www.russ.ru winkoimacdos
Дневник культурных событий. Под редакцией Сергея Кузнецова


Георгий Мхеидзе

Путешествие без страха и ненависти

На этой неделе мне наконец-то удалось самостоятельно убедиться, что экранизация текста действительно может оказаться не хуже первоисточника. После обильных фестивальных поездок я, возвратившись уже в родные пенаты, отсмотрел картину Терри Гильяма по роману великого семидесятника Хантера С. Томпсона "Страх и ненависть в Лас-Вегасе". Сводить мою реакцию на этот фильм к многочисленным ревью в прессе было бы не особенно интересно - достаточно сказать, что, появившись следующим утром в офисе родного журнала, я вполне серьезно настаивал, дабы рецензент выставил картине четыре с половиной балла по принятой в Premiere четырехбалльной системе. Остановиться хочется на другой детали, кажущейся автору вовсе немаловажной. В процессе обсуждения фильма со знакомыми (и не очень) мне уже несколько раз довелось услышать высказанную в качестве несомненного комплимента режиссеру и автору книги фразу о безупречной демонстрации в фильме как самого процесса приема тех или иных препаратов, так и эффектов, наступающих вслед за их употреблением. В контексте жизненного кредо Хантера Томпсона (и, вполне возможно, самого Терри Гильяма) такой комплимент выглядит по меньшей мере странно, указывая на непонимание сути. Я позволю себе повторить вслед за покойным гуру Уильямом Берроузом: речь идет о трансформации самого процесса метаболизма героев, и именно помочь зрителям адекватно прочувствовать такой переход на новые виды горючего и был призван роман (а позднее - фильм). Томпсон и Гильям словно бы дают нам ощутить кожей всю шаткость (и в то же самое время комфортность) новой вселенной, всю относительность и незыблемость новой алгебры потребностей* человека, который не понимает, как можно не жить быстро и не умереть молодым.

Кстати, о потребностях: герои Джонни Деппа и Бенисио дель Торо в фильме заказывают огромное количество пищи, однако консумируют ее совершенно не по назначению, предпочитая процессу еды ковыряние в тарелке, кромсание апельсинов, закидывание ими партнера наподобие импровизированных гранат и перемазывание обоев деликатесами... В начале девяностых мы, юные фарцовщики, и наши приятели из шайки безумных ореховских мотоциклистов - "Черных тузов" - подобным образом шокировали посетителей единственного в ту пору "МакДональдса" на Пушкинской площади: оккупировав круглый стол, мы стали швыряться драгоценными тогда бургерами и пакетиками с картофелем-фри. Только посмотрев "Страх и ненавить...", я понял, почему секьюрити даже не сделали попытки удалить из зала злостных нарушителей общественного порядка. Помимо страха перед мощными бицепсами и кастетами рокеров ими явно овладело простое непонимание ситуации: мы словно существовали в другой вселенной, несовместимой не только с обычными консьюмеристскими устоями социума, но и с миром так называемого нормального человека, все ценности которого были разрушены одним взмахом холеной руки юного бездельника, сжимавшей булочку с бесценной котлеткой. Именно из этого далекого уже прошлого я передаю привет Деппу и дель Торо, Гильяму и Хантеру Томпсону. "Время пляшущего огня" - так называется все описанное выше в одной из песен Тани Булановой. Похоже, оно уже наступает...

* Трансформацию алгебры в конце текущего так быстро тысячелетия великолепно иллюстрирует рассказанный мне сегодня приятелем анекдот. Эйнштейн, попав в рай и представ перед троном Господа, потребовал немедленно открыть ему, наконец-то, формулу бытия, каковую он пытался найти в течение земной жизни. Господь охотно сотворил кусок мела и доску и принялся покрывать последнюю математическими значками. Через некоторое время Эйнштейн воскликнул: "Боже, да у тебя во второй строчке ошибка!" "Да знаю я, знаю," - устало отозвался Господь...

