 |
 |
    |
 |
||
 |
 |
 |
|
|
|
|
||
|
|
|
Была у французского посла. Думала поделиться кулинарными впечатлениями, но, ввиду их невыразительности, приходится вспоминать о том, что им предшествовало, т. е. о пище духовной. Для небольшого количества считающейся изысканной публики играл Башмет со своими "Солистами Москвы". Очаровательная улыбка, снисходительно-шутливые пояснения между номерами, загорелые аплодирующие женские руки, куртуазный посол, довольный Хазанов и испуганный Гия Канчели. Номера короткие, неутомительные, из тех, что играются на бис. Перед концертом вряд ли репетировали. Фальшивые ноты божественного альта зависали под высоким и гулким барочным потолком, и при каждом промахе в виртуозном пассаже сердце екало, как при падении фигуриста.
Впрочем, нота - это всего лишь мельчайшая единица грандиозного межпосольского проекта, не различимая с той головокружительной высоты, на которой парят его устроители. Башмет, едва занесший над своим коллекционным инструментом не менее драгоценный смычок, - уже вписан в их стройный замысел. Дальше можно даже и не играть, а, например, двигать смычком около струн под фонограмму (как это делали в одном из своих бисов "кроносы"). Романтический профиль первого альтиста мира навеки схвачен кинокамерой, смонтирован с другими именитыми россиянами, отыгравшими и отпевшими в течение этого года в посольствах стран "большой семерки" (улавливаете продюсерскую находчивость?), и в виде бессмысленно-приятного сувенира-фильма будет вскоре преподнесен главам великих держав (которых теперь, как известно, восемь) на их приближающейся встрече в Бирмингеме. Коллективность и актуальность, если не сказать однодневность. Гордая простота идеи - на зависть всем жаждущим востребованности концептуалистам.
Французское посольство
Сова Минервы вылетает вечером. Будильник Авроры звонит по утрам. Но ни к уханью первой, ни к дребезжанью второго не склонны прислушиваться те, чей час - ночь. Смутный период суток, когда пышно распускается чистая эстетика, а кристальная этика переживает упадок. На прошлой неделе эту гипотезу подтвердило впечатление, спонтанно грянувшее из глухой провинции бывшего СССР.
Как снег на голову свалилась моя первая жена. Теперь она живет на хуторе под Ригой, ведет нищенское натуральное хозяйство, а ее гражданский муж – бывший католический священник, некогда отлученный от церкви из-за того, что предался ереси Исаака Лорбера. Теперь он даже лорберовским учением пренебрег и разрабатывает собственные музыкальные таланты: перелагает духовную музыку для светских латвийских нужд. Хотя мне позарез требовалось успеть на планерку, Лена заставила меня прослушать его четвертьчасовой опус по мотивам классического песнопения Magnificat. Уже через две минуты я выпрыгнул из своей тарелки. Через семь - все понял. Через одиннадцать - извинившись, подошел к телефону. Через пятнадцать с половиной - набрался смелости и выговорил:
"Знаешь, Ленк... Был бы я искренне верующим, твоего Ингмара убил бы. Что ж он попсует благодать, как Таривердиев какой-нибудь - Марину Цветаеву? Чешет грешникам пятки вместо того, чтоб налагать на них епитимью труднопостижимой мелодии?"
"Ой, - опечалилась Лена, - вот и все наши приличные газеты про Ингмара то же самое говорят. Музыковеды-профессионалы его аранжировок вообще слышать не могут..."
"И вообще, вы там вроде русских расстреливаете на центральных проспектах", - вправил я, уже приняв на грудь по случаю Пасхи.
"Расстреливаем исключительно отставных полковников КГБ," - отвествовала чистокровная россиянка Лена, которую уже лет пять заставляют разговаривать со своими детьми только по-латышски. За всякое русское слово - "мамочка", "родина" - бьют апперкотом по челюсти: закройся, оккупантша. После чего первая жена раскидала предо мною колоду снимков, автор которых явно способен был пользоваться китайской "мыльницей" и даже умел форматировать рамку в расслабленно-эмблематическом духе поздних прерафаэлитов, однако понятия не имел про функцию "снятие эффекта красных глаз".
