Стихотворение года

[ - Sora ga kurai┘]

- Sora ga kurai┘ Kokoro no naka ted wa, kurai da yo.
Taihen┘ Nanimo mirarenai hodo┘
- Anta┘ Odoritai na no? Ore to isshyoni┘ Ano kireina
ongaku o kikimasu ka?
- Kikimasu yoo. Chikkyuu no nai ongaku da wa┘
Aa, itai n da yo┘
- Hoora, shinjau ze. Sorekara, moo itai de wa
nai ne┘ Tamashii toshite, odorinagara, kurai sora o
toned┘*

*- Темны небеса... И в сердце так темно... Не видно ни зги...
- Эй! Не хочешь потанцевать со мной?.. Слышишь ту прекрасную музыку?..
- О да, слышу! Это неземная музыка!.. Ой, мне больно!..
- Ишь ты, умерла... Теперь ей, наверно, уже не больно... Она стала духом и, танцуя, летит по темному небосводу... (японск.)

В.Нугатов. Недобрая муза. - М.

События

Начала выходить Поэтическая серия Клуба "Проект ОГИ"

Публикация года

Чудаков А.
Ложится мгла на старые ступени. Роман-идиллия // "Знамя", ##10-11.

Избранные цитаты

"В детстве, отрочестве и юности у меня не было детства, отрочества и юности. Во всяком случае таких, о которых стоило бы тебе рассказать. Когда там ≈ по√литературному ≈ кончается юность? В двадцать один? Ну, а я в двадцать два года только родился. Предшествующая автобиографическая трилогия, краткое содержание предыдущих серий тянет от силы на одно синтаксическое предложение. Третий из четверых сыновей, он в семье своей родной казался мальчиком чужим, всегда отступая назад или в сторону, как третий нерифмованный стих в рубайях Хайяма: старшим братьям не нужен он был ни для шахмат, ни для шляния по ⌠броду■, тревожное внимание родителей сосредоточилось на младшем, болезненном Федьке, в школе все затем было как в семье, а в университете как в школе".

Вл.Новиков. Сентиментальный дискурс. Роман с языком // "Звезда", #7.

Действующие лица и исполнители

Болмат С.

"Самый общий вывод: это пока лучшая русская книга 2000 года. Думаю, лучшей и останется: тексты такого уровня появляются нечасто. Явный недостаток у нее один: автору почти сорок. Ничего не поделать: хочется не только новых имен, но и молодых лиц. Хотя, может быть, роман есть результат зрелого ума (предыдущее громкое явление - Б.Акунин - прожил уже больше сорока), и ситуация, когда шедевр порождается немолодым человеком, о котором публика раньше не слышала, в мировой литературе не редкость". (В.Курицын)

"По первым абзацам вроде как действительно хорошо - уверенная рука, культура, глаз и даже как бы стилистический изыск. Как бы шарм. Как бы драйв. Но уже минут через десять проза этого романа начинала выталкивать меня как слишком отлакированная, лишенная пор для дыхания кожи поверхность.

В таких случаях всегда остается надежда, что имеешь дело с собственной ограниченностью. Что перед тобой по-настоящему новое и у тебя есть шанс промыть замыленный глаз. А потому нужно с благодарностью и полным доверием идти за автором.

Не получилось. Дочитывая третью главу романа (всего их одиннадцать), я понял, что морочу себе голову. Это бижутерия. Искусно выполненная, с новым (относительно) дизайном, но - бижутерия". (С.Костырко. Сетевая литература // "Новый мир", #9).

Кононов Н.

