|
||
/ Круг чтения / Шведская полка < Вы здесь |
Шведская лавка # 48 Дата публикации: 8 Ноября 2001 получить по E-mail версия для печати Еще говорили о родных пейзажах, вне Елизавета Кузьмина-Караваева.
Брайан Бойд. Владимир Набоков: русские годы: Биография / Пер. с англ. Г.Лапиной. - М.: Издательство Независимая газета; СПб.: Издательство "Симпозиум", 2001. - 695 с., ил. Тираж 5000 экз. ISBN 5-86712-074-0, ISBN 5-89091-177-5 Оклендский профессор Брайан Бойд считается официальным биографом Набокова с 1981 года. Доверие вдовы писателя, Веры Набоковой, было завоевано не сразу. Сначала была диссертация, "наиболее замечательная вещь из всего, что было написано о Набокове" (слова Веры Евсеевны в трансляции Бойда). Затем - работа с набоковским архивом. И наконец - обещание "преодолеть биографию Филда", окончательно убедившее В.Е. предоставить Бойду для работы материалы личного характера. Работа продолжалась десять лет. Две части биографии - русская и американская - были изданы в Принстоне соответственно в 1990 и 1991 гг. На сегодняшний день Бойд - редактор американских изданий Набокова, автор книг "Nabokov's Ada: The Place of Consciousness" и "Nabokov's Pale Fire: The Magic of Artistic Discovery". Самая известная редакторская работа Бойда - книга "Nabokov's Butterflies: Unpublished and Uncollected Writings". Позволим себе цитату из рецензии Инны Булкиной на книгу Жана Бло о Набокове: "Набоков сам усложнил жизнь своим биографам, обрекая их в большинстве случаев либо на рабское себе следование, либо на вульгарные разоблачения. Он создал такое количество биографий в разных жанрах, биографий своих, как бы своих, своих персонажей, биографов своих персонажей, сумасшедших комментаторов etc., биографий сентиментальных, пародийных и эксцентрических, что любая его новая биография рискует оказаться вторично-банальной и уподобиться - не по характеру письма, но по сути - одной из авторских репрезентаций". Сказанное верно и в отношении книги Бойда. Набоков Бойда - это Набоков, помноженный на самого себя, отразившийся в себе самом, выставляющий счет самому себе и сам же с удовольствием его оплачивающий. Набоков, наконец ставший самим собой, - уже не призрачный герой собственных книг, но - объективная реальность, зафиксированная беспристрастным оком наблюдателя. "Метод Набокова - это исследование отдаленнейших областей прошлой его жизни, проводимое в поисках того, что можно назвать тематическими тропами или течениями. Однажды обнаруженная, та или иная тема прослеживается на протяжении многих лет. <...> Память Набокова, особенно в отношении первых двадцати лет его жизни, почти аномально крепка, и, вероятно, он столкнулся с меньшими трудностями, чем большинство мемуаристов, исполняя задачу, которую сам же перед собой и поставил: придерживаться истины, чего бы это ни стоило, одолевая искушение заполнить пробелы логически оправданными выдумками, выдаваемыми за любовно сохраненные воспоминания", - вы думаете, это Бойд? Ошибаетесь, - это все тот же Набоков, "Убедительное доказательство". Бойд блестяще справился со своей задачей, - если под блеском понимать свет далекой, давно погасшей звезды. Кто говорит? - этот вопрос, давно ставший риторическим, вновь оживает, обретает утраченный предметный смысл. Кто говорит в книге Бойда? - память, та самая память, которой когда-то давным-давно было приказано: говори! "Ничего, кроме уважения, не способны внушить та ретроспективная проницательность, то напряжение творческой воли, которые потребовались от автора, чтобы спланировать книгу в точном соответствии с созданным неведомыми нам игроками планом его жизни, и ни в чем не уклониться от этого плана", - пишет Набоков-рецензент о Набокове - авторе книги Брайана Бойда. И разве не симптоматично, что Бойд суммировал свои набоковедческие "находки" в образе двойной спирали (с. 346 и далее)? Ведь двойная спираль - это еще и форма молекулы ДНК, зримый образ генетической памяти! Бойд не допускает и мысли, что этот код можно попробовать дешифровать, - он просто воспроизводит его, играя роль медиума, филида, передатчика сакральной традиции.
