www.russ.ru Шведская лавка # 59

Выпуск подготовил Роман Ганжа

Риккардо Пиккио. Древнерусская литература
Виктор Живов. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры
Норберт Элиас. Придворное общество: Исследования по социологии короля и придворной аристократии
Фернан Бродель. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II: В 3 ч. Ч. 1: Роль среды
Бернар Гене. История и историческая культура средневекового Запада
Артур Данто. Аналитическая философия истории
Александр Койре. От замкнутого мира к бесконечной вселенной

Риккардо Пиккио. Древнерусская литература / Пер. с итал. М.Ю.Кругловой, И.В.Михайловой, Е.Ю.Сапрыкиной, А.В.Ямпольской; Предисл. А.С.Демина. - М.: Языки славянской культуры, 2002. - 352 с. - (Studia Philologica). Тираж не ук. ISBN 5-94457-024-5

Риккардо Пиккио (Riccardo Picchio, 1923) - известный итальянский славист. Первое издание книги "Древнерусская литература" (La letteratura russa antica) вышло в Милане в 1959 году. Перевод сделан со второго издания, опубликованного в 1968 году.

Сюжет книги выстроен вокруг понятия "православное славянство" (Slavia Orthodoxa). Сперва это - общность славянского языка, которому Кирилл и Мефодий придали "достоинства языка христианского". Общность эта возникла под прямым влиянием Византии, однако позже (в культуре Киевской Руси) была осмыслена как независимая от "греческого христианского мира". Такое осмысление стало истоком многовековой идеологической традиции, существующей по сей день. Между тем диахроническое единство этой традиции не всегда было обеспечено устойчивой идеологической базой. Так, в эпоху феодальной раздробленности "от старой киевской идеологии уцелело только расплывчатое понятие православного славянского патриотизма", поэтому единство было, так сказать, чисто стилистическим. Пиккио полагает, что именно стилизация (воспроизведение идеальных образцов, не подкрепленное "реальностью") послужила причиной "замкнутости православной славянской культуры на самой себе, как бы в нарочитом ее противостоянии "миру"". Но, с другой стороны, это все же "настоящее" единство, в отличие от "насильственного" единства, насаждаемого коварными московскими князьями: "настоящим средством поддержания преемственности древнерусской литературы в переходную эпоху между закатом Киева и возвышением Москвы было не столько национальное и культурное "сознание", сколько стиль". XIV веком Пиккио датирует начало эпохи "православного славянского Возрождения", универсальный смысл которого превосходит "амбициозные устремления Москвы". "Нарочитое духовное восстановление связи" с предшествующей традицией по-московски - всего лишь политический демарш, нисколько не выражающий прямую культурную преемственность.

Далее Москва сравнивается с Европой: в Европе - гуманизм, филология, критика; в Москве - "простодушное" доверие к старинным легендам, мракобесие, "низкий уровень художественной культуры", тенденциозность, "тяжеловесность и избыточность стиля", "вычурная торжественность", "чисто механическое" использование традиционных выразительных средств, бюрократизация церковного духа, несамостоятельность мышления, "честолюбивая пышность", напыщенность, архаизация. "И с историко-культурной, и с политической, и с сугубо литературной точек зрения позицию Москвы по отношению к Западу следует с полным основанием оценивать негативно". И, напротив, те идейные течения в общем потоке "православного славянского Возрождения", которые были открыты западным влияниям (вроде ереси "жидовствующих"), а потом "задавлены" генеральной линией, Пиккио оценивает как "стимулирующие" и оказавшие глубокое (но непризнанное) положительное воздействие на литературную традицию складывавшегося Московского государства.

Виктор Живов. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. - М.: Языки славянской культуры, 2002. - 760 с. - (Язык. Семиотика. Культура). Тираж не ук. ISBN 5-7859-0221-4

Виктор Живов родился в Москве в 1945 году. В 1969 окончил филфак МГУ по отделению структурной и прикладной лингвистики. С 1989 работает в Институте русского языка РАН, в настоящее время возглавляет сектор истории русского литературного языка. С 1995 профессор Отделения славянских языков и литератур Калифорнийского университета в Беркли. Автор книг "Очерки по синтагматической фонологии" (1980), "Язык и культура в России XVIII века" (1996). В данном издании собраны статьи 1981 - 1999 годов, посвященные истории русской культуры от древнейших времен до XIX века.