"Сложность процессов, протекающих в душе и уме героя, оборачивается запутанностью, а подчас и абсолютной нечитабельностью языка. И причина этой вязкости, сквозь которую так трудно прорваться, не только в явном избытке образов и сравнений, причина в том, что эти сравнения и образы не складываются в целое, между ними не прослеживается связи, причем не только и не столько логической, но и ассоциативной, импрессионистической, интуитивной - любой. Когда мы читаем "по табору улицы темной", мы отчего-то не задаем себе вопроса, в чем смысл этой метафоры, да и вообще мыслима ли она, - мы легко ей верим, настолько она убедительна. В прозе Кононова поток сравнений часто оказывается вполне посторонним по отношению к предмету описания и скорее разрушает, чем воссоздает его. "Ушлое волоконце", "ефрейторский детерминизм" и "хлыстовское будущее" не складываются в орнамент, пусть затейливый, пусть непонятный и странный, - не складывается ни в какой. Это не внутренний мир, это раскиданные по столу хирурга внутренности". (М.Кучерская. Внутренности кузнечика // "Новый мир", #11).

"Такую книгу написал Николай Кононов. Написал многословно, избыточно. Это многословие, как ни странно, привлекательно: скользя вокруг главного, порою чувственно касаясь его, легкие и пахучие слова намекают на глубины выразительнее расхожих пауз. Но есть в книге два-три места, может быть, две-три фразы, где свойственный всякому fin de si и cle налет безвкусицы все же бросается в глаза ("Эпидерма Психеи. Или Селены... Манящий зов ее взора".) Сомнительнее всего имя героя - Ганимед. Его бытовая нелепость ("Ганимед Иванович"?) не обыграна, прямая отсылка к мифу в эпизоде с "другом Валей" натянута; здесь, как и еще несколько раз, возникает ощущение грубой, возможно намеренной, но все равно неуместной дисгармонии, нарушающей ткань глубокой, тонкой и трагической книги". (В.Шубинский. Незримая граница любви // "Новый мир", #11).

"Роман, хоть он и небольшого объема, - откровенно затянут. Сразу становится ясно: это образцовый, типичный "текст ради текста"; но так же ясно и то, что лишь хороший стилист может позволить себе эту роскошь. Казалось бы, уже невозможно возделывать более эту тему - ан нет, вымученность и избыточность, изводящие как комариное зудение, как заевшая пластинка, доведены до приема - остается только завидовать скрупулезности автора. Бесконечные и утомительные ретардации играют на руку все возрастающей болезненности, рефлексиям и "самоедству". Что в сочетании с блестящим слогом, умением видеть и поэтизацией физиологического безобразного привносит в прозу странный, едва ли не пикантный привкус". (Е.Свитнева. Ганимед и Паламед // "Новый мир", #11).

Левкин А.

"Проза Левкина невероятно тактильна, в этом ее микроскопическая тактика и оптика разом. Она подробна, как нейроны головного мозга на фотографии, как створоженное серое вещество, которым мы думаем, что думаем: "От всего останутся слова, лишь служебные слова: словосочетания заделаются словами, речь сплющится в одно большое слово, похожее на плесень на зелени; человек говорит и валится на свой голос спиной, покачивается, растягивает весом этот гамак, свисает, рот заполняется сладкой лиловой слюной, он сглатывает ее, как микстуру от кашля, опять лепечет липкими губами, отваливается, будто взлетая, вниз, свисая в плетеные трясины, и кажется сбоку рушашимся в воздух речи аэролитом, обметанным облаком зеленого и плаксивого тусклого огня". Так изобретается новый синтаксис, так язык тянется к своему пределу, начинает бормотать, прорастая, как лезвия травы, своей серединой. И если по-настоящему голодно, то и слюна будет настоящей, и бормотание. Асинтаксические и аграмматические конструкции - это пароксизм, голодный обморок бормотания: "Тот, кто - тот, чтобы. Те, кого - чтобы. Тот, кто где, там. Тогда, где куда - никто. One есть один. Один, который тут, он не здесь. Здесь вам не тут. Тут вам не здесь. Здесь тут не вам. Каждый, кто пережил ту зиму, постарел на год. Как и все, кто ее пережил". (А.Скидан. Косвенные свидетельства // "Знамя", #1).

Азольский А.