Соломон Волков. Страсти по Чайковскому: Разговоры с Джорджем Баланчиным / Предисловие Мориса Бежара. - М.: Издательство Независимая Газета, 2001. - 224 с., ил. Тираж 5000 экз. ISBN 5-86712-092-9 Набоков, Баланчин, Волков, - все они взрослели в Петербурге и все они в итоге оказались в Америке. 18, 20, 32 - возраст убытия. 41, 29, 32 - возраст прибытия. Волков, профессиональный скрипач и автор книги "Молодые композиторы Ленинграда", уехал в 1976 году "с главной и единственной целью - выпустить [в США] мемуары Шостаковича", которые тот диктовал Волкову в течение трех лет. "Свидетельства" стали бестселлером в Америке, в России против их публикации выступает, в частности, вдова композитора, Ирина Шостакович. Другие успешные книги Волкова - "Диалоги с Иосифом Бродским" (в России издана в 1998) и "История культуры Санкт-Петербурга" (в России издана в 2001). "Страсти" также выстроены вокруг понятия петербургской культуры. Баланчин (вслед за Стравинским) высказывает идею, которая позже станет центральной в культурологической концепции Волкова. Идея состоит в том, что Чайковский - глубоко петербургский по духу композитор. Если вдуматься, идея парадоксальная, ведь общепризнана как раз обратная точка зрения: Чайковский - композитор московский, слезливый, пошло-сентиментальный, даже китчевый, а Петербург - это такое средоточие мертвенности, холодной пустоты и бесчеловечности, Петербург Достоевского и символистов. Стравинский, напротив, находит у Чайковского стилизацию, иронию и игру. Петербург Чайковского - это символ хрупкой гармонии, противостоящей хаосу и неминуемой катастрофе. Стилизация оказывается тесно связана с ностальгией, и получается, что Чайковскому первому удалось увидеть Петербург глазами будущих эмигрантов, - прекрасный город утраченного детства, волшебная столица исчезнувшей империи... Вот такой Петербург увезли с собой Дягилев, Стравинский, Набоков, Баланчин, а затем и Бродский. Волков пишет, что его поразило высказывание Баланчина о том, что Чайковский - это не романтизм, а модерн, что его музыкальное мышление сверхсовременно. Представьте: профессионального музыканта - и поразило! Выходит, по эту сторону железного занавеса художника учили мыслить в отрыве от прошлого, в модусе ассерторического суждения о настоящем, и это называлось словом "реализм". А те, кто уехал, органом художественного мышления избрали память, чуждую всякой утвердительности. Произведение искусства, будь то роман или балет, строится по модели памяти (аллюзии, реминисценции, цитаты, сквозные образы...), и это назовут словом "постмодернизм". Любопытная контроверза - мышление тех, кто остался, - зависимое, страдательное, рабское; и - мышление тех, кто уехал, - "воссоздающее по крупицам сказочный мир детства, где из всех законов разрешены только законы свободы, а из всех правил - только правила счастья".
Оливье Ролен. Пейзажи детства: Эссе / Пер. с фр. Т.Баскаковой. - М.: Издательство Независимая Газета, 2001. - 208 с., ил. Тираж 3000 экз. ISBN 5-86712-085-6 Оливье Ролен практически неизвестен в России. Его роман "Порт-Судан", изданный недавно в Перми, вряд ли был замечен читателями. "Пейзажи детства" (оригинал: Editions du Seuil, октябрь 1999) переведены Татьяной Баскаковой. В последнее время в ее переводах выходили книжки Хайнца Маркштейна, Яна Ассмана, Кристиана Жака и Клода-Анри Роке, но самая известная работа Баскаковой - "Faserland" Кристиана Крахта. Сейчас Баскакова переводит роман Арно Шмидта "Каменное сердце". Движимый смутной догадкой, что "места, связанные с годами первичного опыта, должны излучать - через все произведения писателя... - нечто сравнимое с... "реликтовым излучением", то есть они накладывают на его творчество своего рода печать, удостоверяющую происхождение", Ролен отправляется в кругосветное путешествие по маршруту Чикаго (Хемингуэй) - Санкт-Петербург (Набоков) - Буэнос-Айрес (Борхес) - Брюссель (Мишо) - Осака (Кавабата). Гуляет, наблюдает, но все больше читает. Будь он обычным человеком из костей и мяса, его литературная одиссея закончилась бы ничем: он увидел бы ровно то, что заранее прочитал. Но рассказчик, как известно, - не человек, а персонаж, существо сказочное. И совсем как в волшебной сказке, с ним происходят события необыкновенные и загадочные. Вот, например, Ролен знает, что в прозе Хемингуэя важную роль играют радужная форель и сосновые иглы. "Эта завороженность опавшей хвоей заинтересовала меня, и я решил прогуляться..." Он добросовестно ложится на усыпанную иголками землю: где-то здесь, под этими соснами, Эрнест "впервые стал мужчиной"! - и тут "внезапно меня озарило: о чем напомнил мне этот ковер из сосновых игл? Боже мой, да об остриженных волосах! А разве девушка с остриженными волосами не была одним из навязчивых образов, преследовавших Эрнеста? <...