(Чуть не нажала Reply после прочтения статьи ЕGMG, то есть, простите, Елены Григорьевой. Все интернет виноват.)

Итак, мы узнали, что потеряли. Почти все. Ну тогда - поплакали, и за дело. Зададимся другим вопросом: не "что потеряли?" или даже "что осталось?", а "что приобрели?"

Традиционно принято, говоря о преимуществах интернета вообще и электронной почты в частности, упирать на техническую сторону дела, оставляя "обычной почте", то есть бумаге, материи, сентиментальность. Мол, оно, конечно, тяжело без русого локона, выпадающего из конверта и исторгающего скупую мужскую слезу даже у самых стойких, но зато скорость высока, расстояние безразлично, физические усилия минимальны. Чаще всего, по моим наблюдениям, речь заходит о втором компоненте: пространство, наконец, не проблема (а скоро и машину времени придумаем!). Подумать только: письмо в Аргентину идет за считанные секунды, то есть за столько же почти, за сколько доходит до соседней комнаты!

Однако в этом есть, на мой взгляд, во всяком случае две неточности.

Первое - абсолютное большинство писем в моем почтовом ящике пришли из Петербурга, с улиц неподалеку. Здесь, соответственно, преимущества скорости, удовлетворения лени и преодоления пространственных препятствий несостоятельны. Набрать телефонный номер ничуть не сложнее (а связь получается быстрее и надежнее: когда я еще письмо прочту и дойдет ли!), а если подключить минут на пять еще и ноги, то можно сделать общение гораздо более насыщенным. В чем же тогда дело? Зачем пользоваться E-mail'ом, если можно позвонить или зайти в гости? Почему мы все чаще говорим прощаясь: "Пиши!"? Разговоры о "виртуальных образах и масках", удовлетворении комплексов и независимости производимого впечатления от внешности тоже явно не проходят: всех своих респондентов я знаю в реальной жизни, причем большинство - много лет.

На самом деле, электронная переписка, конечно, предполагает большую свободу, чем общение лично или по телефону. Во-первых, гораздо легче не ответить (и метафизически, и практически: Инет не работал, письмо съел мэйлер, или просто: "не знаю, не дошло" - по телефону, а тем более в личном разговоре, аргументы подобного рода неупотребимы), во-вторых, письменную реплику нельзя прервать, крикнуть: "Да че ты врешь-то!?", разбить вдребезги первый из заранее заготовленной длинной цепочки аргументов и прочая. Но и это только техника. Главное, на мой взгляд, другое: тяга к продуцированию письменного слова (к письму, проще говоря) оказалась настолько сильной, что интернет (как неисчерпаемое пространство связи) быстро стал заполнять имевшиеся и ощущавшиеся пустоты. То, что сложно (неохота/смешно/можно только за водкой) выразить устно, намного уместней и логичней написать. Письменная форма, в память о причинах своего возникновения, создает иллюзию отдаленности, чего-то похожего на знаменитый эффект "разговора в поезде" - рассказа о самом личном незнакомцу. Возникает, соответственно, искушение писать не только о том, о чем можно говорить при встрече (без водки) или, тем более, по телефону. Письмо (писание), само по себе, как процесс, требующий каких-то интеллектуальных усилий, делает возможным обсуждение тем, которые не могут быть обсуждаемы в жизни, быстрой и суетливой. Письмо пишется, таким образом, не только и подчас не столько для (со)общения, сколько для самовыражения, недоступного (но необходимого) по разным причинам в реальности. Речь не идет о несчастных людях, одержимых комплексом неполноценности и компенсирующих его только через задушевные разговоры в интернете (такие, кстати, чаще используют чаты и ICQ), дело в другом: письмо, собирание слов в предложения, требует в письменной форме больших усилий и ответственности и может вызвать большее уважение. Навряд ли можно услышать восхищенное "как он говорит по телефону!", в случае же с письмом это вполне возможно ("как он пишет!"). И это вполне понятно: письменный текст, в отличие от устного разговора, может претендовать на эстетическую функцию.

Но все это - преимущество любой письменной формы общения, скажет возмущенный читатель. И то верно, но не будем забывать о том, что никто, собственно, и не говорил о заметных противоречиях. Мы не потеряли бумажную почту, потому что променяли ее на электронную, а приобрели в электронной почте то, чего нам не хватало без бумажной: если вспомнить жизнь десятилетней, примерно, давности, можно обнаружить почти полное отсутствие регулярного письменного общения: письма передавали чаще всего с оказиями, а представители старших поколений качали головами и говорили, что раньше, мол, письма писали, а теперь все больше по телефону, а те, что пишутся, все равно какие-то ненастоящие, не те, что были "в наше время".