"Получив от небольшого романа такое удовольствие, будто прочла целую библиотеку, с трудом перевожу дух. Хорошо. И филологический интеллект ублажен, и пошлое архетипическое нутро, с его любопытством к крови и грязи, свой кусок поимело. Браво, мастер!" (А.Кузнецова. Песнь о моем Иване // "Знамя", #10).

Шишкин М.

"Возможно (даже наверняка так), что сам Михаил Шишкин ставил себе задачу несколько иначе - но первое (и, надо сказать, последнее) впечатление от структуры "Взятия Измаила" - это хаос. Сюжета - в обыкновенном понимании - в нем нет. Есть отдельные, не сочетающиеся между собой фрагменты разных текстов, есть несколько, опять-таки разных, не связанных между собой линий - притом начатых как бы с полуслова и на полуслове же оборванных. Повторюсь: вероятно, автор полагал написать симфонию (хоть и в модернистском духе), где эти куски и линии должны были перекликаться между собой, сливаясь в единую наполненную смыслом мелодию. Но вышло скорее подобие какофонии, когда каждый голос, сколь сладкозвучен бы он ни был, никак не желает сочетаться с другим. Если продолжить сравнение, роман Шишкина напоминает что-то вроде рабочего момента в коридоре консерватории, куда доносятся звуки из разных классов, в каждом из которых идет свой независимый урок. Мы слышим обрывки упражнений и вокализов, кто-то невидимый демонстрирует школу беглости, другой - столь же для нас бесплотный - репетирует арию, третий раз за разом отрабатывает оглушительный удар литавр. Узнать в этом шуме музыку затруднительно , хотя возглавляющий учебное заведение ректор будет настаивать, что обеспечить именно такую задачу - то есть идущий своим чередом учебный процесс - он считает своим первым долгом и от души доволен результатом". (М.Ремизова. Вниз по лестнице, ведущей вниз // "Новый мир", #5).

Рубина Д.

"Отнести "Кабана" и "Венецианцев" к рубинским удачам действительно трудно, однако проза эта - как всегда у нашего автора - настолько самоиронична и лишена претензий, что упражняться в стрельбе по беззащитным мишеням не тянет. Рубину всегда приятно читать, что само по себе заслуживает благодарности в наши времена. Она ненатужливо остроумна, ненавязчиво умна. Ей мало везет в оценке современников и соотечественников - рано начав, она так и числилась в молодых, а живя в Ташкенте, волей-неволей оказывалась на периферии литературного процесса. Но свой круг читателей и почитателей у нее есть, и отсвет тогдашней, еще семидесятнической, симпатии к ней неизбежно будет ложиться на все, что Рубина пишет после эмиграции (которую язык не поворачивается назвать репатриацией, когда речь идет о русском прозаике). Новые ее сочинения читаешь не только желая узнать, каким стал наш автор, но и догадываясь о том, кем он мог стать". (Д.Быков. Камера переезжает // "Новый мир", #7).

Давыдов Д.

"Действительность, описанная в рассказах, - это не действительность сна. Если сон - это действительность ирреальная, субъективная и ночная, то у Давыдова, скорее, идет речь о действительности единой, дневно-ночной - вполне реальной, многомерной и существующей для разных людей. А вот ее восприятие в самом деле имеет черты, сходные с восприятием сна. Персонажи Давыдова почти не замечают себя, они реагируют на ситуацию, не вполне понимая, как, зачем и на что они реагируют. Например, в рассказе "Окна" описано путешествие человека по ночному городу, оно остро ощутимо по своей тревожности и какой-то странной, ночной потерянности. Но в нем почти нет реакций человека на собственные мысли и поступки, человек смотрит на ночные дома и думает об алкоголе и оккультизме, но при этом повествование ни на чем не задерживается, словно бы герой теряется и между собственными словами". (И.Кукулин. Проблематичность существования // "Дружба народов", #2).

Сапгир Г.

