|
||
/ Круг чтения / Век=текст < Вы здесь |
Век=текст, выпуск 95: 1995 Дата публикации: 19 Июня 2002 получить по E-mail версия для печати Стихотворение года
В.Строчков // "Знамя", #6. События Начал издаваться литературный журнал "Постскриптум". В сети DeLitZyne - первый русскоязычный электронный журнал (публиковался на сервере, расположенном в США). Редактор - Леонид Делицын. POMAH - первый интерактивный литературный проект. Также первый опыт сетевой прозаической литературы (сетературы). Создатели: Роман Лейбов (Эстония) - концепция и исходный текст, Леонид Делицын и Дмитрий Манин (США) √ программирование. См. также здесь. 14 февраля в Москве от рака умерла Н.Искренко. Избранные цитаты Пуськи Бятые Сяпала Калуша с Калушатами по напушке. И увазила Бутявку, и волит: Л.Петрушевская. Из цикла Лингвистические сказочки // "Литературная газета", #11. Действующие лица и исполнители "Двучастные рассказы" - изящный минимализм после неподъемной махины "Колеса". Минимализм - не только потому, что рассказы невелики (они маленькие, но вовсе не миниатюры). Важнее минимализм приема. Разумеется, Солженицын лучше всех своих критиков знает, что сталкивать лбами две ситуации - это не прием даже, это жест из наиболее примитивных, какие только в культуре бывают. Но Солженицын делает это, и хорошо знает, зачем делает. Он подспудно полемизирует со "специальной" сложностью письма, противопоставляя ей неспециальную простоту. Он, что важнее, ищет кратчайшее расстояние между цитатой (столкновение ситуаций - не прием, а цитата столкновения ситуаций лбами как любимого приема мировой словесности) и тем, что именуется экзистенциальной ситуацией: тюрьма, сума. Прием сворачивает богатые (есть у них такая презумпция) жизненные смыслы в двучастную прямоту-простоту, но при обратном "разворачивании" смыслов мы обнаружим, что нам вовсе не вручили дидактически верного ответа... Ответы невозможны не в силу релятивизма, но в силу того, что требуют непременно как минимум двучастности. Но главный секрет в том, что и в двучастности нет ответов: она только уплотняет пространство нашего исторического непонимания. Не понимать уместнее на плотной почве". (В.Курицын. Дымящаяся новизна // "Литературная газета", #46). Альбом для марок. Коллекция людей, слов и отношений. (1936 по 1956) // "Дружба народов", ##7-8."Самое интересное - собственно "коллекция", причем скорее коллекция "слов и вещей", чем "людей и отношений". Сергеев отлично владеет "поэтикой списка". Большая часть книги - это тем или иным способом организованные списки: списки слов, которые чаще всего звучат в тот или иной год, списки вещей, которые чаще всего попадаются на глаза, списки фильмов и музыкальных пьес, списки качеств, ценимых обитателями коммунальной квартиры, и т.д. Похоже, на первый взгляд, на записную книжку (кстати, "зап. книжка" - тоже герой повествования), но это записная книжка, не без щегольства "аранжированная", со своими лейтмотивами и контрапунктом". (А.Агеев. Коллекция // "Знамя", #12). Трепанация черепа. История болезни. Повесть // "Знамя", #1."Гандлевский написал книгу-оправдание. С экзистенциальной вершины, оплаченной приближением к смерти, он озирает свою жизнь. Не столько для того, чтобы дать ей оценку, сколько для того, чтобы убедиться в том, что она, жизнь, вообще была. Ему все равно, что вспоминать, потому что он себе не судья. Просто тяжелая операция прервала естественное течение дней, норовящих свернуться в одну тугую ленту. Как и положено в критические мгновения, Гандлевский просматривает это "кино", приглашая и нас в зрительный зал". (А.Генис. Лестница, приставленная не к той стенке // "Литературная газета", #7). "Исповедальная проза Гандлевского "Трепанация черепа" была, по-моему, изначально обречена на внимание и - в конечном счете - на неуспех. С одной стороны, очень уж эффектный, пикантный даже, материал: быт, нравы, стиль жизни литераторов романтического "поколения дворников и сторожей". Как раз тех из них, кто и составил нашу художественную элиту... А с другой стороны, у отечественной "богемной" темы уже своя почтенная традиция: Довлатов, Рекшан ("Кайф"), "Митьки", Вайль и Генис, Евгений Попов с романом "Душа патриота"; в поэзии - Кибиров, тот же, кстати, Гандлевский... Если... отнестись к повести как к сырому материалу, как к человеческому документу, можно попробовать самим продолжить размышления автора. На это провоцирует текст. Хотя бы та, например, ...