 |
      |
 |
|
|
|
|
|
||
|
||
| / Круг чтения / Шведская полка < Вы здесь |
|
Шведская лавка # 57 Дата публикации: 14 Февраля 2002  получить по E-mail версия для печати
Выпуск подготовил Роман Ганжа
Андрей Левкин. Голем, русская версия: Роман, рассказы, повесть. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. - 314 с. - (Оригинал). Тираж 5000 экз. ISBN 5-224-03349-7 Андрей Левкин (Рига, 1954) - прозаик, критик, журналист, одна из ключевых фигур российского Интернета. Окончил мехмат МГУ в 1972 году; работал научным сотрудником АН Латвии. С 1988 года - главный редактор рижского журнала "Родник". В середине девяностых - политический обозреватель ряда рижских изданий. С весны 1998 живет в Москве; куратор Интернет-проекта Polit.ru, затем - отдела политики в РЖ. В настоящее время руководит сайтом СМИ.ru. Автор прозаических сборников "Старинная арифметика" (Рига, 1986), "Тихие происшествия" (СПб., 1991), "Междуцарствие" (СПб., 1999), "Двойники" (СПб., 2000), "Цыганский роман" (СПб., 2000). "Двойники" и "Цыганский роман" удостоены премии Андрея Белого'2001. В настоящую книгу кроме романа "Голем, русская версия" (2001) включены также биографический памфлет о П.Я.Чаадаеве "Крошка Tschaad" и подборка "короткой" прозы: "Средиземная война", "Начала Новой Еды", "Лизавет и Ломоносов", "Восемь московских ловушек", "Мышь в метро", "Рай - это красный колышек", "Смерть, серебряная тварь". Около года назад Андрей Левкин начал как-то активно что ли использовать термин "голем". Загляните, например, сюда. И вот - целый роман. Москва, безымянная улица, - но в плане не бытовом, а как бы в археологическом, некий срез, скорее даже - анатомический атлас нового человека. Роман, в общем, о власти. Ведь голем, это кто такой, это "существо, которое полностью - в результате какой-то процедуры - теряло некую... не физическую даже, а смысловую, родовую связь со своим происхождением". Человек может стать совсем другим. "Достаточно вспомнить, как переменились знакомые за десять лет, прошедшие с конца совка". И, вроде бы, власть тут не при чем, если конечно понимать ее как действующую и направляющую силу, ответственную за происходящие в обществе "перемены": "власть с нами ничего сделать не может. <...> А мы существуем затем, чтобы во времена перемен сохранить какой-то смысл. <...> когда все мешалось, тогда и удавалось жить по-своему. Тогда нет правил, ничему не надо соответствовать или, наоборот, намеренно не соответствовать". Тут надо понимать тоньше: на с. 117 - 119 фигурирует некая рецензия (если вы посмотрели ссылку, вы уже знаете, чья это рецензия) на книгу Жижека (голем, кстати, попутно определяется как человек, способный написать такую рецензию - в которой "такая куча чувств отсутствует"), речь там идет о стилизации действительности властью. Власть как бы заново изобретает своих подданных вместе с их прошлым, и "реальным" окажется лишь тот, кто усвоит новый стиль. "То есть власть - это каркас, на который налепляются новые привычки, устои, правила. Налепляются, а власть гудит себе, как трансформатор". Такое вот чжэн мин, выпрямление имен по-конфуциански. Выходит, власть - это не столько диктатура, сколько литература: "Голем, это же любой, сделанный из слов. Напиши о себе, станешь големом". Ну вот Левкин и написал.