Илья Кукулин

Из дневника, или Вестернизация.doc

1.
Есть странная идея. Недавно я вспоминал роман Робера Мерля, который в русском переводе называется "Разумное животное" (по нему еще был поставлен фильм "День дельфина"). Роман французский, бунтарский, антиамериканский - очень в духе 1960-х годов, когда он и написан. Однако действие его происходит все же в США, откуда персонажи в финале бегут на Кубу. Мне показалось - не могу понять, имеет ли это смысл - что сюжеты или метафоры из жизни США часто становятся в современной литературе международным универсальным кодом. Сюжет или метафора из каждодневной жизни США обретают свойства не то что притчи, но скорее некоторой внезнаковой достоверности, убедительности. И дело не в том, что в Америке какая-то более подлинная жизнь, чем в других местах. Наверное, столь же подлинная и неподлинная, как везде. Но особые свойства американской жизни иногда придают ее отдельным фрагментам (особенно фрагментам) безотчетную значимость. Мы с Ирой зашли в придорожный бар, где, кроме нас и мрачного толстяка за стойкой, был только негр в наушниках, сидевший в дальнем углу. За городом Ирина вдруг показала пальцем: "Смотри!". Мы вышли из машины. Среди мусора, валявшегося за чертой поселка, среди банок кока-колы и старых резиновых камер в трех метрах от дороги лежал плакат по-русски: "Берегите зеленые насаждения". Заходящее солнце освещало вершины гор, как в рекламе туалетной воды. Я с нарастающим волнением провел пальцами по окрашенной жести плаката: надпись была влажной и пыльной. И так далее. Можно помещать в такой контекст воспоминания, возлюбленную, самого себя - все будет одиноко, не привязано к месту, странно и в то же время относительно допустимо и готово к дальнейшему движению. Нет, не Холден Колфилд. Но временное - промелькнувшее (важно, что смертное) чувство в этих пространствах отдаленно напоминает, наверное, то, что чувствовал он.

Может быть, дело в особом отношении к пространству. Оно конкретное, реальное и везде разное. Может быть, дело в особом отношении к обществу. Презрение к власти, готовность к одиночеству, тоске и стоическому неповиновению - в США чувства, насколько мне известно, совсем не самые популярные, но за ними именно применительно к США стоит невероятная по убедительности культура. Распаленная рефлексия персонажа, например, уравновешивается перемещением в пространстве и знакомством с новыми местами. Или что-нибудь в этом роде. Или по-другому.

2.
С другой стороны. Недавно общался с двумя превосходными авторами моего поколения. Один из них доказывал мне, что они "американские поэты, только пишут на русском языке". Мне возразить тогда было нечего, но я почему-то не согласился. Сюжеты (если можно так сказать) у них в основном из российской жизни. Некоторое сходство их текстов с современной американской поэзией по фактуре стиха, по сдержанно-взвинченной и открытой интонации - ничего не объясняет.

Другой автор потом убеждал меня, что происходит вестернизация русской литературы. И что, например, в Питере нашему поколению соответствуют авторы чуть постарше - лет на пять, на десять. Потому что Питер западнее, и там культурная вестернизация имеет более давние традиции. Разговор этот показался мне вполне значимым, поэтому, пользуясь предоставленной возможностью, позволю себе вынести свою точку зрения на страницы "Пегаса".

Я полагаю, что происходит не совсем вестернизация. Скорее формирование нового отношения к личности в литературе. Но это в некотором смысле вырастает из традиций русской неподцензурной литературы. Происходит формирование культуры неидеологического сопротивления. Скорее сопротивления постоянному размыванию смыслов, поддержания тонуса одиночества. Идеологическое сопротивление власти, фашизму, "и всему, что понадобится впредь" ("А ты думаешь, понадобится?" - "Ой, давай не будем о грустном. Давай лучше по четвертой "Балтике" - и в метро"). А это приводит к формированию черт конвергентного сходства у русской поэзии с американской.

На самом деле отличия есть, только связанные уже не с принципиально разными концепциями человека, а с более тонкими различиями. Другие - не хуже, не лучше.

Обратная связь
Летнее отсутствие в Москве постоянных авторов "Пегаса" компенсирует увеличившаяся активность читателей, начавших уже передавать "эстетические впечатления" не только посредством э-почты, но и через знакомых. В частности, один из упомянутых в заметках Кукулина "авторов" передал через него следующий текст: Автор - некто Станислав Львовский - вне очереди награждается званием победителя месяца. Для получения месячной подписки на журнал "Пушкин" следует обратиться к Мите Иванову.

А конкурс на "лучшее эстетическое впечатление недели" продолжается:

Имя-фамилия *
E-mail
Самое сильное эстетическое впечатление *

* - заполнить обязательно


предыдущий выпуск
следующий выпуск
© Авторы "Пегас Light", 1998 © Русский Журнал, 1998
© Сергей Кузнецов, редактор и составитель, 1998 © Максим Егоров, дизайн, 1998