"Эта книга со столь нарочито актуальным для рубежа тысячелетий названием - сборник прозы, увидевший свет меньше чем за месяц до смерти ее автора, одного из самых ярких и интересных русских поэтов второй половины ХХ века, Генриха Вениаминовича Сапгира (1928-1999), к счастью, все же успевшего порадоваться ее выходу. Не будем пытаться проводить какие-либо мистические параллели по поводу ее названия - их и без того немало в нашем сегодняшнем сознании, набитом виртуальными фрагментами, теле-, кино-, CD-ROMными картинками, множеством чужих и собственных воспоминаний, псевдогеографических карт, размноженных на туристических открытках и т.д. и т.п. Сапгир до последнего дня оставался поэтом, притом действующим поэтом, для которого крайне важно было не только сказать что-то, но и - как сказать...

Убежден, что обозначенный жанр - мини-роман - не только и не столько дань моде на минимализм или указание на небольшой объем произведения. Прежде всего это отражение ощущения того, что в сегодняшнем мире, с его общественно-тусовочными связями и параноидальной экспансией масс-медиа, любовь - только мгновение, остающееся фотографией в сознании, или "мини-роман". А в мире все идет своим чередом: развал империи, журналы, сериалы, сумевшие перемолоть даже постмодернистское сознание...

Используя возможности, которые дает прозаическая форма, Сапгир к особой метафизической концентрации, присущей его поэзии, добавил калейдоскопичность, пластичность и целокупность во всей ее многовариантности. Книга Сапгира "Армагеддон" - безусловное явление в русской интеллектуальной прозе рубежа веков". (А.Цуканов. Виртуальный апокалипсис, или Русские в 2000 году // "Знамя", #4).

Шкловский Е.

"Вопрос о совмещении в одном лице прозаика и критика непрост и порой сопряжен с "ревнивыми осуждениями". Лично я считаю, что двадцать первый век уйдет от советского идиотизма узких специализаций, когда прозаику не положено писать рецензии, а критику неведом вкус самостоятельного сочинительства. Антитеза "писатель - критик" бессмысленна хотя бы потому, что настоящий критик есть писатель, а в структуру гармоничного, полноценного писательства входит и элемент критики. Все же прозаические опыты профессиональных критиков-литературоведов отчетливо распадаются на две категории. Среди "отступников" нашего цеха есть прозаики волевые, а есть природные. Классический пример беллетриста волевого - Виктор Ерофеев, который как писатель состоялся, кстати, не в увядшей "Русской красавице" и не в мертворожденном "Страшном суде", а в статьях и памфлетах. Что же до Е. Шкловского, то мне хочется уверенно и ответственно охарактеризовать его как прозаика природного. Это главное, а конкретная позиция в "рейтинге" прозаиков - дело условное и слишком зависимое от случайности чьих-то вкусов, симпатий и антипатий". (Вл.Новиков // "Новый мир", #12).

Салимон В.

"Не образ на ущербе стоящего и ждущего своего реванша литературного поколения, так и не собравшегося под крышей "Золотого века", не пожелавшего осознать его своим Домом со всеми вытекающими отсюда последствиями, чувством меры и ответственности, а также и ее самой, золотой середины, - совсем не этот образ мерещится мне за чтением дай Бог не последней книги Салимона, а нечто совсем другое. Прибежище лирики, которую я бы назвала гражданской. Потому что здесь, может быть, впервые за годы нашего "новостроя" мы сталкиваемся не просто с сильным лирическим голосом или же частным поэтическим философствованием, и тем более уж эта поэзия - не рупор каких-то захватывающих течений-направлений. В ней я вижу то душевное делание, которое само по себе строительство и есть. Отсюда и "пафос" - нашего "общего дела", которое рождается из личного и частного, а откуда же еще ему взяться?" (С.Васильева. ОБЖ, ЕБЖ // "Октябрь", #1).

