "Грани" печатаются в Москве. Литература станет единой, а местожительство писателя так ли уж важно?

Редакция "Нового журнала" считает иначе и перебираться из Нью-Йорка в Москву пока не намерена. И здесь действуют соображения не столько политического характера, ┘сколько эстетического. Во-первых, это четкое осознание того, что литература русского рассеяния создала свой художественный мир, стала интереснейшим и во многом уникальным историко-культурным феноменом, "растворение" которого в общем потоке вряд ли пройдет просто и безболезненно для обеих ветвей русской словесности 20 века...

Во-вторых, это понимание того, что взгляд из-за океана может дать все же совершенную иную перспективу происходящему здесь, чем взгляд изнутри. В третьих, полная независимость в суждениях эстетического, политического, философского характера возможна лишь тогда, когда журнал и его редакция находятся вне гущи так называемой "литературной жизни", в некотором отдалении от нее. Географическое пространство спасает от пристрастий..." ("Новый журнал", #192-193).

Судьба человека

26 сентября в Филадельфии умерла Нина Николаевна Берберова.
"Нина Николаевна родилась в Петербурге 8 августа 1901 года... Мне выпала радость и честь познакомится с Ниной Николаевной в 1979 году, в связи с подготовкой "Железной женщины" в нью-йоркском издательстве "Руссика"... В свои 78 лет Н.Н. оставалась привлекательной и яркой женщиной, она поражала живостью ума, широтой интересов, остротой высказываний и редкостной открытостью. Н.Н. была беспощадна в своих суждениях о старших и младших собратьях-эмигрантах - она "не терпела вздора" и никому его не прощала...

В 1989 году, впервые за 67 лет, Берберова поехала в Россию; она побывала в Москве и Ленинграде, где ей был оказан самый горячий прием. По ее признанию, эта поездка была потрясением, после которого она долго не могла вернуться в привычную колею...

Вплоть до прошлой зимы она сохраняла ясность ума и суждений, хотя изредка и жаловалась на физическую слабость и сетовала, что ей стало трудно водить машину. Н.Н., конечно радовалась всеевропейскому успеху своих книг и признанию. Она была счастлива, что ее сочинения печатаются в России, но, по-моему, втайне больше всего она гордилась тем, что с 1937 года, когда она получила свои первые водительские права, 1991 год, когда она перестала садиться за руль, она всего один раз заплатила серьезный штраф - в 1963 году, когда переезжала из Нью-Хейвена в Принстон и, по ее словам, волновалась". (А.Сумеркин. "Новый журнал", #192-193).

Книжная летопись

Азольский А.
Окурки. Повесть. "Континент", #76.

Астафьев В.
Из цикла "Затеси". "Континент", #75.

Буракова О.
Стихи. "Грани", #167.

Вейдле В.
О тех, кого уже нет. "Новый журнал", #192-193.

"Литературную жизнь Русского Зарубежья в лучшие ее, парижские, времена со второй четверти двадцатых до конца тридцатых годов, будущий ее историк, если захочет, сможет изобразить, не принимая во внимание тогдашних критических отзывов о ней - даже и Ходасевича, на худой конец, - но не считаясь со статьями Адамовича (сперва в еженедельнике "Звено", потом в "Последних новостях") он изобразить ее не может. Адамович был в те годы шире всех читаемым и самым влиятельным критиком эмиграции. Статьи его тех лет о наиболее видных писателях старшего поколения были им впоследствии пересмотрены, частью переделаны и собраны в книге "Одиночество и свобода"...

Старшие писатели, репутация которых сложилась еще в России, читали его с возмущением или с удовольствием, в зависимости от того, что он писал о них; но его оценок не делали своими. Читать его с удовольствием мог и всякий, соглашаясь с ними или нет, оттого что писал он всегда очень легко и хорошо. Зато влияние его на литераторов или близких к литературе людей его возраста или помоложе - совсем юных почти не существовало уже и тогда - было очень велико, тем более, что многие из них не только читали его, но и слушали на многочисленных в то время литературных вечерах... Это были, главным образом, стихотворцы. Над ними он властвовал - очень умело, для них даже и незаметно, ничего никогда не проповедуя, а только заражая их своими взглядами...