Более того, электронное сообщение изначально соответствовало не бумажному письму, а стандартному (не многочасовому разговору влюбленных, а "инструменту для забивания стрелок и прочих малодуховных занятий", как метко выразился мой друг) телефонному звонку (поэтому-то мы с ним, а не с бумагой, E-mail и сравнивали) или, собственно, записке (message =>мессаге), но умудрилось (как и вообще интернет, созданный вроде бы в недрах Пентагона) со временем превратиться в отдельный, ничем не уступающий бумажной или устной форме, род общения, даже хуже - жанр если не литературы, то письменной культуры. Именно то, что электронное письмо, жанр, задуманный как торжество чистой информации, отказывается быть таковым и становится похожим на бумажное письмо, дает нам возможность вспомнить: так мы ж ведь писали когда-то письма! Нежные! Чернилами!

Электронное письмо претендует на то место, которое когда-то давно (до моего рождения, точно) занимало и затем утратило бумажное. Оно, другими словами, заполняет огромные культурные лакуны. Именно поэтому мне представляется довольно странным плакать по бумажным письмам, вспоминая и сравнивая с электронными. Не говоря уже о том, что бумага и почтальоны никуда не делись: пишите!

Вторая нестыковка, бросающаяся в глаза, - человечество неожиданно вспомнило о материи. Мы, стремившиеся всегда уйти в область чистого духа, противопоставлявшие себя животным, истязавшие, как могли, плоть, вдруг стали тосковать по бумаге, по тому, что можно подержать в руках, а не видеть на экране, непостоянном, невещном, способном вместить все и ничего попеременно. Параллельный мир, мир чистой информации, такой интересный и желанный в прошлом, оказался жестче и требовательней реального. И мы стали сентиментальничать. Заметим, кстати, что обычно именно те люди, которые не пользуются интернетом (в том числе электронной почтой), считают приличным высказаться о нем в обществе как о развращающем молодежь и людей вообще, потенциальном убийце реального мира ("а детей когда рожать?" или "какие кавалеры, если она круглые сутки сидит в этом своем интернете?!"), страшном роботе-заменителе реальной конфетки виртуальной оберткой. Между тем, интернет - как Публичная библиотека с курилкой: туда можно прийти и читать журнал "Рукоделие", а можно встретиться с молодым талантливым доцентом филфака и обсудить идеологическую составляющую стихотворения Пушкина "Друзьям". Но чаще всего страх перед необходимостью обучиться навыкам работы в интернете (или, одновременно, на компьютере) пересиливает интерес. Тогда и начинаются обычно разговоры о почерках и следах слез - когда человек не может воспользоваться интернетом (ЕГ, конечно, тут ни при чем: это не плач, а семиотический анализ), то есть не имеет выбора, и вынужден, пытаясь делать хорошую мину при дурной игре, вспоминать слезы и чернила, то, на что никогда, на самом деле, не обращал внимания, а, наоборот, только огорчался, когда ставил кляксу и переделывал, как дурак, все письмо заново.

Отсутствие материи, на самом деле, просто концентрирует внимание и усилия на основном и единственном в данном случае источнике информации - тексте. Конечно, сложно вербализовать нечто похожее на размытые строчки или засохшую розу, но не то ли, интересно, делают уже который век поэты и писатели?! Но и тут человек выкручивается: появляются невербальные значки, возмещающие отсутствие мимики - смайлики. Потом - открытки, виртуальные цветы (чуть не написала "подарки" - любопытно, есть ли такое) и прочее. Короче, верной дорогой идем, товарищи: скоро каждый заведет шрифт, имитирующий собственный почерк, и справедливость восторжествует - меня и других "каллиграфов" никто не прочтет, не сможет. Следы от слез и прочие розочки будут устанавливаться в опциях. Кляксы - за особую плату, перечисляемую провайдеру.

Е.Григорьева сетует на утрату еще одного важного субъекта эпистолярной культуры - Почтальона. В случае с электронной почтой вполне разумно сравнить его с компьютером (какими-то конкретными его составляющими: модемом, мейлером), потому что он, на самом деле, как всякий предмет, прочно вошедший в обиход, очеловечивается. Хозяин начинает относиться к своей машине ласково и с пониманием. Отдельные отношения связывают нас со всеми компонентами системы: недаром большинство наиболее часто используемых программ имеют названия, либо образованные от глаголов с применением суффикса производителя действия, либо повторяющие уже имеющиеся слова той же структуры.

Каждая функция компьютера достается таким образом одному персонажу, а сама машина (и процессы, происходящие в ней) уподобляется бесконечному повторяющемуся спектаклю. Недаром добрая половина сленга программистов (да и простых юзеров тоже) построена на уподоблении компа (и - не устану повторять - его составляющих) живому организму: "сдохнуть", "лечить", "убить", "съесть" и прочая.