Сигизмунд Кржижановский. Клуб убийц букв. Собрание сочинений. Т. 2 / Сост. и комм. В.Перельмутера. - СПб.: Симпозиум, 2001. - 701 с. Тираж 10 000 экз. ISBN 5-89091-133-3 (т. II), ISBN 5-89091-131-7 "Симпозиум" продолжает издание пятитомного собрания сочинений Сигизмунда Кржижановского (1887 - 1950), автора блестящей интеллектуальной прозы. Второй том включает повести "Клуб убийц букв" (1926), "Возвращение Мюнхгаузена" (1928), "Материалы к биографии Горгиса Катафалаки" (1929), "Воспоминания о будущем" (1929) и книгу новелл "Чем люди мертвы" (1922 - 1933), впервые публикуемую полностью, в соответствии с замыслом автора. Главные темы прозы Кржижановского - реальность, вымысел, неподлинное существование. Эпоха была ведь какая - все то же десятилетие перемен, все те же зомби, двойники и големы, "с проектированными волями, словами, похожими на тиканье часов, заведенных задолго до, с жизнями смутными, как оттиск из-под десятого листа копирки". Истечение души, психическое омертвление, жесткий вакуум, "и все это точно из старой, со слипшимися листами, книги". Власть здесь тоже гудит себе, как трансформатор: во вставной новелле (с. 61 - 97) из повести "Клуб убийц букв" рассказывается о том, как правительство некоего государства заразило своих граждан особым вирусом, который превращает тело в подобие антенны, настроенной на прием сигналов с центрального передатчика (называемого "этической машиной") и не реагирующей на внутренние толчки "воли": "это было тихое и тонкое, будто стеклянное, дребезжание, подымавшееся вверх и вверх, как голос непрерывно натягиваемой струны". Тема "планово организованной действительности" ("это насилие и дурной вкус: быть принудительно реальным") и "искусственного бытия" ("вы создали себе мир и сами непробудно мнимы: я пробовал исчислить коэффициент вашей реальности: приблизительно что-то около 0,000/Х/...") тесно соприкасается с мотивом "книги" как своеобразной анти-жизни: "если на библиотечной полке одной книгой стало больше, это оттого, что в жизни одним человеком стало меньше". И еще один сюжет: "Когда-нибудь историк, описывая эти вот наши годы, скажет: "Это было время, когда повсюду ползала, присасываясь к концевым буквам имен, слепая и склизкая "щина""". А вы говорите - Юрий Буйда, Юрий Буйда... 
Сергей Носов. Член общества, или Голодное время: Роман. - СПб.: Амфора, 2001. - 230 с. Тираж 5000 экз. ISBN 5-94278-053-6 Первый роман петербургского прозаика Сергея Носова (1957) "Хозяйка истории" был сначала опубликован (в сокращенной версии) в "толстом" журнале ("Звезда", 1999, # 5), а затем издан отдельной книжкой в "амфорной" серии "Наша марка". Нынешнему изданию также предшествовала журнальная публикация ("Октябрь", 2000, # 5). Такая привычная журнально-(интернетно)-книжная концепция появления текстов была счастливо нарушена издательством "ОЛМА" осенью прошлого года: в состав авторского сборника Носова "Дайте мне обезьяну" вошел новый, нигде ранее не публиковавшийся одноименный роман, две пьесы для чтения и три новеллы. "Член общества" поразительно напоминает "Клуб убийц букв" Кржижановского: человек со стороны (в обоих случаях рассказчик) попадает в закрытую тусовку, где что-то такое непонятное вытворяют с книгами. Клуб убийц букв организован вокруг запрета переносить литературный замысел на бумагу: темы и сюжеты, оглашаемые на собраниях клуба, но не предназначенные бумаге, образуют тайный капитал, не подлежащий растрате, пущенный в рост и приносящий надежный доход. В одной из таких историй герой лелеет замысел трактата о музыкальных средствах выражения тишины, а потом случайно встречает экземпляр Евангелия, пометы на полях которого отмечают в тексте моменты молчания Иисуса: "на полуслипшихся желтых полях ветхой книги рядом с отсказавшими себя четырьмя, благовествовало не нуждающееся в словах, раскрывающееся и с пустых книжных полей пятое Евангелие: От молчания". Потрясенный герой сжигает свой трактат... Члены Клуба приглашают Рассказчика на свое тайное собрание, чтобы проверить на "обычном" человеке (не