Материалы сборника отражают двадцатилетний дрейф исследовательской стратегии Живова в направлении от "структуры" к "истории": "Страсть к историческим деталям - это страсть к разрушению, потому что - в противность идеологическим и нарративным конструктам - деталь деструктивна. Детали - это остатки ушедших культурных практик, которые оказались недоеденными потребившей их псевдореальностью концептуального знания. Поэтому овладение деталями сокрушает это знание, дает власть над ним и освобождает от него". И далее: "Мне хотелось посмотреть, что сделается с нашим знанием о разных областях русской культуры, если мы вытащим из него такие готовые продукты, как государство, право, язычество, просвещение, европеизация, интеллигенция, и вставим в него то необработанное сырье, из которого эти продукты готовили". Так, например, в статье 1982 года "История русского права как лингвосемиотическая проблема" вводится оппозиция культурного и действующего права ("основная парадигма русского юридического сознания: культурное право не действует, а действующее право не имеет культурного статуса"), а в новейшем постскриптуме к этой статье автор критикует "представление о дуалистическом культурном архетипе как константе русского исторического развития" и говорит о "смешанных практиках", с разной степенью успеха согласующих разнородные тенденции. В статье 1999 года "О превратностях истории" говорится о принципиальной незавершаемости русских исторических парадигм: "история как совокупность представлений о прошлом не содержит в себе ни законченности, ни стройности, ни особого смысла. Композиция разваливается, один кусок налезает на другой, факты, упомянутые в начале, исчезают из памяти в середине <...> Создать осмысленную историю нам не под силу (хотя это и не лишает резона разглядеть сюжет в отдельных ее фрагментах)".

В контексте нашего обзора интересно упомянуть о перекличке с идеями Риккардо Пиккио в статье 1993 года "Особенности рецепции византийской культуры в древней Руси". Живов пишет о жанровой неупорядоченности, риторической неорганизованности древнерусской словесности. Литературное пространство было устроено как-то иначе. Так, Пиккио полагает, что древнерусский текст принадлежит к той или иной группе в зависимости от того, к какому образцу он возводится реципиентом. Изменение рецепции, то есть отнесение текста к другому образцу, меняет его классификационные характеристики. Живов пишет, что "хотя соотнесение с образцами выступает как важный инструмент описания <...> словесности, оно вряд ли может быть положено в основу классификации текстов, поскольку во многих случаях образцов может быть несколько". Исходить нужно из авторской интенции: "Можно предположить, что, создавая текст, автор (переводчик, компилятор, редактор) вполне отчетливо представлял себе, какое место он должен занять в литературной системе"... В связи с Пиккио можно упомянуть также статью 1992 года "Slavia Christiana...", в которой защищается гипотеза о существовании славянской христианской общности, в начале XII века разделившейся на Slavia Orthodoxa и Slavia Romana.

Особое внимание хочу обратить на статьи "Государственный миф в эпоху Просвещения и его разрушение в России конца XVIII века" (1989) и "Первые русские литературные биографии как социальное явление: Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков" (1997). Речь в них идет, в частности, о возникновении мифологии поэта из мифологии государства ("поэт получил те мироустроительные харизматические полномочия, которые ранее усваивались императору"), о путях создания легитимного пространства литературы, в котором фигура писателя обретает социально конвертируемый статус.

Норберт Элиас. Придворное общество: Исследования по социологии короля и придворной аристократии, с Введением: Социология и история / Пер. с нем. А.П.Кухтенкова, К.А.Левинсона, А.М.Перлова, Е.А.Прудниковой, А.К.Судакова. - М.: Языки славянской культуры, 2002. - 368 с. - (Studia historica). Тираж не ук. ISBN 5-94457-034-2

Норберт Элиас (1897 - 1990) - известный немецкий социолог. В прошлом году на русском языке выпущен двухтомник "О процессе цивилизации" (1939) и сборник статей разных лет "Общество индивидов". "Придворное общество" - работа 1969 года.