Хорошим ли критиком был Адамович, если понятие критика не расширять, а в обычном смысле применять?

Едва ли. Чутье у него было отличное. Тонкость в различии оттенков не оставляла желать лучшего. Талант узнавал он и распознавал таланты очень хорошо. Но, чтобы одобрить талант, нужно было ему еще и наличие в этом таланте чего-то отвечающего его личным, весьма узким вкусам... Да еще и возможных соперников одобрять не любил..."

Владимирова Л.
Во всех вещах ты ищешь тайну... Стихи. "Время и мы", #120.

Дегтев В.
Вечная память. Рассказы. "Грани", #168.

Киреев Р.
Из поздней прозы. "Континент", #74.

Книпер А.
Маленькие рассказы. "Новый журнал", #190-191.

Коржавин Н.
Стихи. "Грани", #168.

Курчаткин А.
Курочка Ряба, или Золотое Знамение. Повесть. "Грани", #170.

"История эта произошла вот уже несколько лет назад, а о ней ни в одном средстве массовой информации не было сказано ни слова. Что в наше время реформ и свободной печати очень даже странно.

И ведь если бы случилось все в какой-нибудь занюханной деревушке на полтора двора - тогда бы еще понятно, тогда бы можно было найти объяснение. Но ведь в большом областном городе все это случилось, в крупном, как говорится, индустриальном и культурном центре...

На трясущихся, подгибающихся ногах ходил Игнат Трофимыч теперь по утрам в курятник. А старуха его вообще отказывалась заглядывать туда...

Куры, когда Игнат Трофимыч вошел в курятник, всполошились, одна слетела с насеста вниз, а две взметнулись вверх, на насест, струнка солнечного света падала в щель между досками курятника, - все было как всегда, никакой нечистой силы, и от сердца у Игната Трофимыча отлегло... Взгляд его потянуло к Рябой, как магнитом. И не хотел он смотреть туда, боялся смотреть, аки в пасть зверю кровожадному заглядывал, а не смотреть не мог!

Курочка сделала шаг вперед, встряхнулась и, снова захлопав крыльями, взлетела на насест. А Игнат Трофимыч, проводив ее взглядом, потянулся рукой в угол, где она снеслась, и ходила у Игната Трофимыча рука ходуном, а когда пальцы ощутили яйцо, почувствовал, что весь, с ног до головы, мокрый, будто стоял под дождем.

- Ох ты! - выдохнул Игнат Трофимыч, зажимая яйцо в руке, понес его к струнке света...

В два маха взлетел Игнат Трофимыч... по крыльцу в сенцы, в два прыжка одолел расстояние до двери в дом и, распахнув ее, крикнул своей старой:
- Что ты будешь делать с проклятой птицей! Опять золотое!..

Молчание было ему ответом.
Игнат Трофимыч ступил скоро несколько шагов вдоль печи - и увидел свою Марью Трофимовну. Его крик застал ее согбенной с лучиной около топки, и, как застал, так она и застыла, перегнувшись пополам, и в глазах ее стоял мистический ужас. А увидев вышагнувшего к ней из-за печи Игната Трофимыча с яйцом, она попятилась-попятилась от него, наткнулась на лавку, ноги у нее подкосились, и она шлепнулась на спасительное сидение, тяжело хлюпнув о него своими обширными окороками.

- Да ну? - только тут, почувствовав под собой надежную крепость лавки, смогла выговорить она.
- Не "ну", а по лбу гну! - запаленно ответствовал ей Игнат Трофимыч, раздражаясь.
- Да че же это такое, - плаксиво сказала Марья Трофимовна. - Посадят ведь нас!.."

Лесовская И.
Девочка с таксой. Рассказы. "Время и мы", #120.

Липкин С.
Новый январь. Стихотворения. "Континент", #75.

Любимов Н.
Неувядаемый цвет. Главы из книги. "Время и мы", #120.

Максимов В.
Где тебя ждут, ангел? Встречи в 2 актах, 6 картинах. "Континент", #75.

Малмыгин А.
Стихи. "Грани", #167.

Марков А.
Хроника #7. Хроника #6. Рассказы. "Грани". #167-169.

