Выпуск от 11 августа 1998 года
Людоедский поп-корн |
Мелкие новости на любой вкусА теперь - новости крупные:
- Роберт Рэдфорд объявил, что в ближайшее время телеканал Sundance Channel начнет свое вещание в Новой Англии. Канал, как и весь Санданс Институт, Рэдфордом возглавляемый, специализируется на независимом американском кино, которое было так хорошо еще несколько лет назад.
- 5 августа была отмечена 36-я годовщина смерти (самоубийства? убийства?) Мэрилин Монро. Вспоминая о тех далеких временах, очевидцы, плача, говорили: "Это было как смерть принцессы Дианы". Все-таки в любой шумихе по поводу смерти есть душок пошлости: представьте себе только Диану, поющую "Happy Birthday, Mr. President".
- В Лос-Анджелесе открылась мировая конференция по порнографии, которую возглавила Надин Строссен, глава Американского союза за гражданские права - American Civil Liberties Union (ACLU), и одна из самых заметных феминисток - защитниц порнографии. Не думаю, что на конференции произойдет что-то особо интересное, но она заслуживает внимания как еще одно опровержение расхожего мнения о том, что феминистки не любят мужиков и хотят запретить порнографию. Феминистки, как известно, тоже бывают разные.
- 16 августа в кинотеатре "Москва" вроде бы обещают "Окраину" Петра Луцика, которую я так хвалил несколько выпусков назад. Не пропустите, а то потом будете спрашивать, где посмотреть.
На днях в Северной Каролине задержан 77-летний Херб Круз, обвиненный в том, что в бытность свою продавцом поп-корна в кинотеатре подмешал в воздушную кукурузу пепел своей тетушки. Тем самым сотни посетителей невольно стали каннибалами. Теперь зрители требуют миллионной компенсации от владельцев кинотеатров (а как же иначе!). Оставим теологам вопрос о том, насколько повинны пострадавшие в грехе людоедства, а лучше послушаем самого виновника инцидента.Как водится, Круз утверждает, что обвинители все исказили: он вовсе не подмешивал пепел своей тетушки в кукурузу, которую он продавал в трех кинотеатрах, а всего лишь высыпал немного пепла в аппарат для приготовления поп-корна, стоявший в одном кинотеатре. Почему он это сделал? Молчите, сатанисты и сторонники эвтаназии! Вовсе не потому, почему вы подумали, - он просто разозлился на менеджера кинотеатра, собиравшегося его уволить. В письме, написанном Крузом в свое оправдание, он назвал свой поступок "ребяческой шалостью".
Интересней всего, однако, финал письма:
"В процессе кремации, - пишет Круз, - температура достигает 1 600 или даже 2 000 градусов, делая пепел на сто процентов стерильным. Это куда лучше, чем кормить наших детей Crack Cocaine, Marijuana Grass... or Jerry Springer!"
Сопоставление пепла с наркотиками напомнило мне пресс-конференцию, которую два года назад Хельмут Бергер давал на рижском "Арсенале". Любимец Висконти сказал тогда:
- Теперь Лукино всегда со мной. Когда он умер, я вдохнул его пепел, - и рукой постаревшего Мартина фон Эссенбека он сделал характерный жест и добавил, триумфально оглядев зал из-под темных очков: - И это было лучше всякого кокаина!
Если читатель ждет от меня опроса на заявленную в заглавии тему, то не дождется. За этим - на Базу.
Издательство Scribner преподнесет подарок поклонникам Эрнеста Хемингуэя, издав к столетию знаменитого писателя роман "True at First Light" (предложения по переводу принимаются), ранее не публиковавшийся. Если быть совсем точным, в начале семидесятых в журнале Sports Illustrated появлялись фрагменты романа - но полный текст, отредактированный (?) сыном писателя, до сих пор оставался не известен его поклонникам."True at First Light" - один из четырех незаконченных романов, оставшихся после самоубийства Хемингуэя, случившегося в 1961 году на Кубе. Три других - "Праздник, который всегда с тобой", "Острова в океане" и "Эдемский сад" - были опубликованы еще в середине шестидесятых и, как знают читатели "Монокля", неоднократно с тех пор переиздавались. (И, раз уж я коснулся в предыдущей скобке вопроса о переводе названий хемингуэевских романов, то знаете ли вы, как по-английски называется "Праздник, который…"? Сообщаю - "A Moveable Feast". Так и представляется что-то портативное, не то ноутбук, не то мобильный телефон. Одним словом - переносное. К слову сказать, никакого "ocean" в названии "Островов в океане" тоже нет.)