Ключевое понятие первых глав книги - "фигурация" (Figuration). Ключевой мотив - критика дихотомии общества (как чего-то внеиндивидуального) и индивида (как чего-то внеобщественного): "Придворное общество не есть феномен, существующий вне индивидов, которые его составляют; а эти индивиды, будь то король или камердинер, не существуют вне того общества, которое они все вместе составляют. Понятие "фигурации" служит для того, чтобы выразить это обстоятельство". "Двор" - это фигурация, репрезентативная для (в частности) французского общества эпохи Людовика XIV так же, как "город" репрезентирует более поздний общественный уклад. Двор - это инструмент королевской власти, точно сбалансированный механизм, позволяющий достигать значительных результатов при небольшом приложении сил: "Волны завистливого соперничества бурлят вокруг короля, нарастая, убывая и поддерживая тем самым общественное равновесие. Король же играет на этом соперничестве как музыкант", раздавая (или наоборот, удерживая) разнообразные мелкие знаки внимания. Таким образом, "двор" - абсолютно публичное пространство, в котором "существовать" означает "быть центром внимания", то есть быть символически признанным и отмеченным. Очевидно, что "реальность" короля - это совокупный итог "реальностей" всех его подданных, и его власть - это не односторонне осуществляемое "господство", но обоюдное "принуждение".

Наибольший интерес представляет глава "К социальному происхождению аристократической романтики в процессе перемещения знати к королевскому двору". Романтика - это "любовь к прекрасному прошлому и мечтательная тоска по его восстановлению <...> по освобождению от острого принуждения общественной взаимозависимости", и, в том числе, мечта о возвращении в лоно "природы". Элиас показывает, что "природа" ("ландшафт", мир "объектов") как нечто удаленное, противостоящее, подлежащее познанию, возникает в процессе превращения дворян (живущих в своих поместьях) в придворных: "В понятиях "субъект" и "объект" представлен способ дистанцирования людей в их социальных союзах от того, что они переживают как "природу"". Быть при дворе - значит все время контролировать свои внешние проявления, обуздывать свою натуру: "Броня самопринуждения и маски, которые теперь <...> создают себе как часть себя самих <...> все индивиды в придворном обществе, сильнее, чем прежде, дистанцируют людей не только от природы, но и друг от друга". Подавление спонтанных импульсов, рефлексия, совесть - вот из чего теперь складывается "человек". Появление "внутреннего мира", непробиваемой броней отгороженного от мира внешнего, - и, как следствие, - проблема отличия "реальности" от "иллюзии", фундаментальное картезианское сомнение. "Однако на этой стадии люди еще не способны дистанцироваться от самих себя и процесса своего собственного мышления, чтобы в качестве основополагающего элемента включить в имеющийся понятийный образ субъект-объектного отношения также и структуру самого этого дистанцирования". Далее, "свет" - это достаточно мобильное и масштабное общество, чтобы его члены ничего не знали друг о друге. И, поскольку неизвестно, кем в "действительности" является встреченный тобой человек, становятся возможны маскировка и притворство как сознательная, отрефлексированная стратегия.

Фернан Бродель. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II: В 3 ч. Ч. 1: Роль среды / Пер. с фр. М.А.Юсима. - М.: Языки славянской культуры, 2002. - 496 с. - (Studia historica). Тираж не ук. ISBN 5-7859-0223-0

Фернан Бродель (1902 - 1985) - знаменитый французский историк, один из лидеров школы "Анналов". На русском языке выходили его труды "Динамика капитализма", "Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV - XVIII века", "Что такое Франция?". Предлагаемый читателю труд по истории Средиземноморья писался в 1940 - 1944 в немецком лагере для военнопленных. Первое издание датируется 1949 годом.

Бродель сочиняет своего рода исторический роман, главный герой которого - Средиземноморье. Роман следует читать так, будто вы с этим героем не знакомы и слышите его имя впервые. Его "присутствие" не вытекает из простого наличия Средиземного моря; он не занимает в истории то место, которое обозначено пунктиром географических очертаний; он еще только нуждается в определении, он неотчетлив, неузнаваем... Странный герой - какое-то текучее пространство, скорее холст, нежели изображенная на нем фигура. Сюжет: приключения героя во второй половине XVI века. Первая часть триптиха - экспозиция, знакомство с персонажами. Blow-up: "Средиземноморье таково, каким его делают люди". То, что на расстоянии напоминает силовое поле или световой источник, яркость излучения которого по мере удаления от него слабеет, на самом деле - "циркуляция людей, материальных и духовных ценностей". Жизнь, рассеивающаяся по широким пространствам, но не беспорядочно, а как бы ритмично: наталкиваясь на препятствие в одном месте, разливается, дает себе волю в другом ("Так, в XV веке, когда продвижение турок начинает беспокоить страны Леванта, западноевропейская торговля с большей, чем когда бы то ни было, силой устремляется в Северную Африку"). Поэтому история Средиземноморья выглядит по-разному "с точки зрения каждой из земель и каждого из морей, расположенных вблизи и вдали от него".

