Русский Журнал / Круг чтения / Шведская полка
www.russ.ru/krug/vybor/20030114.html

Шведская лавка # 97

Дата публикации:  14 Января 2003

Выпуск подготовил Роман Ганжа

Книги предоставлены магазином "Гилея"

Олег Аронсон. Богема: Опыт сообщества (Наброски к философии асоциальности). - М.: Фонд "Прагматика культуры", 2002. - 94 с. - (Малая серия). Тираж 600. Формат 84х108/32. ISBN 5-7333-0203-8

"Вряд ли есть кто-то, кто не знает, что такое богема", - так начинается эта книга. Да, вроде бы все знают, что богема - это какие-то люди, объединенные по каким-то признакам в некую социальную группу. Но затем автор использует фигуру "на самом деле все далеко не так просто" и начинает последовательно деконструировать "социологический" и "исторический" подход к понятию "богемы". "Во-первых, если богема и какая-то социальная группа, то весьма странная, поскольку совершенно не ясны правила, по которым мы могли бы установить попадает данный индивид или не попадает в эту группу". Скорее, это некая ниша, складка в общественной материи, анклав асоциальности, скрытая каверна в коллективном теле, в остальном абсолютно прозрачном. "Социальность" мы привычно определяем через принадлежность к некой легитимной деятельности, к "труду", к "работе", видом которой является также и "отдых", "досуг". Более того, видом работы является "мышление" как таковое: это работа по собиранию и удержанию мира в целостности, по наделению его смыслом, по приданию миру характера бытия. В таком широком понимании "работа" контрадикторна "праздности". Миру работы "чужда повседневность, и в нем человек нетрудящийся не может обрести полноту присутствия <...> [этот "хайдеггеровский" мир] - крестьянский. Этому миру чуждо развлечение и уж подавно чужда лень". И вот тут автор делает одну любопытную вещь, без которой все его последующее изложение становится бессмысленным, - он объявляет этот "мир работы" несуществующим: "Нетрудно заметить, что этот трудовой крестьянский мир, лежащий в основании нашего опыта мышления и опыта существования в мире, абсолютно фиктивен. Он придуман горожанином, недовольным городом, и практически лишен главного - общины, то есть той неразделенности, совместности людей в общности труда и речи, которая и позволяет им быть чем-то, что не противостоит природе, а имманентно ей". И вот богема как раз и есть попытка обнаружения подобной общности в условиях города. Тут можно вспомнить лозунг "Ты - это не твоя работа" из "Бойцовского клуба" или "иммедиатизм" Хаким Бея. Автор всячески подчеркивает, что все последующее изложение (первые литературные свидетельства "существования" богемы у Теофиля Готье, Виктора Гюго, Анри Мюрже и Жерара де Нерваля; описание богемы у Карла Маркса и Вальтера Беньямина; Бальзак: "город" и "деньги"; литературно-философская история понятий "собственность" и "присвоение", в частности, у Прудона; Бодлер, "поза" и фотография; "советская богема": Кайдановский, Аверинцев, Мамардашвили как примеры) избегает апелляции к генерализующим категориям той или иной науки. Богему нельзя исследовать в классической, по сути дела, аристотелевской, научной установке. Ее нельзя вписать в некую предустановленную, иерархически организованную и вневременную общность, нельзя опосредовать системой категорий. Богема - это скорее изменчивая форма реализации "непосредственности", "непосредственной общности" в насквозь медиальном пространстве города и работы. "Богема всегда разобщена, она <...> гетерогенна, она изменчива, ее границы неопределенны <...> [это общность], которая коммуницирует по своим правилам. И правила эти общество не хочет признавать <...> Итак, слово "богема" понятно каждому, но не имеет конкретного референта <...> Однако, возможно, как раз неконкретность и нечеткость понятия богемы более значимы для первых подступов к ее пониманию, чем предъявление конкретных персонажей из этой среды <...> ощущение ее присутствия <...> оказывается важнее понимания того, что это такое". Ускользающее присутствие, неустойчивая общность, поверхностный эффект, момент задержки, фикция языка, неустранимый дар свободы, - вот что такое богема.

Мария Маликова. Набоков: Авто-био-графия. - СПб.: Академический проект, 2002. - 234 с. Тираж 500. Формат 84х108/32. ISBN 5-7331-0270-5