> сосновые иглы суть не что иное как волосы, которые девушки состригают, чтобы стать похожими на форель". Именно здесь, в этом магическом месте, рассказчик обретает тайное знание, совершив нехитрый ритуал. В Буэнос-Айресе рассказчик в числе других туристов попадает на прием к слепому Борхесу, и тут внезапно осознает, что обыденность ситуации никак не вяжется с метафизическим характером вопроса, который он собрался задать, после чего в панике выбегает на улицу и вдруг, совершенно спонтанно, покупает газету, в которой сообщается о тигре-оборотне. Этого тигра видели в окрестностях небольшого городка как раз тогда, когда там проходила конференция с участием Борхеса. Охваченный ужасом, Ролен вдруг понимает, что знает ответ на свой вопрос. Ну и так далее, - за исключением одного случая из пяти. Догадались, какого? Удивительное дело, но ни в Петербурге, ни в Рождествено Ролен не обнаруживает никаких следов Набокова. Мистических следов, я имею в виду. С рассказчиком не происходит ничего сверхъестественного, как он ни старается. На ум приходят одни цитаты, и никаких тебе вдруг или внезапно... Впору задать вопрос: а те ли это места, что так живо и сочно описаны Набоковым? Та ли Россия? И был ли вообще этот Набоков? Может, никакого Набокова-то и не было?
Глеб Шульпяков. Щелчок: Стихотворения, поэмы. - М.: Издательство Независимая Газета, 2001. - 120 с. Тираж 1000 экз. ISBN 5-86712-126-7 Москвич, выпускник журфака МГУ, редактор отдела поэзии в журнале "Новая Юность", литературный обозреватель в газете "Ex Libris", переводчик Роберта Хасса, Теда Хьюза и Уистена Одена. Книга "Щелчок" - первый оффлайновый сборник произведений молодого литератора. Почти все (доступные в Сети) критические суждения о поэзии Шульпякова - это номинации: смазанность, нечеткость, или наоборот, зоркость взгляда, внимание к деталям; печальная ирония, психологическая чуткость, спокойный лиризм; обстоятельная, нерасхлябанная, высокоточная техника; эмоциональная подлинность, душевная динамика, меланхолическая задумчивость, неназойливая легкая прозрачность, музыкальность, и, наконец, повествовательность. Однако именно в случае Шульпякова назывательный модус оценки оказывается явно недостаточным. Хотелось бы знать, а о чем, собственно, повествуется в стихах Ш. Вот мнение Дмитрия Бавильского: "проблема обретения дома... является подспудным сюжетом". И далее: "Тайным центром, смыслом всех движений лирического героя поэм является Москва, она и есть вожделенная цель его исканий, перемещений в пространстве и духовных поисков". Москва - это центр, нерастворимый остаток, точка отсчета, альфа и омега... Что ж, это верно. Но, как мне кажется, Москва так важна для героя потому, что она тесно связана с его детством. Отправной пункт исканий героя - утрата чего-то изначального, исконной памяти детства, какого-то первичного пейзажа (я просто не помню, что было со мной; кто-то другой, повзрослев... сошел на тот берег; не родился, не вырос на улице Герцена, / не ходил в детский сад по маршруту, которого нет). То, что теперь замещает эту память, - какие-то картины, воображаемые пространства, цитаты, - осознается героем как ложь, как то, чего на самом деле нет (вроде воображаемого вермееровского интерьера). И вот, чтобы вернуть утраченную память - и чтобы увидеть мир как он есть, - герой путешествует, или, точнее, сам стих приобретает форму путешествия (я веду в этот стих мой вокзал). Или форму сновидения, забытья (я засыпаю и вижу лето... и еще не кончилось детство). И путешествие, и сон - это всегда возвращение к истокам, к месту, откуда можно увидеть себя, настоящего, в свете истины. Не случайно картины детства залиты солнечным светом (детская песочная лопатка... пляж изъеден солнцем). Возвращение к истокам памяти - это одновременно обретение любви, свободы, полнота чувств, высшая точка сознания. Обратный путь, пробуждение - всегда связаны с осознанием несовершенства мира, в котором есть только холодные звезды над городом, одиночество, ночь. Но это подлинный мир, и герой тоже чувствует себя подлинным в этом мире, несмотря на то, что сердце от тоски сжимается (оттого, что мальчик с портфелем из клеенки... уходит от меня все эти годы). "А я, дурак, сюжет просек не сразу".
