 |
      |
 |
|
|
|
|
|
||
|
||
| / Круг чтения / Шведская полка < Вы здесь |
|
Шведская лавка # 47 Дата публикации: 29 Октября 2001  получить по E-mail версия для печати
Книги, отмеченные звездочкой, предоставлены магазином "Гилея"
Александр Эткинд. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. - М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 484 с. Тираж 3000 экз. ISBN 5-86793-145-5 Основная часть - восемь блестящих исследований. Объединяющий мотив - понятие люкримакса. Люкримакс - это "утверждение подлинности другого и отрицание подлинности самого себя". Материал - реальные или воображаемые путешествия американцев в Россию или русских в Америку. Реакция Пушкина на американскую книгу Токвиля; американский библейский коммунизм, русские секты, сексуальная утопия Чернышевского и прагматизм Джеймса; встречные путешествия советских и американских интеллектуалов; американский посол Уильям Буллит и булгаковский Воланд... Наконец, Набоков и Пастернак. Выдвигается очень красивая гипотеза: "Доктор Живаго" - это роман со скрытым автором, построенный по образцу набоковского "Себастьяна Найта". И этот скрытый автор - Евграф Живаго, сводный брат Юрия. Он и является идеалом Пастернака: "В конце романа Евграф - генерал-майор и большой советский писатель, тогда как Юрий - гениальный доходяга. <...> Вслед за Набоковым Пастернак повторяет давние пушкинские решения. Надежда его связана с дворянством, понятым точно по Пушкину: передовой аристократией". Ответ Набокова Пастернаку - "Бледный огонь" и образ Кинбота, беглого короля, комментатора чужой поэзии. Несколько слов об американском прагматизме, который Эткинд полагает философской парадигмой нового историзма. Для Ричарда Рорти Кинбот - это чувствительный убийца, жестокий эстет, мастер воображения, неспособный замечать чужие страдания и относящийся к чужой жизни как к литературной игре. С другой стороны, еще свежа в памяти дискуссия на страницах журнала "Логос" (который в пастельных тонах). Тогда Виталий Куренной квалифицировал Рорти как идеолога, условно говоря, панамериканского кинботизма, для которого не существует ничего, кроме Американской поэмы. Вывод, который можно сделать из книги Эткинда, таков: Американская поэма - это люкримакс. То есть мы, живущие по эту сторону океана, в большей степени склонны относиться эстетически к тому, что происходит в Америке, чем к происходящему, например, в Венгрии. Эта склонность - результат неграмотного прочтения определенных текстов. Отсюда пафос заключительных строк книги Эткинда: "В демократическом обществе (а чтение всегда демократичнее политического режима) читателям судить, какое из чтений им интереснее. Для этого, конечно, читателей надо учить читать".
Юрий Анненков (Б.Темирязев). Повесть о пустяках / Комм. А.Данилевского. - СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2001. - 576 с. Тираж 3000 экз. ISBN 5-89059-003-0 Юрий Анненков (1889 - 1974) написал "Повесть о пустяках" - свой первый крупный литературный опыт - в 1932 году. Тогда книга произвела сенсацию в среде эмигрантов. В России публикуется впервые. Центральный персонаж, Коленька Хохлов, - во многом автопортрет самого Анненкова. Революционный художник, кремлевский портретист, эмигрант. Дореволюционная жизнь изображена как предметное, декоративное время. Жизнь неторопливо прорастает, питается земными соками. Русские дореволюционные художники болеют этой декоративностью, выдают лубочную стилизацию за сущность. И когда "вылущилась мысль, безразличная к декорациям", никто этого не заметил. И эта мысль выросла в революцию. Первые революционные годы - апофеоз беспредметности, гимн чистому искусству. Пространство и время размыкаются, рассеиваются в холодной и геометрически совершенной пустоте. "Черный квадрат безмолвия". "Над Петербургом плывет холодный, желтый туман. В тумане маячат бесплотные контуры, вырезанные из картона подобия людей, серые, бесцветные, недокрашенные. Они движутся как заводные куклы". Революция для Коленьки умирает тогда, когда ему поручают организацию массового зрелища. Зрелищность и революция для него несовместимы... Наступает другая эпоха. Люди надевают форму, вспоминают забытые приемы мимикрии. Эпоха портретов, эпоха дельцов. Однако жизнь навсегда оторвана от почвы, и за декорациями больше не скрывается никакой сущности. Жизнь окончательно превращается в пустяшную игру.