Настоящий Почтальон, между прочим, редко интересует кого-либо как личность, человек (и именно поэтому его появление в кадре или на страницах беллетристики - сюжет). Он - воплощение той самой голой функции, хоть и имеющее теоретическую возможность вмешаться в наши судьбы по своему собственному усмотрению, прочтя наше письмо, переправив его другому или просто оставив письмо у себя. Почтовый клиент и службы подключения делают это ничуть не хуже, хоть и без злого умысла, но биться головой об монитор от того, что не работает интернет, можно с той же вероятностью, что и от опоздания на почту. Также, как и огорчаться, видя надпись "...нет непрочитанных сообщений". Печаль и удивление от "ни одного письма" в Инбоксе ничем не уступает лязганию ключей в пустом ржавом ящике.

В конечном счете выясняется, что всякому компоненту оформления почтового сообщения, утраченного нами, соответствуют новый, имеющий другой вид, но оставивший за собой те же функции, а значит - те же мифы, на которые будут, естественно, наслаиваться другие, обусловленные изменением "интерфейса" и, в связи с этим, действий пишущего.

Тем не менее, глупо было бы утверждать, что ничего не изменилось. Изменилось - и еще как. Даже то, что было описано абзацем выше, фактически отличается от того, что было в чернильную эпоху, и рождает уже новую идеологию. Главное, что она а) не беднее; b) не совсем оторвана от старой.

Важнейшее, пожалуй, отличие (напрямую связанное с уже обсуждавшейся невещностью монитора/вещностью бумаги) возникает из-за разницы в ответственности за написанное. "Что написано пером, не вырубишь и топором" в компьютерную эпоху уже не действует. Бумага терпит все. А экран машины не только терпит все, но и позволяет это все уничтожить в любой момент. Ценность высказанного таким образом слова понижается в геометрической прогрессии: напечатал - не понравилось - стер или переделал. А когда печатаешь быстро-быстро, случайно переставляя буквы в словах от нажатия нескольких клавиш одновременно, - что-то вроде "порисходит" или "накоенц" - или находишь какое-то слово неудачным, каждый раз думаешь: ну ничего, после переделаю, и, конечно, никогда ничего не переделывается, и все, даже очевидно неудачное, остается на своих местах. Для очистки совести такие заведомо "плохие слова" еще можно выделить курсивом или подчеркиванием, и тогда вероятность действительного переосмысливания и переделывания сводится к нулю.

Здесь сводятся воедино сразу несколько культурных мифов: во-первых, исконное уважение к печатному слову, во-вторых, соответственно, отсутствие почтения к бумаге (см. довлатовскую историю о рабочем, написавшем заявление с просьбой о предоставлении квартиры на наждаке, мотивируя это тем, что, мол, бумагу ты, начальник, в туалет на гвоздь повесишь...). Первое после нескольких лет газетно-журнальной вакханалии и распространения интернета несколько девальвировалось, второе преобразовалось в ностальгию и посмертное обожествление. Однако процесс девальвации оказался не только затянувшимся, но и сложным: в печати (вопреки существующей теперь практике) есть нечто официальное, серьезное, даже торжественное. Вспомните, часто ли раньше вынималась из чехла печатная машинка. Для детей, во всяком случае, это было событие. И вдруг выясняется, что печатать (в обоих значениях: и нажимать пальцами на клавиши, и публиковать) может кто угодно и что угодно. Что в печатном тексте возможен мат и непристойности. С другой стороны, как уже говорилось, печатное слово, казавшееся раньше таким тяжеловесным, оказалось куда более невесомым, чем бумажное. Появляющимся и исчезающим за одну секунду, неустойчивым и ускользающим (это еще один важный момент: человек, который только начинает знакомиться с компьютером, неизбежно теряет несколько первых файлов, забывая их сохранять или пострадав от вируса. Непостоянство такого рода также обуславливает ощущение легковесности). Последствия вызванного всеми этими факторами шока мы будем наблюдать долго: на самом деле, к общению с компьютером (или с людьми с его помощью) привыкли еще очень немногие, до массовой компьютеризации далеко, а как неизбежное обвальное увеличение числа юзеров скажется на описываемых предметах, неизвестно.

Мы находимся в самом начале пути. Наши выводы могут описывать только ранний, еще переходный период развития нового пласта культуры. Кто бы еще 15 лет назад мог подумать, что то, что мы называли "ЭВМ", станет персоналкой, появится у каждого и станет незаменимым инструментом общения? Тем более интересно теперь, что будет дальше.