Либерализм, согласно широко распространенным представлениям, возник в XVI-XVIII веках. Можно спорить по поводу конкретных обстоятельств его рождения, но, как правило, все согласны с тем, что либерализм является продуктом современного христианского капиталистического Запада.

Тем не менее, истоки либерализма следует искать не в капитализме, а в той свершившейся 10 тысяч лет назад революции, благодаря которой люди одновременно во многих частях света оставили охоту и собирательство и стали создавать сельские поселения, а затем и города. Эта перемена имела радикальные последствия: людям впервые пришлось уживаться с чужаками и даже торговать с ними. Парадоксально, но глобализация началась, когда человек перешел к оседлой жизни - ведь оседлым общинам не избежать контактов с посторонними, просто-напросто растворившись в лесу. Им приходится систематически задумываться об обороне, торговле, иммиграции и разделении труда на межобщинном уровне. Образ мышления и формы поведения, которым пришлось научиться земледельцам, стали основой либерализма, и именно их мы должны припомнить, чтобы делить мир с чужаками, не разрываясь при этом надвое.

Такие философы либерализма, как Вольтер и Юм, всего лишь кодифицировали решения, тысячи лет позволявшие людям иметь дело с чужаками. Способность жить среди чужаков или хотя бы мирно торговать с ними стала непреложным фактом еще до возникновения древнегреческой цивилизации. Афины в IV в. до н.э. были торговым государством, что и стало основой для всех их достижений. А еще более ранние космополитические культуры Черноморского региона могут послужить примером для тех озабоченных мультикультуралистов, в которых мы превратились 3000 лет спустя.

Либерализм, как и прочие политические философии, сочетает взгляд на текущее состояние человечества с набором идей, которые объявляет образцом. Большинство либеральных авторов имело дело примерно с одними и теми же темами. Во-первых, это ключевые ценности - свобода, но также равенство и плюрализм (терпимость к иным ценностям). Во-вторых, это сами моральные рассуждения, цель которых - в том, чтобы подорвать ссылки на традиции и авторитет. В-третьих, это рекомендации по поводу защиты важнейших ценностей, таких как всеобщее избирательное право или билль о правах. В-четвертых, это программа политических реформ, нацеленная на устранение существующих угроз проявлениям свободы.

Представление о состоянии человечества, присущее либерализму, сочетает естественную психологию - описание того, как люди мыслят и чувствуют, - с объяснением того, почему они постоянно конфликтуют друг с другом. Согласно традиционной истории либерализма, человеческий мозг - это "табула раса" ("чистая дощечка"), а роль неблагоприятных социальных обстоятельств играет современный западный капитализм. Но поскольку понятие "табула раса" дискредитирована наукой, а капитализм привязывается к конкретному историческому времени и месту, способность либерализма рассуждать о проблемах современного мира представляется весьма ограниченной. Разве может либерализм понять другие философии: от социализма до национализма и до исламского фундаментализма - не говоря уже о том, чтобы ответить на их вызов?

Большинство историков видят истоки либерализма в капитализме, в Реформации и в провозглашенной ею священности индивидуального сознания, а также в реакции на свирепые религиозные войны, бушевавшие в Европе в XVI-XVII вв. Согласно этому представлению, капитализм и Реформация действовали как растворители, облегчая переход от статуса к договору, от подарков к рынку, от магии к науке, от мира знакомых к миру чужаков. В то же время современность ставит перед человечеством новые проблемы, требующие радикально новых решений. Задача пророков либерализма - не только обозначить наступление современности, но и активно предлагать рецепты тем, кто ею недоволен. Такие авторы, как Локк, Руссо, Вольтер и Милль, были социальными реформаторами, они выдвигали конкретные решения социальных проблем и задавали рамки мысли, внутри которых такие решения имели смысл. Их сочинения и тот набор идей, в которые они внесли вклад, имели колоссальные последствия: это и европейские революции 1789 и 1848 гг., и антиколониальное движение, родившееся в начале XIX в. в Латинской Америке и продолжившееся после перерыва в Африке и Азии в XX веке, и стремление крупнейших европейских держав - Англии и Германии - к свободной торговле в XIX в., и, в последнее время, растущее напряжение между рационализмом и культурным релятивизмом.