писателе) силу чистых замыслов; и все же в финале он неожиданно для себя переносит на бумагу всю эту историю: "это правда - словами я не владею; это они овладели мной, взяли меня напрокат". И еще: "слова злы и живучи - и всякий, кто покусится на них, скорее будет убит ими, чем убьет их". В романе Носова до убийства дело не доходит: речь идет о специфического толка кулинарии. История такая: Рассказчика заманивают на заседание Общества библиофилов (слушается доклад о маргиналиях, "о том, как проступает сквозь них лицо конкретного человека") и затем мало-помалу побуждают его к самовыражению: сначала, конечно, работа с цитатами, затем герой неожиданно для себя сообщает свои детские воспоминания, а библиофилы в некотором роде питаются его рассказами, - посему они гастрономы, и, даже более того, - вегетарианцы: из человека как бы нечто прорастает, распускается, а они собирают, так сказать, плоды... Антропофаги, одним словом. Объект их нетрадиционного кулинарного интереса - музыка, звучащая внутри героя. Дабы извлечь ее, как устрицу из раковины, надобно героя приготовить - придумать некий сюжет ("воспитательный роман"), по мере развития которого будет раскрываться внутренняя сущность героя. Разгадав коварные намерения библиофилов, Рассказчик (не без участия Автора) обрывает повествование: молчание - лучший способ остаться несъеденным. 
Артуро Перес-Реверте. Клуб Дюма, или Тень Ришелье: Роман / Пер. с исп. Н.Богомоловой. - М.: Иностранка, 2002. - 597 с. - (Лекарство от скуки). Тираж 20 000 экз. ISBN 5-94145-044-3 Артуро Перес-Реверте (Perez-Reverte, 1951) - популярнейший испанский писатель, военный журналист, автор романов "Учитель фехтования" (El maestro de esgrima, 1988), "Фламандская доска" (La tabla de Flandres, 1995; русский перевод 1997), "Кожа для барабана, или Севильское причастие" (La piel del tambor, 1996; русский перевод 2000). "Доска" и "Кожа" выходили в переложении Натальи Кирилловой; "Клуб Дюма" (El club de Dumas o La Sombra de Richelieu, 1993) перевела Наталья Богомолова. Сюжет книги лег в основу фильма Романа Полански "Девятые врата". Герой романа, Лукас Корсо, профессиональный охотник за редкими книгами, выполняет одновременно два весьма денежных заказа - ему поручено проверить подлинность рукописи 42 главы "Трех мушкетеров" (1844) Александра Дюма-отца и сравнить между собой три сохранившихся экземпляра "Книги о девяти вратах в царство теней" (Венеция: Аристид Торкья, 1666; автор неизвестен; в книге, предположительно, описан способ вызвать дьявола). По ходу дела Лукас обнаруживает, что за ним следит таинственный незнакомец со шрамом. В результате странного "пируэта памяти" Корсо отождествляет незнакомца с Рошфором, агентом кардинала Ришелье, - вот уже вырисовывается какая-то тема, она начинает управлять "загадочной и сумбурной мелодией", события принимают все более романный оборот, Лукас вынужден одновременно играть роль "и искушенного читателя, и главного героя", и вот постепенно две истории сливаются в одну: "тень кардинала, в чьей библиотеке было собрано подозрительно много книг о дьяволе, намечала по канве узор тайной интриги". Интрига оказывается чрезвычайно запутанной - Лукас, в качестве читателя второго уровня, никак не может выявить авторский замысел, развести оригинал и копию, обманку, ложный след. Недаром он грезит о славной эпохе наполеоновских войн, когда "флаг еще оставался флагом, Император - Императором, роза - розой, да, роза - розой". Самое сложное - усвоить характер игры, примерить на себя вымысел, погрузиться в сюжет, "перенять его логику, <...> и отказаться от логики внешнего мира... И тогда продолжать уже легко, потому что, если в реальности многое происходит случайно, в литературе почти все подгоняется под логические законы". В итоге выясняется, что Лукас оказался жертвой собственной чрезмерной тяги к интертекстуальности, незаконно сблизив разноплановые литературные явления (роман-фельетон, детектив, готический роман). На самом деле у истории было два автора, и один из них оказался настоящим злодеем... 