"В своей восьмой по счету книге "Бегущие от грозы" Салимон сделался поэтом для тех, кто уцелел посреди обломков прежней жизни и научился с этим жить. Оговорюсь: фактически, катаклизм 90-х годов не сделал ничего иного, кроме как обнажил катастрофическую природу времени, которого намыленный узел затянулся на горлах тех, кто оказался не готов к наружным и не способен к внутренним переменам (либо решился разделить судьбу своего стремительно исчезающего на глазах мира, т.е. остался верен ему)...

В самом конце 90-х изрядно потрепанный прожитыми годами Салимон пишет и издает неожиданно жизнеутверждающую книгу, несмотря на всю зрячесть и горчащий привкус составивших ее стихотворений. Салимон - поэт по своей природе на редкость органичный, можно сказать, патологически органичный... бегущий всяческих абстракций и "пустопорожних слов"...

Стихотворения, вошедшие в книгу "Бегущие от грозы", писались Салимоном на протяжении последних полутора лет. Фактически, это три книги стихов под одной обложкой, составившие своего рода "трилогию"... всего две с лишним сотни стихотворений! Полноте, уж не графоманией ли страдает Салимон?! Ведь по-настоящему живой поэзии во все времена и во всех литературах пишется крайне мало. И как приятно ответить: нет". (И.Клех. Сальто-мортале Владимира Салимона // "Знамя", #3).

Воденников Д.

"Эти стихи я знаю почти что наизусть, я переспала с ними не раз, но это не мешает мне читать и открывать их снова, удивляясь тому, как они, тесно уложенные в карманный формат (тут я почему-то с улыбкой вспоминаю Гулливера в стране лилипутов), мгновенно разворачиваются и забирают тебя в свой внутренний космос, в котором, как в сказке - чем дальше, тем страшнее. И уже не видно ни экономичной упаковки, ни скудных полей, ни предельно измельченной гарнитуры Лазурского. Ты уже там, куда имел неосторожность забраться, а там можно заблудиться, как в себе самом. (К чести издателей следовало бы отнести тот факт, что книжечка надежно прошита - они догадались, что надо посильнее закупорить сосуд, в который стихи втиснуты под таким давлением, а то - попробуй их потом обратно запихни...)" (С.Моротская. "Все - Димочкой хотели называть?" // "Знамя", #4).

Кальпиди В.

"В системе Кальпиди все приобретает не только переносное, но прямо противоположное ожидаемому значение. Связь с речевой традицией через ее отрицание превращается в своеобразный "лингвистический нигилизм" (даже название сборника - пример "невозможного", абсолютно неожидаемого сочетания слов). Связь с прошлым и зависимость от него так или иначе присутствуют в современной культуре: пусть в форме отрицания и даже уничтожения. Поэтому на фоне "лингвистического нигилизма" Кальпиди возникает сеть аллюзий и скрытых цитат, более сложных по своей природе, чем простое разрушение традиции; прошлое, принятое и приспособленное поэтом к своей художественной системе..." (С.Шаулов. Рассуждение о зеркалах // "Знамя", #5).

Липкин С.

"Личное начало в стихах Липкина опознается не без труда. Он не ищет личного ритма, интонаций, особых слов. Не стремится к исчерпывающему самовыражению, к нащупыванию и воплощению в слове собственной сложности, неоднозначности, переменчивости... Это неромантическая поэзия. В ней мало пристрастного, амбициозно-спекулятивного, захлебывающеся-исповедального. Немного и актуального, сиюминутного, очень опосредованно входят в стихи текущие обстоятельства: беглым упоминанием, параболой, притчей, афоризмом, ассоциативным ходом мысли. Поэт тяготеет к объективному рассказу о событиях, чаще размышляет о жизни в целом, а не о себе. Событийный ряд восстанавливается в воспоминаниях, апостериори и обобщенно". (Е.Ермолин. Страдающее эхо // "Знамя", #11).

Холин И.