В результате все персонажи, блистающие на позитивах, за исключением собственно Лены (как-то удачно отводившей взор от вспышки), но за включением Лениного мужа, его старенького учителя (который, вполне непредвиденно для его учеников, впал в тяжкие прегрешенья против Папы и втянулся в предельно антикатолическое ученье о Козле и Человеческом Черепе. А также о крови невинных младенцев) и прочих лиц, на снимках имеют красные пламенеющие глаза. Даже зрачки собаки или глаза малолетней девочки полыхают адом, как в фильме Паркера "Сердце дьявола".
Глаза ребенка пышут отчаянным пламенем. Но зрачки собаки отливают золой. Ненависть Младшего брата к Старшему - бесконечная история. Бессрочная индульгенция.
Поэт Валентин Берестов умер в Москве 14 апреля на 71-м году жизни.
Считалось, что он пишет детские стихи. Да он и сам часто не возражал против этого. Но его тексты были не только детскими, и он это знал.
Я в детстве дружил с великаном.
Нам весело было одним.
Он брёл по лугам и полянам,
Я мчался вприпрыжку за ним.
О мой благородный и гордый
<...>
Заступник, гигант и герой!
В то время ты кончил четвёртый,
А я перешёл во второй.
Сравняются ростом ребята
И будут дружить наравне...
Я вырос, я кончил девятый,
Когда он погиб на войне.Многие стихотворения Берестова - это притчи, в которых ребёнок прочитает один слой, а взрослый увидит и более глубокие. Но саму многослойность, глубину почувствуют и тот и другой.
И сам Берестов каким-то удивительным образом был одновременно взрослым и ребёнком. В нём соединялись мудрость и озорное простодушие. Он не слишком серьёзно относился к себе, но абсолютно ответственно - к своему делу. В юности он был в эвакуации в Ташкенте. Там он начал писать уже осознанно. Там познакомился с Анной Ахматовой. Зная о её жизни и внимательно смотря вокруг себя, Берестов очень рано понял, чем рискует тот, кто пишет стихи.
Он стал археологом. Закончил исторический факультет МГУ. Раскапывал древний Хорезм. В 1958 году вышла его книга о письменности острова Пасхи. Он переводил стихи с многих языков, но, кажется, больше всего любил переводить из бельгийского поэта Мориса Карема.
Наполеон на воздушном шаре
Вдруг улетел неизвестно куда.
Сопровождает государя
Старая гвардия, как всегда.
Взял он с собою пушки и порох,
Чтобы устраивать в небе грозу.
И затерялся в небесных просторах
К радости тех, кто остался внизу.Его печатали и при советской власти, и после. Но советским писателем он не был. Он обладал редчайшим даром - открытой любви и бескорыстного интереса к самым разнообразным людям. Его любили люди, у которых, кроме любви к Берестову, не было никаких схожих привязанностей. Он умел собирать людей и понимал их.
Во вторник вечером, когда все нормальные люди смотрели "Интер" - "Спартак", в Москве открылся "Фотобиеннале-98". В половине двенадцатого с чудовищной мигренью ввалилась жена, всю ночь пила марганцовку и меняла компрессы на горячечном лбу. А я вспомнил, как в позапрошлом году, в день получки, в редакцию газеты "Догесян", где служил кинообозревателем...
* * *
В день получки я пришел в редакцию газеты "Догесян", где служу кинообозревателем, и в мужском туалете с разбега воткнулся в тучный живот коллеги, штатного артобозревателя Апулея Вокалева.
- Комрад, - хрипло прогудел он, - комрад, я ищу тебя третий день. Завтра в Малом Манеже открывается "Фотобиеннале-96". Там кое-что по твоей части.
- Что именно?
- Киновыставки, комрад, две кинофотовыставки: "Метрополис" и "Магнум". Рекомендую.
