Горький, Максим

Над седой равниной моря
ветер тучи собирает.
Между тучами и морем
Гордо реет Буревестник,
черной молнии подобный.

То крылом волны касаясь,
то стрелой взмывая к тучам,
он кричит, и - тучи слышат
радость в смелом крике птицы.

В этом крике - жажда бури!
Силу гнева, пламя страсти
и уверенность в победе
слышат тучи в этом крике.

Чайки стонут перед бурей, -
стонут, мечутся над морем
и на дно его готовы
спрятать ужас свой пред бурей.

И гагары тоже стонут, -
им, гагарам, недоступно
наслажденье битвой жизни:
гром ударов их пугает.

Глупый пингвин робко прячет
тело жирное в утесах...
Только гордый Буревестник
реет смело и свободно
над седым от пены морем!

Все мрачней и ниже тучи
опускаются над морем,
и поют, и рвутся волны
к высоте навстречу грому.

Гром грохочет. В пене гнева
стонут волны, с ветром споря.
Вот охватывает ветер
стаи волн объятьем крепким
и бросает их с размаху
в дикой злобе на утесы,
разбивая в пыль и брызги
изумрудные громады.

Буревестник с криком реет,
черной молнии подобный,
как стрела пронзает тучи,
пену волн крылом срывает.

Вот он носится, как демон, -
гордый, черный демон бури, -
и смеется, и рыдает...
Он над тучами смеется,
он от радости рыдает!

В гневе грома, - чуткий демон, -
он давно усталость слышит,
он уверен, что не скроют
тучи солнца, - нет, не скроют!

Ветер воет... Гром грохочет...
Синим пламенем пылают
стаи туч над бездной моря.
Море ловит стрелы молний
и в своей пучине гасит.
Точно огненные змеи,
вьются в море, исчезая,
отраженья этих молний.

- Буря! Скоро грянет буря!
Это смелый Буревестник
гордо реет между молний
над ревущим гневно морем;
то кричит пророк победы:

- Пусть сильнее грянет буря!

***

Риторика?

Декламация?

Аллегория?

Ну.

И что? Плохо это?

Принято считать, что плохо.

А если подумать, то - достигает ли автор этими средствами возбуждения в слушателях требуемого эффекта - "упоения перед бурей"?

По-моему - несмотря ни на что - достигает.

Ну, а раз так, следовательно и риторика, и аллегория, и трескучесть в данном случае средства вполне законные, а само стихотворение нужно признать - хорошим.

Пример.

Когда автор этих строк учился в школе, на уроках литературы учеников заставляли учить наизусть разные стихотворения, потом по очереди каждый выходил к доске и рассказывал, как он выучил. В 1976-м году, когда я был учеником 7-го класса Д ср.шк. номер 2 города Надыма Тюменской области, нас таким образом заставляли учить, среди прочего, и указанную "Песнь о буревестнике".

Рассказывать полагалось "с выражением". Назло школьным властям ученики нарочно читали без всякого выражения: выходили один за другим и унылой скороговоркой проборматывали, получали кто "три", а кто и "пять", садились обратно. Дошла очередь до меня. Тут я вдруг и решил - для смеха - прочесть, как положено, - как читали виденные мной тогда уже по телевизору Вознесенский или Р.Рождественский: со скандированием, завыванием, и т.д. И - начал:

Над седоооой равниииииной моооооря
Ветер туууучи собирррррает,

И проч.

И обалдел, видя, как обалдели от этого одноклассники. И обалдел, обнаружив, что вот сейчас я, таким вот образом читая, могу с ними делать совсем, что захочу, и - - - Это была - Власть! И я испугался, и скомкал, и быстро перешел на положенную скороговорку.

Но это дело запомнил.

И потом - - -

***

И потом, на пьянках, когда дело доходило до чтения стихов, порою я - для разнообразия - брал и начинал декламировать - для смеха - указанную "Песню о буревестнике".

И эффект всегда бывал - вышеуказанный.

Что есть еще одно подтверждение того, что стихи эти, как это ни смешно, все-таки именно - - -.

***

Печатается "Песня о буревестнике", как известно, без разбивки на строчки, а как проза:

"Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.

То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и - тучи слышат радость в смелом крике птицы.

В этом крике - жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике".

Почему?

Я думаю, из скромности.