Юбилей героя российских шестидесятников будут отмечать только в будущем июле, а нам хотелось бы обратить внимание на частый сюжет "посмертной жизни" автора, когда его новые романы (стихи и так далее) продолжают выходить и после его смерти. Здесь возможна тонкая градация. На одном полюсе должен находиться Кафка, почти неизвестный при жизни и прославившийся только стараниями Макса Брода, напечатавшего несколько неоконченных романов. Посередине - кто-то вроде Пушкина, славного и при жизни, но едва ли не лучшие свои произведения (кучу стихотворений, почти всю драматургию и часть прозы) утаившего - не без помощи цензуры - от читателя. На противоположном полюсе должен находиться некто, прославленный при жизни, но после смерти, несмотря на многочисленные публикации, никак не изменивший представления читателя о себе.
Возможен, впрочем, и другой вариант классификации. При нем оказывается важно не то, насколько посмертно изданные тексты меняют наши представления об авторе, а то, насколько их посмертная судьба автором просчитана. На одном полюсе опять будет Кафка, который просил сжечь его рукописи, посередине - тот же Хемингуэй, рукописи неоконченных романов бережно хранивший, но никаких распоряжений не сделавший. Большинство в эту середину и попадают. Кто же окажется на противоположном конце?
Мне не приходит в голову ни один реальный пример, но нетрудно представить себе автора, не только распорядившегося "мой архив не открывать еще 50 лет" (какова гордыня, а? Он уверен, что через 50 лет его архив будет кому-то нужен. Впрочем, будет: филологов на 50 лет еще хватит), но и составившего тщательное расписание, в каком порядке и с какими промежутками публиковать его тексты. Если при этом не сообщать публике о смерти автора, то будет даже еще лучше: читатели будут уверены, что автор жив, работает, меняется со временем, реагирует на современные события (!) и живет затворником, что какой-нибудь Пинчон. Это была бы, наверное, самая крутая литературная мистификация и вместе с тем своеобразная медитация на тему своей смерти.
Единственный пример подобного рода относится к жанру беллетристики - я имею в виду хрестоматийный рассказ Анри Барбюса "Нежность", в котором героиня, расставаясь с возлюбленным, заранее пишет ему пять, скажем, писем, которые следует рассылать с промежутком в полгода, год, два и пять лет - дабы тот был уверен, что у нее все хорошо. Сама же она, написав письма, кончает с собой и только в последнем письме говорит правду. По зрелому размышлению, в подобном поступке чувствуется не столько нежность, сколько желание управлять и властвовать - даже с изнаночной стороны гробовой доски.
Похожая история рассказана в "Обещании на рассвете" Ромена Гари: мать героя/автора пишет ему письма на фронт, которые ее доверенное лицо продолжает посылать даже после того, как она умерла. Чтобы мальчик не волновался за мамочку и бил немецких гадов за свободу Франции с чистым сердцем. Этот пример подтверждает сделанное в предыдущем абзаце предположение - мать Гари была сильной и властной женщиной, во многом определившей судьбу ее сына. Вероятно, неслучайно, что Гари стал автором одной из самых знаменитых литературных мистификаций ХХ века, создав Эмиля Ажара.
Допущенная мною неточность сделала невозможным голосование по вопросу о десятилетии эсид-хауса: все ответы сыпались мне в почтовый ящик. По счастью, их было не так уж много. Вот результаты:
- Ничего - 11
- Они вывели расширяющие сознание наркотики из кругов богемы, дав их "простому человеку" - 7 (считая меня)
- Они только повторили опыт шестидесятых - 1
- Они дали миру мир и любовь - 0
Наибольшее количество комментариев прислали те, кто выбрали второй вариант. Так, некто vlad не увидел в распространении психоделической культуры в массы ничего хорошего: "Они низвели культуру мескалина на уровень танцпола - придурки", а Yosha O'Rlow предположил, что это только часть большого процесса: "Они только продолжают путь нашей "химической" цивилизации..."
Противники рэйв-культуры тоже не остались в стороне: "Ничего, скорее всего чувство полной обреченности", - написал Юрий, а некто waw написал: "Они зарыли сознание еще на двадцать шагов в глубину", и, подумав, добавил: "Они зарыли сознание своих детей еще на двадцать шагов в глубину".