Муравьева И.
Над белыми облаками. "Новый журнал", #190-191.
На краю. Отрывок из правды. Рассказы. "Грани", #167-169.

Окулов А.
Экстерриториальность. Повесть. "Грани", #169.

Плешаков К.
Записки мыши. "Новый журнал", #190-193.

"О, мой фунт, мой необыкновенный английский фунт! Негодяй швед, обманчиво похожий на Айболита, высокий, пухлый, с медицинскими теплыми лапами, с ласково смеющимися глазами из-под христианоандерсеновских очков, с бесконечно приятными ухватками, лишил меня его бестрепетно. Никакой он не Айболит, а жестокий скандинавский пират, викинг, злодей, обманщик.

Мой фунт, круглый (конечно!), восхитительно тяжелый на ладони, оттягивавший ее книзу своим имперским брюшком, даже когда он лежал на ней совсем один, весомый, как настоящий фунт, смуглый, с чеканным профилем королевы Елизаветы, с толстыми рыбьими боками (ну да, Англия-то на море!), аппетитный, просящийся в карман, в рот, за щеку, в кубышку, в норку, отливающий золотом в неверных огнях лондонской подземки, тьюба, трубы - как тяжело и обреченно он перевалился из моих холодеющих пальцев в теплую лапу шведа (или, может быть, норвежца?) и утонул в ней, пропал в ненасытной западной прорве, растаял, сгинул..."

Плисецкий Г.
Уйти в разряд небритых лиц. Стихи. "Континент", #76.

Рогов О.
Стихи разных лет. "Грани", #168.

Шаламов В.
Письма. Публ. Б.Лесняк. "Континент", #74.

Очерки современности

Смирнов А.
Переезд. Памятка пассажиру калужской электрички. "Грани", #167.

"Билет на калужскую электричку надо покупать загодя.
Лучше всего дней за тридцать.
В крайнем случае приезжайте на вокзал накануне вечером. Если вы рядовой пассажир, к вашим услугам зал ожидания в тысячу мест, где вам предстоит масса встреч с интересными людьми, обмен новостями, при возможности, ужин в ресторане, а при везении - здоровый сон на удобной деревянной скамье с выдающимися во всех отношениях металлическими заклепками. Но ежели вы неровен час депутат, то приготовьтесь к полному мрачного одиночества и тяжких предчувствий ожиданию в отдельном от избирателей депутатском зале, где, беспокойно разметавшись на пружинном кожаном диване, отрезанные от информации с мест, вы будете прислушиваться к малейшему шороху, бодрствовать до рассвета, а перед самым подъемом забудетесь коротким мятежным сном, исполненным лихорадочных видений. Однако в вагон утренней электрички вы все-таки попадете.

Но грубо ошибется тот, кто приедет на вокзал в 6.30 - за полчаса до отхода поезда. Всю его самонадеянность, как ветром сдует лишь только он увидит, что из всех окошечек пригородных касс работают два, и две туго переплетенные, как коса, очереди вьются по мостовой.

Ваши действия? Вы бегаете до конца "косы" и соображаете, в какую очередь встать, какая пойдет быстрее?

Вычислить это немыслимо, а потому встаете сразу в обе, то есть в одной очереди вы присутствуете как физическое лицо, а в другой - как юридическое...

Вам приходится метаться между двумя очередями, и там и там напоминая, что вы занимали, и убеждаясь, что вас не забыли. Но в финале касса требует определенности: или - или. Билет выдается только физическому лицу. И в конце концов перед вами встает мучительный выбор: какое окошечко предпочесть?..

И все-таки вы в выигрыше. За время стояния выяснилось, какая очередь продвигается успешней. Остается встать именно в нее и за два человека до окошечка удостовериться, что быстрая очередь застопорилась (сломался кассовый аппарат), а медленная тихо ползет, но вас туда уже не пустят. А время на исходе. Ваше положение пиковое. Вы как на иголках. Вы чувствуете себя приговоренным, и минутная стрелка на часовой башне вздымается над вами, как меч. Недаром эта башня Киевского вокзала всегда отдаленно напоминала вам Тауер.

Однако если каким-то чудом билет все же схвачен, а в запасе нелишняя минута, все зависит от вас...

Три с половиной часа пути пролетают как какие-нибудь четыре..."