Автор начинает с того, что объявляет рискованным подход к "Другим берегам" ("Speak, Memory") как к "простому", "человечному" и "искреннему" произведению, принадлежащему к традиции классической русской литературы, и сообщает, что "предшествовавшие способы анализа ДБ/SM другими исследователями в основном оказывались предсказуемыми и не очень плодотворными", так что сперва необходимо понять, "что в этом тексте парализует его интерпретацию". Да, действительно, Набоков сознательно конструирует своего читателя, предустанавливая единственно верную стратегию чтения, состоящую в "прослеживании тематических узоров" и "поиске ключей". Удивительно другое: то, что большинство исследователей творчества Набокова сознательно же принимают навязанные им правила игры, так что их работа сводится к полной имитации автора. А если они еще практикуют "невинное и неизбежное использование ДБ/SM в качестве источника сведений о жизни Набокова", то мы имеем случай Брайана Бойда, который в "научном" биографическом тексте некритически сополагает вымышленную "Поленьку" и реального Мстислава Добужинского. "В фикциональном тексте [это соположение], напротив, становится онтологически гомогенным через представление художественного мира как "возможного"", но тогда, если считать ДБ чистой fiction, пропадает автобиографическая составляющая текста. Разрешению этого противоречия, выработке корректной стратегии чтения набоковской автобиографии и посвящена книга Марии Маликовой. "Для адекватного понимания той формы напряжения между вымыслом и реальностью, которое актуально для автобиографии Набокова, необходимо найти релевантный для нее автобиографический контекст <...> Так, Набоков откровенно использует топосы толстовского "Детства" и эпопеи Пруста, но это эксплицитное и полу-ироническое использование "чужого слова" ближе <...> к пародии в понимании Тынянова <...> Поэтому обнаруживаемые в ДБ/SM интертексты следует рассматривать функционально - с учетом как обуславливаемых автобиографической традицией "автобиографических фигур", так и интертекстуальной стратегии Набокова, эксплицитно и иронически работающего со всей литературной традицией". Один из сюжетов книги Маликовой - Набоков и Розанов. "Автобиографическое письмо Набокова и Розанова - два полюса русской автобиографической традиции. Схематично их можно определить как, соответственно, "визуальное" и "телесное"". Для первого характерна замена актуального воспоминания-переживания визуальным, культурным, законсервированным в традиции "паттерном", эстетически сконструированным "миражом", при этом Набоков деконструирует саму эту традицию в модусе иронии. Для второго же характерен акцент на уникальности, единичности, пафос антилитературности, дистанция от любой традиции... Книга написана благодаря помощи финского фонда CIMO, Академии наук Финляндии и университета Тампере.

Ирина Шевеленко. Литературный путь Цветаевой: Идеология. Поэтика. Идентичность автора в контексте эпохи. - М.: Новое литературное обозрение, 2002. - 463 с. - (Научное приложение. Вып. XXXVIII). Тираж 2000. Формат 60х90/16. ISBN 5-86793-189-7

Книга представляет собой переработанный и дополненный вариант докторской (Ph. D.) диссертации автора, защищенной в Стэнфордском университете в 1998 году. "Эта книга посвящена литературной биографии Марины Цветаевой, поскольку повествование в ней строится как рассказ о текстах, созданных автором. Эта книга посвящена литературной биографии Цветаевой, поскольку эти тексты анализируются как развертывающаяся во времени цепочка смыслов и способов их выражения, составляющих историю писательского опыта автора. Эта книга посвящена также истории взаимоотношений автора с эпохой вообще и литературной эпохой в частности, в которой он жил и которая живет в его текстах. Наконец, это книга о том, как формируется и развивается идентичность автора, почему она так формируется и что это значит для его текстов и его литературной судьбы". Разбирая основные существующие на сегодняшний день типы работ о Цветаевой (мотивно-тематическая реконструкция "поэтического мира" вне категорий развития и изменения и вне соотнесения с историко-литературным контекстом; диахронный разбор конкретного мотива или темы с акцентом или на видоизменении этого мотива, или на его постоянстве без контекстуализации анализируемого материала в культуре эпохи; мифопоэтический анализ с выявлением некоторого целостного миросозерцания автора, которое проявляет себя в его пристрастии к тем или иным мифологическим кодам и схемам; интертекстуальное исследование) автор подчеркивает дефицит концепций пути Цветаевой как поэта и прозаика в контексте своей эпохи. Данная книга призвана восполнить этот дефицит. Если бегло перечислить те "чувствительные", ключевые пункты, в которых нарратив цветаевского пути отклоняется от "нормы", то список может быть таков. Цветаева начинает свой литературный путь по-дилетантски; практически не печатается в тот период, когда ее творчество ближе всего к мэйнстриму, а по возвращении дает новую жизнь в своем творчестве, казалось бы, отработавшим свое символистским мифам и мифотворческим стратегиям; конструирует собственную идентичность на каждом важном этапе пути как выбор по возможности маргинальной позиции, которая превращается ею в один из источников творческого пафоса и свободы. И все это при том, что базовые идеологемы Цветаева черпает из арсенала общеизвестного, общедоступного: романтическое двоемирие, демонизм художника, ницшеанство, метафизика пола. "Особенности пути Цветаевой, по-видимому, легче всего объяснить, соотнеся их с одной из базовых идеологем модернизма - автономностью искусства <...> Цветаева усвоила спонтанно и потому наиболее глубоко и лично одну идею: об автономности самого художника. Эта идея по существу "маскировала" комфортную для Цветаевой социальную идентичность, и потому огромная творческая энергия и творческая фантазия, отпущенная ей, направлялись на конструирование и удержание за собой этой культурной ниши: поэта - частного человека". Полагая, что конструирует свою идентичность "по лекалам прошедших времен", Цветаева оказалась в своем пафосе автономности "как раз современной рубежу ХХ и XXI веков". Книга посвящена памяти научного руководителя автора, профессора Зары Григорьевны Минц.

