ОБ ЭМИГРАЦИИ | СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА | КНИЖНАЯ ЛЕТОПИСЬ

Об эмиграции

"Россия вошла в рынок и мы не заметили, как оказались эмигрантами. Мы никуда не уезжали, не пили и не плакали с друзьями на проводах - но мы выходим на улицу и попадаем в страну, в которой никогда не жили.

Хотя, будем честны, мечтали пожить. Но - именно пожить, чтобы потом, посмотрев мир, можно было вернуться домой с чемоданами жалких, но таких прекрасных туристских подарков, насладиться восторгом родственников, а после, на какой-нибудь шумной московской кухне, весь вечер "держать площадку", рассказывая о чудесах "забугорья". Контрасты? Да, конечно, есть и контрасты, газеты не все врут, зато перед теми, кто не боится работы, открываются такие возможности...

Теперь мы и сами живем в стране с контрастами и возможностями, и, если мы не боимся работы, эти возможности с готовностью открываются перед нами. Мы можем все купить, от бритвы "Браун" до виллы во Флориде, Москва сверкает и гудит ночью, как какой-нибудь Марсель. Нам многого хочется - мы отъедаемся за долгие годы казармы. У нас туго с деньгами, зато теперь мы сами решаем, как ими распорядиться. Мы не покупаем в феврале клубнику, нам хватает сознания, что если очень захочется, всегда сможем купить.

Мы - эмигранты. Мы обживаем новую страну. И я точно знаю, что мы не глупей других. Когда-нибудь мы решим свои эмигрантские проблемы, и все у нас будет - и дом с бассейном, и гараж на две машины, и клубника в феврале. Но...

Когда эмигрант наедается, покупает свою первую не подержанную машину, и берет ссуду на дом с гостиной и тремя спальнями, ему становится не по себе. Он плохо понимает, что не так, и называет это ощущение ностальгией, то есть тоской по родине.

Это тоска по родине, в которую невозможно вернуться, потому что для эмигранта этой страны больше нет. Он и сам не заметил, как натурализовался, сменил не только гражданство, но и что-то главное в самом себе... (Л.Жуховицкий. О любви в эпоху потрясений // "Время и мы", #125).

Судьба человека

В 1994 году в Россию вернулся Александр Солженицын.
"20 лет назад, 15-го февраля 1974 года, в вечер приезда в Цюрих, - то был третий день изгнания, - Александр Исаевич, уставший от нашествия журналистов и общей суеты, уединился, прилег на кровать и тихим, спокойным голосом стал говорить: "Я вижу свой возврат в Россию..." Позже те же слова неоднократно прозвучали во всеуслышание в разных телеинтервью, несмотря на то, что Солженицын быстрых перемен в России не ждал...

Поразил многих его замысел вернуться в Россию не с парадного крыльца прямо в столицу, а длинными путями по Сибири и северным областям...

Когда пишутся эти строки, по первым сообщениям, уже ясно, как органически и естественно происходит погружение писателя в ту родную стихию, от которой все эти двадцать лет он был лишь телесно отделен. И что значит перед этим слиянием писателя и народа жалкий писк столичных газетных мосек, которым необходимо, для утверждения собственного существования, лаять на слона. Да писк этот не сегодня начался, он неукоснительно сопровождал Солженицына с того момента, как он, глашатай правды, прорвался к славе.

Отчетливо выразил это Эжен Ионеско, писавший в марте 1976: "Солженицын не понят многими в своей стране, всеми мелкими буржуа советского общества. Он необычайно неудобен. Требование Солженицына наводит ужас: он хочет, чтобы люди считались с правдой, жили не по лжи"...

Мы можем лишь поздравить Александра Солженицына с его возвращением на родину, в которое столько лет против очевидности он не переставал верить и Россию, с тем, что она дождалась того, кто "только ее боль и слышит, только о ней и пишет"..." (Никита Струве. "Вестник РХД", #169).

6 декабря 1994 года умер главный редактор "Нового Журнала" Ю.Д.Кашкаров.
"За приятными манерами, остроумной беседой и шутками скрывался человек ищущий, страдающий, но открытый жизни во всех мельчайших ее проявлениях и умеющий их с благодарностью принять...