Оксана Забужко. Полевые исследования украинского секса: Роман, рассказ / Пер. с укр. Е.Мариничевой. - М.: Издательство Независимая Газета, 2001. - 208 с. - (Серия "Цветная проза"). Тираж 3000 экз. ISBN 5-86712-124-0 Оксана Забужко - известная украинская сочинительница, философ по образованию, автор четырех поэтических сборников, повестей, рассказов, литературно-философских исследований и эссе. Роман "Полевые исследования украинского секса" (1996) стал в Украине самым громким литературным событием девяностых и доныне возглавляет список национальных бестселлеров. В книгу вошел также рассказ "Девочки" (1998). Героиня "Полевых исследований", как и Лукас Корсо, тоже в чем-то читатель второго уровня: свою частную, постельную жизнь она воспринимает не иначе, как часть какого-то закрученного сюжета, - причем не банально бытового, и даже не психопатологического, а национально-культурного: чувства важны не сами по себе, но как индикатор градуса национального единства. Именно потому, что нечто происходит сразу в языке, оно никак не может произойти в постели: непосредственное чувственное восприятие вытеснено рефлексией, национальное самосознание не выключается ни на минуту, здоровый ритм телесных движений сбивается на усложненную барочную ритмику украинского стихосложения. Героиня связывает с литературой грядущее исцеление национального духа, преодоление извечной инфицированности страхом, искоренение духовного рабства etc., сетуя при этом на ее, литературы, отсутствие. Но беда-то как раз в том, что литература постоянно присутствует, в том, что героиня смешивает национальное и эмоциональное, dictio и frictio. 
Юрий Петкевич. Колесо обозрения: Повести. - М.: Издательство Независимая Газета, 2001. - 288 с. - (Серия "Цветная проза"). Тираж 3000 экз. ISBN 5-86712-112-7 Юрий Петкевич (1962) - белорусский прозаик, художник, киносценарист. В прошлом году в издательстве "Вагриус" вышла его первая книга прозы "Явление ангела". В настоящем издании собраны повести "Колесо обозрения", "Беспокойство", "Переходный возраст", "Я и Иванов". Проза Петкевича принципиально бессюжетна; там, где ленивый читательский глаз склонен увидеть историю, писатель дает раскадровку, а она требует более активного, творческого восприятия, правополушарного что ли. Цвет появляется в начале абзаца - и тут же создается острое ощущение монтажа. Вот вам нарезка. Лицо кирпичного цвета. Лицо цвета бабушкиного сундука. Вода цвета железа. Разноцветное на черном фоне. Черное на белом. К моим рыжим волосам пойдет красный цвет, только красный цвет - это уж слишком, и я сшила: красное в белую полоску. Небо было разноцветным. В тазу плавал желтый лист. Разноцветная деревня на синем фоне неба. Детский сон: цветы, желтые листья осенью, разноцветное небо и кошка, которая смотрит в воду. Светофор. Листья, вода, золотая монета. Красят краской. Черный костюм, черный галстук, золотая монета, светофор. Очень синее небо, блондинка кирпичного цвета. Сверкала на солнце речка, а по ясному небу кувыркались разноцветные листья. Красное, белое, черное, ржавое, разноцветное. Синяя туча, струи тумана мыльного цвета. Черный паровоз, черное солнце, большая желтая рыба. Желтые слезы, шляпа в небе, как золотое облако. Красная пустыня, ледяное небо, черный паровозный дым. Четырнадцать черных машин. Нестерпимый блеск. Ржавые трубы, черный дым, рыжие волосы. Огненная шуба, чулок голубого цвета. Черная земля, голубые глаза, черные хлопья на помрачневшем небе. Под белым всегда увидишь черное. Фисташковые глаза. Цветная проза. В предыдущих выпусках
 поставить закладку
 написать отзыв
|
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
предыдущая
|
||
|
|
||
|
||