"Опись жизни путаной, сбивчивой, несчастной и несносной, по ощущению поэта, требовала отвечающего ей косноязычия - разъятой, деформированной речи, предельно опрощенной, лаконичной, во всем сводящейся к минимуму. Отсюда скупость словаря. Отсюда узейший - по слову на строчку - вертикально вытянутый холинский стих. Слова трехсложные. А лучше - двусложные. А еще лучше - односложные. Причастия и деепричастия почти упразднены. Никаких "оборотов речи". Никаких "грамматических конструкций". Пунктуация скошена на корню.

Существительное, прилагательное, местоимение, глагол. Все.

Безбожно обеднив язык, эти опыты, однако, очистили речь от словесной рутины, освободили от инерции штампов, напомнили об иных возможностях словотворчества, дали простор воображению.

Холин не просто расширил границы традиционной лирики, а круто поменял ее содержание. В лирику вторгся быт барака. Любовь свелась к сношениям. Высокий слог заглушило сквернословие. Аромат жизни забила тошнотворная вонь. Все это обнажилось, выплеснулось на свет". (А.Смирнов. Опыт Холина // "Новый мир", #4).

См. также здесь.

Быков Д.

"Дм. Быков мог бы повторить за тезкой Минаевым: "Область рифм - моя стихия, и легко пишу стихи я". Но это качество, как мы знаем, не сделало Минаева заметным поэтом-художником. Быков ("молодой", по нашим чудовищным меркам, стихотворец, тридцатитрехлетний) пишет давно, много и с такой ненатужностью, какую нельзя сымитировать - ибо читатель-слушатель тут же союзнически попадает в такт; из его четырех сборников, где почти нет перепечаток, получился бы уже преизрядный томище. Однако в первых книжках с той же очевидностью обнаруживаются его проблемы - как поэта, претендующего на существенность лирического высказывания. Главная из них, шутка сказать, - при стопроцентном владении стихом и словарем дефицит мысли, не скрадываемый флером иронии". (И.Роднянская. Внятная речь // "Новый мир", #11).

Меламед И.

"Стихи самого Меламеда в какой-то степени подтверждают его теоретические построения, но, будучи в первую очередь стихами, отказываются укладываться в предуготовленные рамки. Определяющим, конечно же, является понимание автором их написания как служения, но ни в коем случае не овладения материалом или его преодоления. Именно в этом высоком и рискованном смысле слова стихи Меламеда как бы не-литература. Понятия "мастер" и "ремесло" для него, похоже, отвратительны. Мастер - "профанный псевдоним художника". Соответственно в своих стихах Меламед избегает, как ереси, модернистского технического инструментария. Рифмовка его подчеркнуто невыразительна, а голос порой слаб и монотонен. Поминаемая Меламедом в связи с "Посмертным дневником" Георгия Иванова "безыскусность после "искусства"" служит, пожалуй, наиболее точным определением его собственной поэтики.

Меламед явно отвергает цветаевскую идею о сотворчестве читателя. Ему важнее читатель сочувствующий, сопереживающий". (В.Куллэ. Существо поэзии // "Октябрь", #1).

Амелин М.

"Стихи Амелина - отличная диссертационная тема, вещь, заслуживающая литературной премии (любой - можно и Нобелевской).

Книга прекрасно издана (издательство "Инапресс " работает оперативно и превосходно).

Иными словами, повар (или повара) поработали на славу. Его (их) не упрекнешь в отсутствии старания или в незнании какого-либо рецепта. Один Господь знает, отчего блюдо оказалось несъедобным". (А.Кокотов. "Правдива похвала" // "Октябрь", #6).

Другие произведения

Авалиани Д.
Лазурные кувшины. Стихотворения. - СПб.

Айзенберг М.
За Красными воротами. - М.
Другие и прежние вещи. Стихи, эссе. - М.

Афанасьев П.
Тексты. Рассказы, эссе. - СПб.

Ахмадулина Б.
Влечет меня старинный слог. Составитель Б.Мессерер. - М.

Болдырев Н.
Имена послов. Стихотворения. - Челябинск.
Возвращение восточного ветра. Три книги стихотворений. - Челябинск.

Буйда Ю.
Скорее облако, чем птица. Роман и рассказы. - М.