декларация: "Я имею честь принадлежать... к кругу литераторов... обуздавших... похоть печататься... чувствовать себя... неудачником было запрещено... Литература была для нас личным делом". Последняя фраза в этом пассаже самая лучшая. Точная. В ней читается залог возможного здоровья, если бы... Если бы сказанное перед ней звучало чуть-чуть спокойнее. Естественнее. Без размашистого, категоричного оборота "похоть печататься". Без мускульного напряжения в словах "чувствовать себя неудачником было запрещено" (так только декреты пишут!). Все это мешает итоговому: "литература был личным делом" - прозвучать в тексте Гандлевского легко и непринужденно. Автору пришлось напрягать голос и становиться в ораторскую (если не "кураторскую") позу. Почему? Потому ли, что, на самом деле, продекларированное самоощущение так и не было персонажами усвоено вполне, так и не стало для них натуральным, уже не требующим какой-либо рефлексии на этот счет? Или потому, что в самой этой позиции (мне, например, очень симпатичной) - "литература - личное дело" - есть все же органический изъян? Вопросы не праздные. (С.Костырко. От первого лица. Три профиля на фоне поколения // "Новый мир", #6). Травяная улица. Рассказы. - Париж-Москва-Нью-Йорк."Его травяная улица населена им одним и фантомами, гомункулами и голограммами, которые кто-то может принять за истинных людей, ходивших в свое время по истинным улицам северо-восточной окраины Москвы, живших в останкинских бараках, тихо любивших и крикливо ненавидевших друг друга, ужасно евших и пивших, нищих и злых, - но это было бы ошибкой. Он один ходит по этой улице взад и вперед, а то, что его выдумки столь похожи на некогда бывшую жизнь, так это скорей всего жизнь была такой, потому что некоторое время спустя ее такой выдумал автор... Чтение рассказов Эппеля чрезвычайно полезно. Я бы рекомендовал читать эти рассказы всем, кто в очередной раз замечает, как торжествует единственно верный литературный метод, как снова формируются обоймы, и как эти обоймы снаряжают старшины-оружейники из одной оружейно-критической мастерской, и как расстреливают эти обоймы безошибочно попадая в десятки литературных премий. Я бы рекомендовал читать рассказы названного писателя так же всем, кто потерял уверенность в том, что еще существует талант, мастерство, ремесло, наконец, как обязательные условия успеха в профессии. Да и всем остальным я тоже настоятельно рекомендую читать Асара Эппеля, потому что чтение просто очень хорошей, очень сердечной и блистательно сделанной литературы излечивает и укрепляет. Герои, среди которых нет ни одного монстра; фразы без единой стилистической нелепицы; сюжеты без каннибализма, копрофагии, сексопатологии, паталогоанатомии и даже как бы пренебрегающие творческим наследием Де Сада и Захер-Мазоха - это ж надо; в конце концов ни разу не употреблены слова "отпарировал" и "пошил"! Невиданная вещь, странная вещь... Так ведь можно дойти и до того, что появятся лирические поэты, красивые актрисы, разнополые страсти, благородные герои и прочая старомодная чушь, которую мы уже сбрасывали-сбрасывали с парохода нашей дивной современности, а она опять... Это ж выходит - мы все это в дверь, а Эппель в окно?" (А.Кабаков. Улица для одного // "Литературная газета", #4). "Все происходит в Москве, на бывшей окраине: среди сараюшек, общаг, поленниц, тупичков, дощатых дворовых уборных, на "травяных улицах". Это правда, но четверть правды. Все разворачивается в военные и первые послевоенные годы: под уханье и икоту дальних снарядов, под утробный гуд самолетов, посреди зимнего, апокалиптического голода и холода угадываемого 1941 года, рытья окопов, а потом под беглое, но точное упоминание "трофейных тряпок", вискозного белья, женских комбинаций, которые внове настолько, что для них не обкатано еще на губах общепринятое название. Это также правда - но полправды. Ибо чересчур все сложней и протяженней. Чересчур не похоже на шестидесятническую прозу о военном детстве - послевоенной юности, да и на шестидесятничество как таковое. Хотя летами автор оттуда. Но летами только лично-биографическими. А воздух книги дышит столетьями и тысячеверстьями". (М.