Нина Берберова. Чайковский. Железная женщина. Рассказы в изгнании. Набоков и его "Лолита". - М.: Издательство им. Сабашниковых, 2001. - 672 с. Тираж 3000 экз. ISBN 5-8242-0085-8 8 августа исполнилось сто лет со дня рождения Нины Берберовой. Критики по долгу службы и без особого энтузиазма выработали отношение к этой неоднозначной фигуре. Дмитрий Быков осудил Берберову за ее "мелочную женскую мудрость", "тошнотворную нормальность", желание быть "современной" и во что бы то ни стало "сознавать себя". За то, что она выбрала "жизнь", а не "литературу". Андрей Немзер несколько сместил акценты: в правильных стихах и рассказах Берберовой нет ничего подлинно современного, зато в противоречивых и резких мемуарах ("Курсив мой") она действительно выразила "дух эпохи" и оказалась не только современной без всяких кавычек, но и по-настоящему человечной. Избранные сочинения, вошедшие в юбилейный том, во многом соответствуют выставленным оценкам. Да, действительно, боится "быть выброшенной, как хлам". Да, хочет "иметь успех". Книга о Чайковском (1936) - дань моде на "совершенно новые (не романсированные, но серьезные) биографии". "Железная женщина" (1981) - рассказ победительницы о канувшей в небытие сопернице, сумевшей подняться над эмигрантским болотом. Зоркая, ловкая, смелая, окружившая себя легендой, Мария Будберг "боролась, шла на компромиссы - и выжила". Берберова лукаво признает за своей героиней место "впереди своего времени", в сотворенной ею "малой истории". Вывод безжалостен: впереди времени - значит вне времени, в собственной малой истории - значит вне "большой истории". А вот цитата из самого известного рассказа Берберовой "Аккомпаниаторша" (1934), по которому в 1992 году во Франции был снят фильм: "Я осталась на перроне разбитая, обессиленная ушедшим прошлым, без настоящего, с пустым, темным будущим". Да, Берберова пользуется своими персонажами: она преодолевает, изживает их в себе, оставляя отработанным материалом на обочине истории. Да, все так. Но в то же время и не так. Ведь когда мы осуждаем Берберову, мы судим с позиции "русских", требующих от своих, "русских" же писателей выполнения неписаных правил: надобно гореть, демонстрировать неотмирность и характерное безумие, надобно вещать, практиковать аскезу, надобно забыть себя и постараться сделать так, чтобы под конец о тебе забыл весь мир. Вот в этом смысле Берберова, как и Набоков, герой ее блестящего эссе, - не "русские" литераторы. А литераторы "американские" (Берберова переехала в США в 1950), с характерным трезвым взглядом на мир, с продуманным творческим проектом, с амбициями, с редким умением существовать во времени. И судить их бесполезно. Их можно либо читать, либо не читать - tertium non datur.