Бутов М.
Svoбода. Роман. - СПб.

Бычков А.
Ловец. Избранная проза. Послесл. В.Топорова. - М.

Ваншенкин К.
Волнистое стекло. - М.

Гандедьсман В.
Тихое пальто. Новые стихотворения. - СПб .

Голявкин В.
Знакомое лицо. Рассказы. - СПб.

Горланова Н.
Дом со всеми неудобствами. - М.

Гуголев Ю.
Полное собрание сочинений. - М.

Даниэль Ю.
"Я все сбиваюсь на литературу...". Письма из заключения. Стихи. - М.

Дашевский Г.
Генрих и Семен. - М.

Дельфин А.
Веселые нечеловечки. - Б.м.

Денисов А.
Нежное согласное. Стихи. - М.

Дмитриев А.
Закрытая книга. Роман и повести. - М.

Дроздов В.
Обратная перспектива. Стихотворения. - СПб.

Залотуха В.
Последний коммунист. Роман. - СПб.
Макаров. Повести. - М.

Зондберг О.
Зимняя кампания нулевого года. Проза. - М.

Катерли Н.
Тот свет. Роман. Красная шляпа. Повесть. - СПб.

Кенжеев Б.
Снящаяся под утро. Книга стихотворений. - М.
Золото гоблинов. Романы. - М.

Кибиров Т.
Улица Островитянова. - М.
Юбилей лирического героя. - М.

Климонтович Н.
Последняя газета. Романы, рассказы. - М.

Коваль В.
Участок с Полифемом. Стихотворения. - СПб.

Крячко Б.
Избранная проза. - М., Таллинн.

Курицын В.
Акварель для Матадора. Экстремальный роман. - СПб., М.

Кушнер А.
Стихотворения. Четыре столетия. - М.
Летучая гряда. Новая книга стихов. - СПб.

Лосев Л.
Стихи. Проза. - Екатеринбург.

Минаев Г.
Телодвижения. Стихи. - М.

Мориц Ю.
Стихотворения. Поэма. - М.

Новиков Вл.
Сентиментальный дискурс. Роман с языком. // "Звезда", #7, 8.

Новикова О.
Мужской роман. Женский роман. - М.

Отрошенко В.
Персона вне достоверности. - СПб.

Палей М.
Long Distance, или Славянский акцент. Повести. Трилогия. Сценарные имитации. - М.
Ланч. Роман. - СПб.

Петрова А.
Вид на жительство. Стихотворения и эссе. - М.

Рубина Д.
Последний кабан из лесов Понтеведро. Роман, повесть. - СПб.
Один интеллигент уселся на дороге. Повести, рассказы. - СПб.

Рубинштейн Л.
Домашнее музицирование. - М.

Рыжий Б.
И все такое... Стихотворения. - СПб.

Сергеев А.
Изгнание бесов. Рассказики вперемежку со стихами. - М.

Сикуляр С.
На зеленом венике. - М.

Славникова О.
Один в зеркале. Роман. - М.

Слаповский А.
День денег. Роман. - СПб.

Соснора В.
Флейта и прозаизмы. Книга стихотворений. - СПб.

Стратановский С.
Тьма дневная. Стихи девяностых годов. - М.

Ушакова Е.
Метель. Стихотворения. - СПб.

Фанайлова Е.
С особым цинизмом. - М.

Шенбрунн С.
Розы и хризантемы. Роман. - СПб.

Эппель А.
Шампиньон моей жизни. Рассказы. - М.

Эрль В.
В поисках за утраченным Хейфом. Документальная повесть. - СПб.

Сборники:

Вавилон. Вестник молодой литературы. Вып.7 (23). Ред. Д.Кузьмин и Д.Давыдов. - М.

Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе. Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина ХХ века. Составитель А.Кудрявицкий. - М.

Очень короткие тексты. В сторону антологии. - М.

• Анастасия Отрощенко Век=текст, зарубежье, выпуск 76