Григорий Крейдлин. Невербальная семиотика: Язык тела и естественный язык. - М.: Новое литературное обозрение, 2002. - 581 с. - (Научное приложение. Вып. XXXIX). Тираж 2000. Формат 60х90/16. ISBN 5-86793-194-3

В центре книги "находятся человек и особенности его невербального поведения в акте коммуникации", а также проблема соотношения невербальных языковых кодов с естественным языком. В книге принят подход, заключающийся в параллельном анализе разнообразных невербальных и вербальных единиц, предлагается интегральное описание основных подсистем невербальной семиотики в рамках единой научной идеологии. Таких подсистем десять: 1) Паралингвистика, наука о звуковых кодах невербальной коммуникации. 2) Кинесика, наука о жестах. 3) Окулесика, наука о языке глаз и визуальном поведении людей во время общения. 4) Гаптика, наука о языке касаний и тактильной коммуникации. 5) Проксемика, наука о пространстве коммуникации, его структуре и функциях. 6) Аускультация, наука о слуховом восприятии звуков и аудиальном поведении людей в процессе коммуникации. 7) Гастика, наука о знаковых и коммуникативных функциях пищи и напитков, о приеме пищи, о культурных и коммуникативных функциях снадобий и угощений. 8) Ольфакация, наука о языке запахов, смыслах, передаваемых с помощью запахов, и роли запахов в коммуникации. 9) Хронемика, наука о времени коммуникации, о его структурных, семиотических и культурных функциях. 10) Системология, наука о системах объектов, каковыми люди окружают свой мир, о функциях и смыслах, которые эти объекты выражают в процессе коммуникации. Содержание книги составили пять первых дисциплин, причем больше всего места отведено кинесике (порядка 270 стр. из примерно 450), в частности, описанию назначения и строения нового толкового словаря языка русских жестов, мимики и поз, типов содержащейся в нем лексической информации и структуры лексических входов (С.А.Григорьева, Н.В.Григорьев, Г.Е.Крейдлин. Словарь языка русских жестов. М., Вена: Языки русской культуры, Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 49, 2001). Предлагается оригинальная семантическая типология русских улыбок.

Елена Пастернак. "Риторика" Бернара Лами в истории французской филологии. - М.: Языки славянской культуры, 2002. - 325 с. - (Studia philologica). Тираж не ук. Формат 60х90/16. ISBN 5-94457-069-5

Известно, что любовь - это основная риторическая эмоция, на основе которой строятся все остальные. Существуют три вида любви: эрос, филия и агапэ. Эрос - это стремление к обладанию. Речевая техника, вызывающая влечение или стремление, относительно проста. Эротическая эмоция создается четырехчленным построением речи - мотивационной последовательностью. Зачин пастернаковского текста являет собой пример именно такой последовательности: 1) Внимание: "В конце 1675 года..." (читатель готов к восприятию дальнейшего рассказа). 2) Интерес: "...молодой преподаватель Анжерской Коллегии преподобный отец Бернар Лами..." (сообщаются подробности, делающие предмет речи конкретным и привлекательным: молодой, священник, к тому же француз). 3) Визуализация: "...получал особенно много писем. Лами был сослан в Анжер из Парижа за распространение картезианского учения в среде учащейся молодежи" (интерес конкретизируется, создается чувственный образ предмета: юный священник, практиковавший некие нетрадиционные и официально запрещенные способы взаимодействия с учащейся молодежью, становится объектом государственного насилия. Однако вынужденная разлука лишь подогревает страсти в студенческой среде, выплескивающиеся в форме неудержимого эпистолярного потока). Сообщается также, что в письмах читалось восхищение по поводу недавно опубликованной "Риторики", в которой, как объясняет Пастернак, было "нечто особое", что заставляло людей читать и читать ее без удержу. Наконец, 4) Действие: "Он стал знаменитым в столице, откуда недавно был изгнан" (рекламный трюк: читателю неявно предлагается поступать определенным образом, если он также хочет стать знаменитым. Таким образом, "риторика" вообще и данная "Риторика" в частности начинают ассоциироваться с молодостью, риском, страстью и славой). Итак, знакомьтесь: блестящая "Риторика" знаменитого Бернара Лами, прекрасная французская сказка о том, как делать самые невероятные и смелые вещи с помощью самых изящных, благородных и элегантных слов. Делать легко, непринужденно и радостно. С азартом. С удовольствием.

В предыдущих выпусках

Сводный каталог "Шведской лавки"