Другие персонажи: Пустыня ("ислам - это пустыня, <...> это простор пустыни, ее аскетическая суровость, внутренне присущий ей мистицизм, ее преданность неумолимому солнцу, унитарному принципу мифологии; это множество других ощущений человека, затерянного в пространстве"), Европа ("Море притягивает к себе континент и дробит его по своей прихоти"), Океан ("Каждый из этих разных океанов, связанный с историей отдельных народов, легко находит своих исследователей. Но другая Атлантика, соединяющая все эти образы в единое целое, прозябает в забвении"). Наконец, мы что-то узнаем о главном герое: "Социальная целостность Средиземноморья заключается одновременно в этом пространстве дорог и пространстве городов, в этих силовых точках и линиях. Дороги и города, города и дороги..." Мир, пребывающий в постоянном движении... Но это уже сюжет второй части трилогии.

Бернар Гене. История и историческая культура средневекового Запада / Пер. с фр. Е.В.Баевской, Э.М.Береговской. - М.: Языки славянской культуры, 2002. - 496 с., карт. - (Studia historica). Тираж не ук. ISBN 5-94457-023-7

"Каково было место истории в Средние века? Кем был историк? Как историки работали? Какие усилия они прилагали, чтобы реконструировать близкое и далекое прошлое? Кто их читал? Кто их слушал? Какую сумму знаний, какую картину прошлого они смогли оставить в наследство своим современникам и потомкам? Какое влияние имели эти знания и картина прошлого на менталитет и образ действия людей? " - такие вопросы ставит автор, французский культуролог и историк Бернар Гене, в самом начале своего исследования. Средневековая "historia" - это повествование о свершившихся делах, то есть описание событий преимущественно в связи с лицами, их вызвавшими, меньше говорящее о том, что произошло, и больше - о том, что было сделано. История - это именно рассказ о делах, деяниях, поступках, а историк - в первую очередь рассказчик, поэтому наилучший историк - это "литератор", и лишь значительно позже - "эрудит", собиратель пыльных фактов.

В средние века история не была "объективным" изложением событий. "Объективность" попросту еще не появилась как понятие. Если возникало противоречие между источниками, историк не должен был предпринимать критический анализ свидетельств, но - установить определенную иерархию свидетелей. Общепринятой была такая иерархия: visa (увиденное), audita (услышанное), lecta (прочитанное). Устным рассказам верили беспрекословно. Особенно доверяли тем информантам, которые объявляли себя очевидцами событий. Источники делили на истинные (одобренные авторитетом) и апокрифические (авторитетом не одобренные). Разницы между повествовательными и документальными источниками долгое время не существовало, как не существовало и понятия "подделка". "Средневековый "фальсификатор" подчас оказывается в конечном счете просто ученым-эрудитом, который с помощью всей своей учености составляет документ или повествование, зная, что это - апокриф, но надеясь, что какой-либо авторитет рано или поздно возведет его в ранг подлинника". Главная социальная функция средневековой истории - не производство "знания", а обеспечение легитимности и преемственности власти через рассказ о ее древнем происхождении и славных делах, сочинение юридических и политических прецедентов, оправдывающих настоящее.

Артур Данто. Аналитическая философия истории / Пер. с англ. А.Л.Никифорова, О.В.Гавришиной. - М.: Идея-Пресс, 2002. - 290 с. Тираж 1000 экз. ISBN 5-7333-0050-7

Артур Данто - американский профессор философии, о котором мне удалось узнать только то, что в 1968 году у него вышла книжка "Аналитическая философия знания", а в прошлом году появился русский перевод его сочинения "Ницше как философ". "Аналитическая философия истории" датирована 1965 годом.