Двое читателей, не сговариваясь, написали о пустотности как важнейшем свойстве обсуждаемой культуры:
a) практику почти совершенной пустотности, достаточно поглядеть в эти пустые счастливые глаза рэйвера б) кислотные цвета в) почти реабилитацию Германии как мировой нации. (serge)
И, наконец, пришло два развернутых отзыва. Первое - от Егора:Они не существуют. В сегодняшнем мире главное - "не париться", что равнозначно "не существовать". Они изменили мир, исчезнув из него. (некто из прочих частей света - вероятно, аллюзия на мою старую анкету)
Я бы не мешал в одну кучу музыку и Э: взаимосвязь тут, конечно, есть, но более сложная. Опыт 60-х, к сожалению, повторить нельзя: читая "кислотный тест", мне показалось, что эта эпоха была как вторая Древняя Греция, "юность мира" по новой. Что касается вклада в "большую" культуру, наверно, еще не прошло достаточно времени, не вполне размылись границы субкультуры. Короче говоря, пока ничего (если не считать САМУ музыку и обыкновение устраивать танцы на атомной станции, что само по себе здорово), но что-то обязательно всплывет.
(Я бы был поосторожнее со словом "всплывет", но это замечание в сторону.) Второй отзыв пришел от Сергея Корнева, написавшего довольно пространный текст:Прежде всего, я думаю, что главное все-таки - это не изменять "большую культуру", а изменять самих себя, собственное сознание и стиль жизни. Эта музыка дает некое базовое мироощущение, некий ключ к реальности и к собственной жизни. Все остальное - это суета. Большая культура как-нибудь сама потом приложится.
За дискуссиями по данному вопросу - в Гостевую Книгу. Я же только отмечу, что рэйв-культура стала каким уже по счету способом вырваться из... Системы? рутины жизни? "общества спектакля"? - называйте как хотите. Но, как и все остальные образы жизни, становившиеся в считанные годы массовыми, она показала прежде всего одно: надо спешить. Реальный скачок успевают сделать только те, кто присоединились в самом начале. Остальные обречены потреблять обработанный масс-медиа продукт: читать журнал "Птюч" 1997 года выпуска, пить напиток "DJ" и носить "Dr. Martens". Система, как ее ни называй, как всегда, оказывается быстрее - или, напротив, самопроизвольно возникает в местах большого скопления народа.С точки зрения "большой культуры", главное достижение хаус/техно/рэйв-культуры - то, что она породила музыкальные жанры, в которых происходит радикальное стирание границ между высокой и популярной культурой. Изнутри популярной молодежной культуры родились рафинированные, по-настоящему интеллектуальные жанры музыки. ("Интеллектуальные" здесь - еще довольно слабое слово, - тот же гоа-транс можно использовать для настоящей религиозной медитации.)
Возьмем для контраста, скажем, рок и связанную с ним культуру. Рок, как бы он ни строил из себя что-то элитарное, это все-таки популярная, массовая музыка, рассчитанная на некий стандартный набор простейших человеческих эмоций. Рок по определению не может быть "интеллектуальным", - а "интеллектуальный эсид" - это как раз норма. Тут огромное различие даже по форме. Рок-идеал - это миллионная толпа, наполненные до краев стадионы. А большинство лейблов, которые выпускают техно, эсид, гоа-транс-музыку, имеют тираж максимум в сто - двести экземпляров, которые распространяются среди рафинированных ценителей (в т. ч. среди творцов более популярной музыки). И музыка эта часто рассчитана на сугубо индивидуальное, медитативное погружение.
Еще раз повторю, что здесь мы видим некий путь к устранению погубившего европейскую культуру резкого разрыва между поп-культурой и высокой культурой (и, соответственно, между носителями высокой культуры и остальной массой населения). Тут мы видим все атрибуты цельной культуры, где элитарные этажи естественно связаны с более массовыми. Популярная музыка, которая существует в рамках хаус/рэйв/техно-культуры, подпитывается этими элитарными наработками. А через посредство связанной с этой музыкой клубной культуры это все постепенно сводится на уровень повседневной жизни целого поколения, на уровень социального конструирования.
Конечно, упомянутый разрыв частично устраняется и в других сферах современной культуры, - например, в кинематографе, где установки элитарного сектора тоже доводятся в конце концов до уровня повседневной жизни, до уровня принятых в ней моделей и стереотипов. Но в кинематографе (особенно учитывая его почти неразрывную связь с телевидением) это носит более искусственный и насильственный характер, - кинематограф неизбежно социально ангажирован, он составляет часть мозгопромывочной машины.
Словом, создается впечатление, что хаус/техно/рэйв-культура, - это не жанр и не сумма жанров, а целый автономный культурный мир, по образу и подобию которого будет организована вся культурная жизнь будущего (и не только в музыке).