Вера Павлова. Интимный дневник отличницы. - М.: Захаров, 2001. - 238 с. Тираж 3000 экз. ISBN 5-8159-0110-5 Московская поэтесса. Вслед за Иваном Ждановым, Юрием Давыдовым и Виктором Соснорой стала лауреатом большой премии им. Аполлона Григорьева за 2000 год, опередив Николая Кононова и Алана Черчесова. В конкурсной книге стихов "Четвертый сон", изданной Игорем Захаровым, есть раздел "Интимный дневник отличницы". Прибавьте к нему несколько десятков старых стихов (к примеру, полсотни стихотворений из книги "Небесное животное") и столько же прозаических фрагментов - и получится новая книга (так что это вовсе не "пятая книга поэта", как полагает Игорь Шевелев). Об истории ее создания рассказывает издатель Захаров: "я сам собирал эти фрагменты как пазл - про детей, про Бога, про аборты, они выстраиваются в книгу, я это вижу". В предисловии поэтессы тоже есть что-то про пазл-пасьянс, который она собирала-раскладывала, естественно, сама, а издатель простодушно интересовался, о чем будет книга, - о развратности девственницы? - Нет, о девственности развратницы, - ответ, достойный дельфийского оракула. Книга составлена так, как обычно поэтические сборники не составляются (но это, впрочем, и не поэтический сборник). На примерно двадцать сюжетных вертелов нанизано большее или меньшее количество фрагментов. Подряд. Центральные темы - "грудь, лифчик, тело, зеркало" (с. 58 - 63, 73 - 78...), "лишение девственности, секс" (с. 182 и далее, здесь больше всего старых стихов), "родители" (с. 43 - 47, 82 - 86). "Месячные", "зубы", "односложные слова" (да, нет, ах), "коньки", "музыка", "Поль Миронович", "волосы, стрижка", "любовь" и так далее. Вот как строится, например, цикл из пяти фрагментов на с. 147 - 151: чистили парты, отмывали надписи - стихотворение об одном слове на стенке лифта - Ave тебе, матерок - писала на стекле чистящим средством - писала стихи. Пазл безупречен, не правда ли? Или такая логическая последовательность (с. 64 - 69): река, рыбалка - молочная река, смерть, сон - спала - сплю - во сне. Или (с. 53 - 57): зубы - беззубые - давать грудь старикам - дед - он же. Разгадывать - одно удовольствие. И, разумеется, тема детства. Время, когда деревья были выше, и все было ясно и просто, и все было здесь и сейчас, - это время потеряно. Там плачет / потерянный ребенок - / мое детство... Ребенок, потерявшийся в раю / потерянном своем, вдвойне потерян... Золотой запас детства растрачен, прошлое исчерпано. А то, что в детстве казалось далеким и незначительным, теперь давит большой жалостью, / тяжкой виной гнетет. Что делать? Вспоминать: в стихах воспоминанья - сны. Мечтать, еще и еще раз прокручивать старый фильм, разложить прошлое по полочкам, сделать его доступным. Но как можно держать в ящике стола - всегда наготове - то, что безвозвратно утрачено, то, чего больше нет? Очень просто. Для того и существуют дневники и альбомы с фотографиями, чтобы неживой своей неизменностью заменить нам отмершую память.
В предыдущих выпусках
поставить закладку написать отзыв
|
|
|
||