Аналитическая философия истории, в понимании Данто, призвана прояснить специфический способ согласования событий, присущий историку. Первым делом Данто разводит "историю" и "субстантивную философию истории" ("историческую теологию", или "пророчество"). Историк "описывает некоторые прошлые события, ссылаясь на другие события, которые для первых событий находятся в будущем, но для самого историка являются прошлым". Философ же истории (в смысле не аналитик, а субстантивист) истолковывает настоящее или будущее так, как это мог бы сделать будущий историк, для которого эти настоящее и будущее являются прошлым, или же описывает прошлые события, ссылаясь на другие события, которые находятся в будущем и для описываемых событий, и для самого философа. Так поступать нехорошо. На самом деле будущее открыто: мы не знаем, что историки будущего скажут о нас, в этом смысле не существует никакой "истории настоящего". Только более поздние события придают значение предшествующим: это значение раскрывается в контексте завершенного рассказа (story). Полностью описать событие - значит включить его во все возможные правдивые рассказы, что недостижимо. Историческое знание, выходит, относительно. Но оно не является невозможным. Данто опровергает главный (скептический) аргумент против возможности истории. Суть аргумента в том, что все суждения о прошлом суть искажения. Данто показывает, что "настоящее" и "прошлое" неразделимы: мы воспринимаем настоящее только в свете прошлого. Значит, скептический аргумент касается не только суждений о прошлом, но и вообще любых суждений. История, таким образом, возможна в той же степени, что и любое другое знание.

Александр Койре. От замкнутого мира к бесконечной вселенной / Пер. с англ. К.Голубович, О.Зайцевой, В.Стрелкова. - М.: Издательство "Логос", 2001. - 274 с. Тираж 1500 экз. ISBN 5-8163-0028-8

Александр Койре (Александр Владимирович Койракский, 1892 - 1964) - французский философ и историк науки русского происхождения, автор работ о русских мыслителях 30 - 40-х годов XIX века, о немецких мистиках и алхимиках XVI века, о Галилее (Etudes Galileennes, 1939), о Ньютоне (Etudes Newtoniennes, изд. в 1968) и др. Предлагаемая книжка впервые появилась на английском языке в 1957 году.

Койре исследует изменения картины мира, произошедшие благодаря научной революции XVII века: это разрушение Космоса и геометризация пространства. Мир более - не конечное и строго упорядоченное целое, чья пространственная структура воплощает иерархию ценностей и совершенств, но неопределенно большая и даже бесконечная Вселенная, в которой не допускается никакой иерархии природ и единство которой обеспечивается исключительно идентичностью законов, действующих в любой ее точке, а также онтологической однородностью составляющих ее минимальных элементов. Аристотелево пространство (совокупность разнородных мест) заменяется евклидовым (однородным и бесконечно протяженным). Ученый перестает пользоваться понятиями ценности, совершенства, гармонии, цели. Бытие лишается качественности, мир ценностей отделяется от мира фактов.

Интерпретации Койре были для его времени совершенно новаторскими. Например, факт введения гелиоцентрической модели Коперником толкуется так: "помещая Солнце в центр мира благодаря его достоинству, Коперник возвращается к пифагорейской концепции и полностью опрокидывает иерархию мест средневекового и античного Космоса, в котором центральное место никоим образом не является самым почетным, но, напротив, наиболее недостойным (презренным). Оно является фактически наиболее низким и присущим несовершенству Земли; совершенство находится наверху, на небесном своде, выше которого находятся "небеса", между тем как ниже Земли (ее поверхности) находится как раз преисподняя". И далее: "Лишь старые традиции, традиция метафизики Света <...>, платоновская реминисценция и возрождение неоплатонизма и неопифагорейства (Солнце видимое, представляющее Солнце невидимое, Мэтр и король видимого мира и, следовательно, символ Бога...) могут объяснить чувства, с которыми Коперник говорит о Солнце. Он его обожает и почти обожествляет <...>. Коперник <...> не является коперниканцем. Он "несовременен"". Таким образом, Койре ищет ключ к системе Коперника в платоновской метафизике. Метафизический принцип, согласно которому сферическая форма является причиной естественного кругового движения, позволяет приписать Земле кольцевой ход, подобный ходу планет и управляемый теми же законами, а также отбросить противопоставление подлунного и надлунного миров, утверждая тем самым единство и единственность Вселенной.

В предыдущих выпусках

Сводный каталог "Шведской лавки"



Шведская полка \| Иномарки \| Чтение без разбору \| Книга на завтра \| Периодика \| Электронные библиотеки \| Штудии \| Журнальный зал