- Как же, как же, "Метрополис", - оживился я. - Старый немой фильм про город будущего. Он богатый, она бедная, сумасшедший изобретатель, сексуальный робот, бух, трах, наводнение, революция. Фриц Ланг - это да! Про Магнума не слышал, но в фотографии кое-что петрю. Родченки там всякие, Безукладников, "Полароид". А вот выставки... Не люблю их. Ну висят себя картинки и висят. Динамики нет, старик, сюжета. Писать на этом твоем бинале есть про что?
- Есть, есть. Я-то вот пишу. И вообще это жутко круто. Посети, не пожалеешь... И какая это скотина все время мимо толчка делает... Не знаешь, комрад?
Вечером звоню приятелю, очень хорошему профессиональному фотографу. "Ну что ж, - грустно промолвил он. - Сходи, если просят. Я вот тоже собираюсь. Только знаешь... Не приезжай к самому открытию. Тебя ведь кино интересует? Ну и подваливай себе часа этак через два, а лучше - на следующий день". - "Это почему?" - "Ну ты что, живого Лужкова не видел? Или на открытиях своих дурацких кинофестивалей не бывал? Это ведь то же самое, но со своей спецификой".
Нетушки, думаю. Лужков Лужковым, но надо ж все-таки профессионально подковаться, знающих людей послушать. А то как был лаптем, так и останусь. Стыдно признаться - гиперсенсибилизацию с латенсификацией путаю.
Без двадцати пять Малый Георгиевский переулок бурлил, как Лизины внутренности перед приходом Германна. Предъявив журналистскую ксиву дюжим омоновцам и оставив позади толпу страждущих, я скромно остановился в углу большого белого помещения, раздумывая, стоит ли раскошеливаться на выставочный каталог. Вкруг чинно и благовоспитанно прогуливались важные господа и дамочки, преимущественно в вечерних туалетах. Странно, но джинсовой богемы, в образе которой я представлял выставочных завсегдатаев, почти не было видно. Мой приятель оказался прав: картина до боли напоминала великосветскую киношную тусовку, собравшуюся на презентацию последнего американского хита в гостинице "Рэдиссон-Славянская". Я заскучал.
"Комрад, комрад, фигли ты тут застрял, пойдем я тебя с братвой познакомлю. Каталог? Какие 50 тысяч, то что, офонарел? Зейнаб, душечка, дай нам один экземплярчик. Грасиас, дорогая... Комрады, это Малим, наш амиго". Комрады представляли из себя кучку веселых разноцветных молодых людей, ведших непринужденную светскую беседу в самом центре рекреации. Чуть в сторонке стояли знакомые мне по работе в "Догесян" расфуфыренные Алибек Ишшкин и Альмира Нулина. Пахло дорогой парфюмерией и французским шампанским. Не услышав ничего ценного и помявшись несколько минут, я спросил Вокалева:
- Мы еще не идем в зал?
- Какой зал? - удивился он.
- Ну этот... где бинале.
- Так вот же он!
- Прости, я думал это фойе... Но где же экспозиция?
- На стенках, где ей еще быть.
- Вот это? Экспозиция?
Там, куда указывал Вокалев, висела огромная, на полстены фотография строительства храма Христа Спасителя. Подойдя ближе и присмотревшись, я обнаружил, что другие стены тоже увешены фотоснимками в красивых рамочках, которые я вначале принял за естественный интерьер. Среди экспонатов преобладали изображения Лужкова (в домашней обстановке, на черном фоне и на теннисном корте), зарисовки из жизни ночных клубов (девица в одних трусах макает обнаженную грудь в блюдо с салатом), а также целый цикл произведений под общим названием "Опыт жесткой фотографии" (портреты гримасничающих людей в странных одеждах, скорее всего - профессиональных нищих). Авторы оказались преимущественно незнакомые.
Меня больно ударили локтем в спину. Выросший словно из-под земли друг детства, театральный завпост, фотограф и известный тусовщик Клитрий Опребраженский был помят и взмылен.
- Комрад, прикрой, за мной гонятся.
- Кто?
- ОМОН. У меня не было приглашения, и эти псы не хотели пускать. Ненавижу подлюг - каждый раз одни и те же мордовороты. Они меня еще по Шарон Стоун запомнили. Уф, еле прорвался.