Новикова. Арфы и вербы // "Новый мир", #7). Норма. - М.Роман. - М. "Сочинения Сорокина - словно попытка подрыва самой идеи творческого процесса и участия в нем, скажем так, души. Он не боится признаться в том, что все страсти, страдания и смерти его героев - всего лишь "буквы на бумаге", и доказывает тезис своими произведениями. Вот что на самом деле производит шокирующее впечатление при чтении Сорокина. Всевозможные покушения на традиции и святыни - лишь следствие главного святотатства: разрушение нашего собственного образа на наших глазах. Если все лишь "буквы на бумаге", то чего мы стоим? Звучим ли мы гордо, если так волнуемся от бумажных слез и целлулоидной крови?.. С Сорокиным связано одно из самых досаднейших заблуждений в русском литературном процессе. Из Сорокина охотно вычитывают пафос разрушения тогда как он по преимуществу - собиратель и хранитель. Чего? Да все тех же стилистических - внеидеологических! - штампов и клише, несущих уверенность и покой. Они обновляются, разнообразно возрождаясь под сорокинским пером, не в ерническом наряде соц-арта, а как знаки стабильности, едва ли не фольклорной устойчивости без времени и границ... При ближайшем непредвзятом рассмотрении Владимир Сорокин оказывается никак не революционером и нисправергателем, но убежденным и последовательным консерватором..." (П.Вайль. Консерватор Сорокин в конце века // "Литературная газета", #5). "Концепт состоит в следующем: тексты Сорокина интересны не тем, что они литература, а тем, что они являют собой сам феномен литературности. Посвящены они не Дахау, не каким-то четырем сердцам, а возможности высказывания. Это попытка письма, расположенного по ту сторону представлений о том, как письмо должно функционировать в обществе. Вычленение собственно дискурсивности, вычленение той непрерывности, что лежит в основе всякого говорения... Для спокойного восприятия прозы Сорокина нужно, в общем, не много. Забыть о прокурорской установке: ведь наш средний критик убежден, что писатель, сочиняющий тексты, которые ему, критику, не нравятся, берется за перо с единственной целью - сделать гадость. И во-вторых, полюбить литературу чуть больше, чем свое к ней отношение. Стоны, сопровождающие литературу Сорокина, хорошо свидетельствуют о том, что это достаточно сложные и болезненные условия. Собственно говоря, Сорокин, может быть использован как тест на готовность жить в цивилизованном обществе". (В.Курицын. Свет нетварный // "Литературная газета", #5). "Сорокин - писатель, несомненно артистичный, с непревзойденным талантом имитатора. Этот талант дает ему возможность практически безошибочно подражать целой гамме стилей - не только соцреализму (нулевой градус письма, опирающийся на подтекстовую агрессию против читателя), но и лирической прозе а-ля Набоков, и приблатненному языку толпы, и туповатой проповеди деревенской прозы. Однако сколько ни распевай эстрадный артист разными голосами, от Лещенко до Тома Уэйтса, место его в истории культуры останется скромным. Имитация превращается в явление искусства лишь в том случае, если несет в себе элемент остранения. Простейший пример, вероятно, - пародия, во всех ее разновидностях, от откровенного глумления до изящной издевки, как на полотнах Комара и Меламида. Будь у Сорокина побольше чувства юмора, из него, вероятно, получился бы пародист гениальный. Но здесь писателю повезло не слишком - если ранние его рассказы были по крайней мере забавны, то дальнейшее творчество отличается серьезностью, нередко граничащей с унылой добросовестностью, причем не помогают даже массовые убийства, изнасилования и расчленения". (Б.Кенжеев. Антисоветчик Владимир Сорокин // "Знамя", #4). Дневник. - М."У "Дневника" есть одна бросающаяся в глаза странность. Он литературен. Не фальшив, не ходулен, не претенциозен, а именно литературен. Дневники так не пишут. В дневники записывают. Нагибин же как раз писал. Изображал. Очевидно, это была действительно единственная его книга, в которой писатель дал полную волю своему таланту. Грустная и радостная ситуация. Грустная оттого, что ПИСАТЕЛЯ Нагибина мы обретаем только после его смерти. Радостная, - что обретаем". (С.