Он был глубоко русским человеком и действительно нес в себе "память прошлых поколений и тысячелетней истории той страны, где он родился". И он ожидал, конечно, боя между Добром и Злом - в мире и в самом себе. Но - "иго Христа легко" - говорил он, и в общении с ним не чувствовалось ни напряженности, ни мрачных предчувствий, ни какой-либо экзальтации, свойственной иногда людям со сложной внутренней жизнью.

Мне кажется, что никто не умел так описывать природу, как русские писатели. Юрий Данилович был одарен этой замечательной способностью. Он видел, вдыхал и слушал русскую природу, слышал русскую речь, как современную, так и пошедших столетий. Он любил запахи - сырости, сухости трав, цветов... В них он чувствовал Русь...

Он чувствовал страдания своей страны, не только теперешние, но и старые: "Дурманящий запах донника. На крутом берегу Оки земля в старой Рязани оказалось скорбной, цвета старой золы. К горлу подкатил древний страх, ему даже почудились - эхом - предсмертные крики избиваемых татарами рязанцев" ("Касимов")..." (С.Голлербах // "Новый журнал", #195).

Книжная летопись

Агафонов В.
Книга свиньи. "Новый журнал", #195.

Армалинский М.
Вплотную. - Миннеаполис.

Бродский И.
Коллекционный экземпляр. "Новый журнал", #195.
Стихи. "Новый журнал", #195-196.

Варламов А.
Здравствуй, князь! Повесть. "Грани", #173.

"Свое редкое имя Саввушка получил по причудливому замыслу судьбы. Его мать жила в молодости в Белозерске и работала поварихой в школьной столовой. Была она столь хороша собой, сколь и доверчива, к ней сваталось много парней, но замуж она не выходила, а потом вдруг уехала, не сказав никому ни слова, в Заполярье. Полгода спустя у нее родился сын...

От отца Саввушка унаследовал потрясающей длины мохнатые ресницы, страсть к познанию и способность схватывать все на лету, а от матери - широкую крестьянскую кость и изумительное простодушие. В три года он выучился читать по складам, в четыре с половиной писать, знал наизусть кучу сказок и стихов...

Он жил наполовину в обыденном мире, а наполовину в каких-то фантазиях и грезах, душа его томилась и примирить два этих мира не могла. Он был отмечен той вечной, одновременно пагубной и спасительной для русского человека тягой к справедливости, из-за которой тот не помнит ни себя, ни близких людей, а идет до конца, лишь бы не пострадала справедливость..."

Георгадзе М.
Тбилисский дворик. "Новый журнал", #195.

Голлербах С.
Заметки художника. "Новый журнал", #194.

Горбаневская Н.
Из новых стихов. "Новый журнал", #196.

Дериева Р.
Молитва дня. - Иерусалим.

Есенков В.
Дуэль четырех. Повесть. "Грани", #171.

Кашкаров Ю.
Словеса царей и дней. - Нью-Йорк.

Корнилов В.
Последние годы. Стихи. "Время и мы", #125.

Кторова А.
Герой Соединенных Штатов. Рассказы. "Новый журнал", #194.

"Особенно умиляли меня в Америке головы. Элегантно обработанные тупейными художниками, все в блеске - волосы. И, главным образом, - мужские. Правда, когда эйфория прошла, я стала замечать, что, несмотря на красавицы-прически и духовитый запах от тела, у самого прическоносителя, чаще всего юного возраста, бывают иногда грязные ногти на руках, да настолько неотлаженные, что хоть репу сажай.

Но самое главное, что меня покорило из личной гигиены в Штатах, так это ноги.

Мужские ноги. И тут я начинаю свою главную тему.