Олег Постнов. Страх: Роман. - СПб.: Амфора, 2001. - 285 с. Тираж 5000 экз. ISBN 5-94278-070-6 Олег Постнов - уроженец Академгородка, что под Новосибирском, филолог, победитель сетевых конкурсов: "Тенета-96" - в категории рассказы (за триптих "Либретто", вошедший в книгу "Песочное время"), и "Улов-99" - в номинации проза (за главы из "Страха"). В беседе с Максом Фраем Постнов называет свой роман броском в сторону Гоголя, результатом многолетнего приближения. И, надо полагать, дело тут не в манере письма и не в многочисленных аллюзиях. Сами по себе аллюзии ничего не объясняют - они лишь составляют "ткань" повествования, его рельеф и фактуру. Фактура романа Постнова чрезвычайно богата: с одной стороны - Бунин и Газданов, с другой - По, Бирс и Лавкрафт, ну и Гоголь, конечно. Но это лишь фон, облегчающий читателю проникновение в суть. "Ткань", на которой проступает изображение. Поверхность, раскрывающаяся в глубину. Что же там, в этой глубине? По ту сторону литературных ассоциаций? Страх? Да, безусловно. Автору удается вывести это слово из бытовой, психологической плоскости, и не просто назвать, но адекватно изобразить навязчивое состояние героя, преследующий его призрак кровной мести. Как это ни прискорбно, но для анализа таких состояний пока не придумано ничего лучше двух систем описания - Лакана и Юнга. Действительно, призрак, преследующий героя - это анима, или то самое реальное, обнаруживаемое за тканью привычных образов. Или, точнее, проступающее на этой ткани. Тогда авторская задача, реализуемая Постновым, состоит в правильном подборе материи, в искусстве драпировки, в расположении источников света - чтобы чисто внешними средствами изобразить внутреннее, тайное, сокровенное.
Робертсон Дэвис. Пятый персонаж: Роман / Пер. с англ. М.Пчелинцева. - СПб.: Азбука-классика, 2001. - 416 с. Тираж 7000 экз. ISBN 5-352-00031-1 Робертсон Дэвис (Davies, 1913 - 1995) - канадский писатель и драматург. Если сетевые искалки не врут, на русский язык переводится впервые. Переводчик Михаил Пчелинцев известен в основном любителям фантастики (то есть тем, кому что-то говорят следующие фамилии: П.Андерсон, Р.Желязны, Т.Диш, А.Кларк, В.Шатнер, А.Бестер, М.Суэнвик, Б.Стерлинг). В числе его работ - знакомые читателям РЖ "Нейромант" и "Виртуальный свет" Уильяма Гибсона. Название романа проясняется в эпиграфе: "В терминологии оперных и драматических коллективов, организованных в старом стиле, роли, отличные от четырех главных - Героя, Героини, Наперсницы и Злодея - и тем не менее существенные для Прояснения и Развязки, назывались Пятый персонаж". Роман построен так, что лишь в финале читатель задается вопросом: а как, собственно, здесь распределяются роли? Множественность прочтений достигается простым формальным приемом - явным, декларативным сопоставлением повествовательного и театрального кодов. Мое решение следующее: Герой - это Пол Демпстер, он же Магнус Айзенгрим, великий иллюзионист; Героиня - это его мать, Мэри Демпстер, "малоумная святая", в необычной, страстной религиозности которой жители провинциального городка видели безумие и непристойность; Наперсница - Лизелотта, хозяйка иллюзиона; Злодей - Бой Стонтон, сахарный король, рвущийся в политику; наконец, Пятый персонаж, он же рассказчик, - Данстэбл (Данстан) Рамзи, учитель истории, агиограф, исследователь мифов. С бытовой, фактической точки зрения такой расклад абсолютно нелеп. Герой ребенком уходит из дому и ни разу не захочет увидеть мать. Роль Героини на первый взгляд кажется второстепенной, равно как и Наперсницы. Злодей - милейший человек, красивый, здоровый, богатый и жизнерадостный. Формально рассказ является автобиографией Рамзи, а он - главным героем. Однако на протяжении всего повествования Рамзи занимается тем, что ищет мифологические аналоги происходящих событий, выявляя их "психологическую истину". В своих научных штудиях он, скорее всего, - последователь Юнга. Известно, что Юнг большое значение придавал четверице (соединению двух пар противоположностей) как символу трансформации и завершения. Понятно также, что Рамзи ведет рассказ уже после событий финала, навязавших ему роль Пятого персонажа. Значит, он намеренно рассуждает о мифах и архетипах, чтобы читатель мог связать концы с концами и восстановить подлинную картину: Герой после долгих странствий узнает тайну своего рождения, побеждает Злодея, пользуясь волшебством Наперсницы, и символически воссоединяется с Героиней.
В предыдущих выпусках
 поставить закладку
 написать отзыв
|
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
предыдущая
|
||
|
|
||
|
||