Костырко. Беллетрист против писателя // "Новый мир", #11). Ведьмины слезки. Книга прозы. - М."Темные, глубинные силы в мире Нины Садур - не бесовской, а скорее языческой природы. В мире искусства появлялось уже бог весть сколько "последних язычников": вольнодумцев, острословов, эстетов, гедонистов... От их яркого и утонченного камлания стоит отделить тихий, страдальческий наговор Нины Садур. Ее "язычество" женственно, трогательно и страстно. В нем, как это ни удивительно, есть привычка к несчастью и инстинкт смирения. К тому же этому душевному язычеству мы обязаны новой отменной книгой прозы. И все же, если из сочиненного мира оно перебрасывается в несочиненный (не будем разбираться, какой из них "действительнее"), если им крепится ткань личной жизни, - автору не позавидуешь". (А.Соколянский. ...И в чудных пропастях земли // "Новый мир", #5). Жар-птица. Повесть // "Волга", #2-3."Прочитав всю эту скучную, навороченную карусель, я очень пожалела о том, что писатель Слаповский не щадит своих сил. В прежних его вещах - и в "Закодированном", и в "Пыльной зиме", и в "Я - не я" - были и занимательность, и свежесть, и, главное, смысл. В "Жар-птице" видно только натужное стремление заполнить объем словами, словно запыхавшуюся, усталую лошадь жадный до работы возница нещадно настегивает кнутом. Я ни в коем случае не хочу сказать, что Слаповский исписался, но вот устал от потогонной своей лихорадки - это пожалуй. Может быть, стоило ему не гнать листаж, а просто посидеть, отдохнуть, подумать". (М.Ремизова. Золотая лихорадка // "Литературная газета", #40). Изваяние пана. Рассказы и повесть. - М."Проза М.Бутова намеренно недемонстративна и уже одним этим выбивается из ряда сочинений с точным расчетом на все легче и легче достижимый эпатаж мастеров и подмастерьев постсоветского опять же пост-модернизма. Его это просто не заботит. Бутов меньше всего думает о читательской реакции. У него другие задачи. Собственно художественные. Они гораздо сложнее, но и интереснее, нежели пустые хлопоты о произведенном впечатлении". (М.Х. У него другие задачи // "Знамя", #7). Поворот реки. Повесть // "Знамя", #8."Вот странно: повесть А.Дмитриева, кажется, единственная вещь в прозе последних лет, что я подряд прочитал дважды без всяких над собой насилий. Впечатление от первого прочтения было: вещь стоящая, хорошонаписанная, а главное - мерцают в ней какие-то не вполне понятные смыслы, намеки, параллели, с которыми надо бы разобраться. Прочитал вдругорядь. И опять - прежнее впечатление: вещь стоящая, хорошо написанная, а главное... Третий раз я не стал читать. Не из лени. А просто понял, что это слишком; что я вовлечен автором в какие-то странные, сумеречные игры; впрочем, безобидные, впрочем, изящные и даже благородные, но вот беда - я смертельно устал от игры! Я хотел бы, чтобы повесть Дмитриева была написана гораздо хуже и гораздо отчетливей; чтобы она терзала слух, злила, раздражала; чтобы ритм каждой фразы не помогал, а мешал мне читать. Отчего-то именно проза Андрея Дмитриева вызывает такое чувство". (П.Басинский. Сумерки реализма // "Литературная газета", #39). Стихотворения. Сост. и подг. текста Вл.Эрля. - Л., 1990.Избранное. Сост. и послесл. Е.Шварц. - СПб., 1994. Легендарный ленинградский поэт 60-х годов Леонид Аронзон не дожил даже до "классических" тридцати семи лет. Он погиб в 1970 году, когда ему исполнился всего тридцать один. Выстрелом из охотничьего ружья поэт написал последнюю строчку, к которой со страшной неизбежностью шел всю свою краткую творческую жизнь... Очень точно о Леониде Аронзоне сказала вдова поэта, та самая возлюбленная, ставшая частью его поэзии (и теперь уже частью поэзии вообще): "Родом он был из рая, который находился где-то поблизости от смерти"... Текстов Л.Аронзон оставил немного, и они, на мой взгляд, заметно неровные (что вполне объяснимо для самиздатского автора в его невольной изоляции). Да и вся эстетика Л.Аронзона не предполагает никакой шлифовки. Однако неровные, с провалами стихи Л.