- Молодец, - говорю. - Слушай, где здесь "Метрополис", а то тоска зеленая. Ни тебе Родченко, ни Безукладникова.
- Ишь ты, Безукладникова он захотел. Безукладников, комрад, постыдился бы здесь выставляться, - протянул Опребраженский. - Это же сплошной официоз. А твое кино вон там, направо.
Тем временем началась церемония открытия: на подиум воздвиглись значительные лица во главе с замом Лужкова. Под аккомпанемент бравурного марша и речей о непреходящем культурном значении первого международного месяца фотографии в Москве я перешел в другой зал.
Фотографии, сделанные на съемках "Метрополиса" зятем режиссера Фрица Ланга в 1926 году, выглядели бедными сиротами на большом празднике жизни. Да и как передать одиноким кадром всю феерию немецкого экспрессионизма? Как воплотить в мертвом глянце лозунг великого Фридриха Мурнау: расщепление формы, оживление рисунка?
- Как, как, - сказал подошедший Алибек Ишшкин. - Молча, комрад, молча. Козел твой Мурнау. Пойдем, я тебе лучше "Магнум" покажу.
- Пойдем, - говорю, - конечно, пойдем. Я для того сюда и пришел, чтобы смо... Господи, кто это?!
Со стен следующего зала на меня вылупились страшные оскаленные физиономии, словно сошедшие с полотен Гойя.
- Как кто, не узнаешь, что ли? Это вот Феллини, это Альмадовар, Орсон Уэллс, Одри Хепберн...
- А почему они так... выглядят?
- Не понимаешь? Ну кинокритики, ну чайники... Для понту, для чего же еще! Что ж их - как на комсомольский билет снимать, что ли?
- Слушай, а Магнум - это вообще кто?
- Это такая международная мафия, - отвечает Ишшкин. - Жутко крутое фотоагентство, которое снимает всяких кинозвезд. КГБ, ГРУ и фонд Рериха отдыхают. Вот у тебя в кино - что нужно актрисе, чтобы на главную роль попасть?
- С режиссером переспать.
- С одним режиссером, комрад, подчеркиваю - с ОДНИМ. А в "Магнуме" - с шестью президентами, с пятью его замами и с двенадцатью начальниками филиалов разных национальностей. Как минимум. "Магнум" - мечта любого фотографа.
- И Безукладникова?
- Ну разве что не его...
- Комрады, - перебила нас подошедшая Альмира Нулина. - Кончай базар, комрады, там банкет начинается.
И мы пошли на банкет.
Через час, сворачивая с Малого Георгиевского на Пушкинскую, я встретил своего грустного приятеля, давешнего телефонного советчика.
- Здорово, комрад, - сказал он. - Все в порядке?
- Ты как всегда к шапочному разбору, Безукладников, - ответил я.
Фотобиеннале, Манеж
Читатели "Пегаса" продолжают делиться своими впечатлениями. Ким Белов запоздало восхищается Starship Troopers, а ваш покорный слуга находится под впечатлением того, что его двухлетняя дочь наконец-то сменила свои музыкальные пристрастия, расширившись от "Песен и арий" Перселла до "Хорошо темперированного клавира" Баха, отчего в моей музыкальной жизни наступило некое разнообразие.
Что касается конкурса, то первое место на этой неделе отходит Владимиру Тодресу, остроумно написавшему:
На прошлой неделе сходил с женой на Carne Tremula то есть "Живую (или "трепещущую"?) плоть". Как и положено у Альмадовара - сплошные страсти и убийства. В середине фильма один из героев в результате случайного выстрела обезножил и стал звездой баскетбольной команды инвалидов. Не зная манеру режиссера так детально, как мои коллеги-кинокритики, я предполагал, что фильм должен окончиться тем, что все трое главных героев будут кататься по баскетбольному полю на инвалидных колясках.
Ошибся.
Конкурс на "лучшее эстетическое впечатление недели" продолжается:
 |
|
 |
|
 |
| © Авторы "Пегас Light", 1998 | © Русский Журнал, 1998 |
| © Сергей Кузнецов, редактор и составитель, 1998 | © Максим Егоров, дизайн, 1998 |