Из детства в юности в Москве помню, что мать моя всегда жалела мужчин. Отца, как он, высокий, сильный, красивый человек, при виде домашней трапезы - серых, склизких макарон, все говорил, что ему бы хоть разок съесть дореволюционного бифштекса, а также молодого человека Володю (я увидела его фото недавно в "расстрельных списках" в "Вечорке") у нее на работе, в Центросоюзе, в Большом Черкасском переулке, прямо напротив того дома, на крыше которого в начале века открыл какой-то кавказец первый в столице духан и принялся жарить невиданные до того москвичами шашлыки. Молодой человек Володя, товаровед, очень стеснялся сидеть рядом с женщинами, даже старухами, потому что от его ног валил такой терпко смертоносный запах, что дамам становилось дурно, так даже, что до рвоты, а уборная была за полкилометра, на другом конце коридора.

Мать, через своей подруги Броньки золовку, управляющую аптекой Мину Марковну, доставала Володе формалин, но даже это испытанное средство не помогло и у мамы начиналась мигрень при взгляде на несчастного молодого человека..."

Линник Ю.
Философские искания в прозе Василия Яновского. "Новый журнал", #194.

Миллер Л.
Вновь играем в игры эти. Стихи. "Время и мы", #125.

Муравьева И.
Комната с видом на прошлое. "Новый журнал", #194.

Нагибин Ю.
Дафнис и Хлоя. История одной любви. "Время и мы", #125.

Петровская-Халили Т.
Рассказы о русских людях. В Эстонии. По дороге оттуда. В Америке. - Нью-Йорк.

Плешаков К.
Богатый сюжет. Рассказы. "Новый журнал", #195.

Пригов Д.
Из цикла "Пять поэм на жизненном пути". "Новый журнал", #196.

Стрижов Д.
Пугачев. "Новый журнал", #196.
Ранние вода и земля. - Нью-Йорк, 1992.

"Бывает, что в одном и том же лице сочетаются и поэт и художник. Примером могут служить опыт Максимилиана Волошина в истории русской культуры и Виктора Гюго в истории культуры мировой.

В творчестве Дмитрия Стрижова художник и поэт взаимно дополняют друг друга.

Листы хватает неученый ветер,
Гоняет их по комнате и злится
На то, что изучение не длится,
А только передвинулось на метр,
Не выдай тайн влюбленного поэта,
Забывшего бумаги на столе...
День умирает в пасмурной золе,
И облаков последняя карета...

Дмитрий Стрижов - настоящий поэт со своим лицом. По его стихам видно, что в России ему приходилось бороться за творческое выживание. За рубежом он борется за то, чтобы сохранить свое лицо как поэта и художника в условиях новых и необычных. Правда как поэта его нельзя ни признать. У него от природы - певучий голос и умение легко писать о горестном и трудном. Дмитрий Стрижов с какой-то беззаботной улыбкой переносит и нечаянные радости и совсем не случайную душевную боль. Поэт способен улыбаться и удачам и неудачам. При всем том стихи его написаны живо, увлекательно. Образы и сравнения - необычны и оригинальны. Такова же его и живопись..." (Вяч.Завалишин // "Новый журнал", #195).

Тахо-Годи Е.
"Зелень рая на земле..." Поэтический мир А.Ф.Лосева. "Новый журнал", #196.

Сборники:

Встречи: Альманах-ежегодник, 1994. Под редакцией Валентины Синкевич. - Филадельфия.

"Страницы своего поэтического альманаха "Встречи" Валентина Синкевич открывает только для тех, кто живет в Америке или в Европе, о ком можно сказать "русский американец" или "русский француз"...

В альманахе появляются гости из России, Украины, Югославии, но мы всегда знаем, что имеем дело именно с гостями, альманах же посвящен этому русско-американскому-европейскому голосу, которому всегда открыто наше сердце, ибо в дом как таковой, в дом из кирпичей или глины мы уже плохо верим. Один раз сменив жилище, перетащив себя через океанские бездны, начинаешь как-то почтительно думать о незримых идеальных силах, по своему неведомому нам усмотрению управляющих нашим таким бренным и, оказывается, таким прочным существованием. Альманах "Встречи" существует на пересечении этих сил и, поверьте, многие ощутят горькую потерю, когда вдруг сборник перестанет выходить. Дай Бог, чтобы этого не случилось, чтобы русские поэты, оказавшиеся волею судьбы за границей, всегда могли найти пристанище на его гостеприимных страницах..." (В.Дмитриев. "Новый журнал", #195).