Аронзона мне гораздо дороже огромного большинства стихов ровных и отшлифованных. Тут произошло подлинное событие, тут вздохнула поэзия". (В.Кулаков // "Новый мир", #2). Избранные стихи. Предисл. А.Битова. - Москва-Париж-Нью-Йорк, 1993.Дыхание ангела. Стихи // "Новая Юность", 1994, ##5-6. Ностальгия по соцреализму // "Знамя", 1995, #2. Стихи // "Юность", 1995, #5. "В гротескных превращениях ранних стихов Сапгира - зерно его будущего "метода". Суть его можно определить перефразируя Блока: телесное - развоплотить, мнимочеловеческое - расчеловечить. Отбросить маску человека, животного и даже вещи и обнажить ту исходную и конечную субстанцию, которая за ними скрывается. Кстати, и слова-оболочки Сапгир старается если не совсем "пропустить", то свести к минимуму: почти все смысловые компоненты даются в первых строках, а затем из них выжимается возможное количество сочетаний. "Он", "она", место действия - постель, итог фантастических метаморфоз - "стоящая постель". Это не эвфемизм, а сама "вздыбившаяся" стихия темного Эроса. "Кошка", "саранча", место действия - темнота. Поедающее и съедаемое не раз меняются местами, но это не важно, поскольку в конце остается лишь нечто действительно всепоглощающее: "темнота пожрала в темноте темноту". (О.Филатова. "И моими глазами увидит..." // "Новый мир", #10). История болезни. Стихи. - М., 1993."Эта книга чем-то напоминает атлас. Не большой, мира, а вроде карты-двухкилометровки, удобной для ориентирования на местности. Своеобразие ее поэтики - в потребности автора ориентировать и биографию свою, и переживания, и мысль относительно значимого для него культурного фона. Вполне оправданным выглядит потому обилие философских аллюзий, превращение "пространства" и "времени", "хаоса" и "стихии" в слова-указатели, узким путем ведущие читателя в тщательно выстроенный поэтический мир со своими определенными законами". (М.Бутов // "Новый мир", #2). Покров. - М., 1993."Книга Д.Веденяпина "Покров" - коллекция сравнений разной степени изысканности... и изношенности... И все это в порядке вещей, если бы не ощущение изнурительности в этом сравнивании всего со всем..." (Вл.Славецкий // "Новый мир", #2). Послание к юноше. Стихотворения, поэмы, баллады. - М."Дмитрий Быков. Много пишущий критик, публицист. Сотрудник "Столицы". Автор "Общей" и прочих газет. Прозаик. "Куртуазный маньерист". Непременный участник телевизионного "Пресс-клуба". Много всего набегает. И все-таки странное ощущение: нет веса. Как-то легок. Но интересен... Это не та поэзия, генезис которой можно всерьез обсуждать. Это книжечка не для откликов. Зато для чтения. Даже и в метро. Волохонский - особая фигура в современной русской поэзии, вне мейнстрима. Он владеет разными регистрами, но в целом его поэзию можно определить как постобериутскую. Первое стихотворение... задает натурфилософскую тему. Типичный обериутский хорей с минимумом знаков препинания. Натурфилософия у Волохинского своеобразная, с мотивациями из топологии, ...общей теории поля... и, для полного счастья, наверное, синергетики... В общем, книга интересная и поучительная, представляющая местному читателю автора весьма высокой квалификации. Но "Шкура бубна", изданная в Париже в 1986-м, по-моему, веселее, ярче и трогательней..." (И.Ахметьев. Стихи и песня // "Знамя", #9). Другие произведения Авалиани Д. Айзенберг М. Аксенов В. Алешковский П. Астафьев В. Ахмадулина Б. Байтов Н. Бакланов Г. Белов В. Битов А. Бурич В. Бурлюк Д. Вайль П., Генис А. Гандельсман В. Гандлевский С. Городницкий А. Гранин Д. Довлатов С. Ерофеев Вен. Искандер Ф. Калашников Г. Кальпиди В. Кекова С. Кенжеев Б. Ким А. Кононов Н. Кураев М. Кушнер А. Левин А. Липкин С. Лиснянская И. Можаев Б. Окуджава Б. Очеретянский А., Янечек Дж. Петрушевская Л. Пригов Д.А. Пурин А. Рейн Е. Сатуновский Я. Сен-Сеньков А. Скидан А. Слаповский А. Соковнин М. Сорокин В. Степун Ф. Терц А. Токарева В. Улицкая Л. Харитонов М. Хвостенко А. Холин И. Шаров В. Шварц Е. Шефнер В. Эрль В. Сборники Вавилон. Вестник молодой литературы. Вып. 3. √ М. Риск. Альманах. Вып. 1. √ М. Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. - Минск-Москва. Тематические выпуски журнала "Звезда" поставить закладку написать отзыв
|
otr@russ.ru |
|
||