Об этом Ходасевич пишет:

"От нижегородского цехового Алексея Пешкова, учившегося на медные деньги, до Максима Горького, писателя с мировой известностью, - огромное расстояние, которое говорит само за себя, как бы ни расценивать талант Горького. Казалось бы, сознание достигнутого, да еще в соединении с постоянной памятью о "биографии", должны были дурно повлиять на него. Этого не случилось. (...) Он был исключительно скромен - даже в тех случаях, когда был доволен собой. Это была скромность неподдельная. Происходила она, главным образом, от благоговейного поклонения перед литературой, а кроме того - от неуверенности в себе. Раз навсегда усвоив довольно элементарные эстетические понятия (примерно 1870-х, 1880-х годов), в своих писаниях он резко отличал содержание от формы. Содержание казалось ему хорошо защищенным, потому что опиралось на твердо усвоенные социальные воззрения. Зато в области формы он чувствовал себя вооруженным слабо. Сравнивая себя с излюбленными и даже с нелюбимыми мастерами (например - с Достоевским, с Гоголем), он находил у них гибкость, сложность, изящество, утонченность, которыми сам он не располагал, - и не раз в этом признавался. Я уже говорил, что свои рассказы случалось ему читать вслух сквозь слезы. Но когда спадало это умиленное волнение, он требовал критики, выслушивал ее с благодарностью и обращал внимание только на упреки, пропуская похвалы мимо ушей. (...) Была, наконец, одна область, в которой он сознавал себя беспомощным - и страдал от этого самым настоящим образом.

- А скажите, пожалуйста, что, мои стихи, очень плохи?

- Плохи, Алексей Максимович.

- Жалко. Ужасно жалко. Всю жизнь я мечтал написать хоть одно хорошее стихотворение.

Он смотрит вверх грустными, выцветшими глазами, потом вынужден достать платок и утереть их".

Вот и опубликовывать свои стихи как именно стихи он робел: ну вот, дескать, я сочинил что-то вроде стихов, но это не то чтобы стихи, а ...

Но одно хорошее - все-таки, по-моему, сочинил.

***

Но только одно: остальные - "Песня о соколе", "Девушка и смерть" и т.д. - образцовая графомания.

***

Подавляющее большинство российского человечества уверены, что стихи Горького - грехи молодости, сочинения периода романтического босячества. Я, во всяком случае, был уверен, что оно именно так.

Оказалось, что не так.

Из статьи В. Маркова "Стихи русских прозаиков" (в кн. Марков В. О свободе в поэзии: Статьи, эссе, разное. - СПб.: Издательство Чернышева, 1994) я узнал (указ. кн., с. 269):

"Горький не считал себя поэтом, стеснялся своих стихов, не любил их печатать и, тем не менее, писал их в огромном количестве всю жизнь. Незадолго до смерти он признавался Всеволоду Иванову: "А я каждый день стихи пишу".

Слава Богу, хватало ума не печатать.

Не всегда, правда, хватало.

Поэтому "Девушку и смерть", например, - ту самую, о которой Сталин написал "штука посильнее "Фауста" Гете (любовь побеждает смерть)", - написанную в 1897 году, в 1930-м - все-таки не утерпел, напечатал.

Ну и результат: из той же статьи Маркова (указ кн., с. 273) узнаем, что:

"Надпись Сталина на поэме имела свое продолжение. Появились труды, объясняющие, почему именно "Девушка и смерть" лучше "Фауста" Гете. Как пример приведем отрывок из предисловия к "Фаусту" в переводе Пастернака: "Многое в характере отношений Фауста к предмету его страсти оскорбляет нравственное чувство и заставляет нас вновь и вновь вспоминать о замечательной надписи И.В.Сталина на странице книги Горького [цитата]. Любовь Фауста к Маргарите не такого порядка, чтобы победить смерть".

Ну да? Горький тридцатых годов - это, конечно - - -

***

Кстати: все гадают, все недоумевают, изумляются, ищут причины и объяснения, почему же он так себя вел тогда, такое писал (восхвалял Соловки и т.д.), и вообще. Ищут этому какие-то глубинные психологические обоснования. Почему-то никто не предположит самого простого - обыкновенное старческое слабоумие. 60 лет - возраст вполне почтенный, вполне уже можно и - - -

Есть люди, которые в подобное состояние и к сорока впадают.

***

Тут меня укоряют доброжелатели:

- Когда это было, чтобы ты "Песню о буревестнике" на пьянках читал? Ни разу не читал!

Ну, не читал. Сноб был - фи, Горький - вот и не читал. "Облако в штанах" читал. А так подумать - особой разницы меж "Облаком в штанах" и "Песней о буревестнике", на самом деле, никакой и нет. Не зря Горький Маяковскому по прослушивании указанного "Облака" всю жилетку обрыдал.