Тем не менее, возможен и иной взгляд на самые характерные черты человеческой психологии. Люди отличаются от всех прочих живых существ способностью говорить. Но мы уникальны и в другом отношении, являясь единственным видом, создавшим сложное разделение труда между индивидами, не состоящими в близком родстве друг с другом. Экономисты XVIII века любили проводить параллели между человеческим обществом и колониями таких общественных насекомых, как пчелы и муравьи. Но такие параллели порой обманчивы: все рабочие муравьи в колонии, как и все рабочие пчелы в улье, - родственники. Современная эволюционная биология говорит нам, что возникновение разделения труда среди близких родственников не слишком удивительно. Куда удивительнее, когда оно возникает среди особей, не родственных друг другу, поскольку индивиды с врожденной склонностью к сотрудничеству будут помогать тем, у кого нет такой склонности, и следовательно, ничего не получат взамен. И точно: в природе мы не встречаем такого разделения труда. Более того, для иных видов характерно не разделение труда, а насилие, особенно среди самцов, не состоящих друг с другом в родстве. Самые поразительные примеры сотрудничества у животных имеют место, когда одна группа стремится уничтожить другую. Родственные друг другу самцы шимпанзе нередко объединяются для неспровоцированной атаки на самцов из другого стада, пусть эти атаки не приносят ни пищи, ни прочих благ.

Разделение труда среди людей, не являющихся родственниками, существовало в основном в течение последних 10 тысяч лет - время слишком короткое, чтобы врожденные способности человека изменилась сколько-нибудь серьезно. Должно быть, эти способности развились за срок, отделяющий нас от нашего общего предка с шимпанзе - около 6 миллионов лет. Они позволили людям выработать социальные правила и привычки, которые сдерживают склонность к насилию в достаточной мере, чтобы стало возможным появление более крупномасштабных сообществ. Но то, что эти способности создают возможность для современного разделения труда, никак не связано с их появлением. Напротив - современное общество основано на психологии, которая возникла еще до того, как люди сколько-нибудь систематически начали общаться с чужаками.

Наши предки, жившие 20 тысяч лет назад, не оставили нам ни романов, ни дневников, но можно поспорить, что равнины Евразии они пересекали осторожно, маленькими группами, стараясь прятаться от тех чужаков, которых замечали вдали. Естественный отбор выработал в них привычку к осторожности и недоверию, поскольку корыстные убийства и организованные войны были наверняка столь же распространены среди перволюдей, как и среди шимпанзе. Но их мозги почти не отличались от мозгов современных людей. Однако любой из нас может беззаботно выйти за дверь своего дома и раствориться в городе среди десяти миллионов незнакомцев, каждый из которых - такой же биологический соперник, как те чужаки, которых наши предки справедливо боялись 200 веков назад.

Поразительно, но доверие к неродственникам стало общепризнанным фактом социальной жизни. Когда я иду в магазин, человек, никогда меня не видевший, выдает мне товары в обмен на бумажку с надписями. Когда мне в дверь стучат, я впускаю в свой дом незнакомого мне человека в форме местного супермаркета. Почему? Из-за чего доверие к чужакам оказывается разумным, а не самоубийственным поступком?

Недостаточно показать, что общества, в которых люди могут доверять друг другу, пожинают плоды мира и процветания в масштабах, немыслимых для наших предков. Любое доверие быстро испарится, если индивиды могут извлекать выгоду из склонности других людей к сотрудничеству, но сами не будут вносить свой вклад. Доверять не тому, кому следует, - не только расточительно, но и опасно. Мы доверям другим лишь потому, что создали такие структуры социальной жизни, в которых подобные суждения о доверии имеют смысл. А эти структуры работают (как правило) потому, что не противоречат нашим природным склонностям, а наоборот, построены на них.

Для эволюции человечества оказались важными два момента: способность рационально подсчитать издержки и выгоды сотрудничества и тенденция к взаимодействию - стремление отвечать добром на добро и местью на предательство. И то, и другое необходимо для сотрудничества. Никто не станет доверять людям, склонным к расчету без взаимодействия. Люди же, склонные к взаимодействию без расчета, слишком легко станут жертвой других. Похоже, что выработке баланса между двумя этими склонностями у наших предков способствовал естественный отбор.

Современное общество построено на институтах, которые заставляют нас относиться к незнакомцам как к уважаемым друзьям. Для того чтобы видеть, что чужестранцы, не разделяющие ни вашего языка, ни вашей религии, тем не менее в важнейших отношениях могут вести себя так же, как и вы, требуется способность к абстрактному мышлению.

Но общество не может полностью отделаться от инстинктивной и нерасчетливой тенденции к взаимодействию - тенденции платить добром за добро и отмщением за зло. Даже формальные системы правосудия требуют, чтобы полиция, судьи и другие их участники в своих поступках руководствовались не только узкими эгоистическими интересами. Однако такие механизмы могут работать так, чтобы небольшая толика взаимодействия оборачивалась важными последствиями. Современная социальная жизнь зависит от большого числа соглашений, подкрепляющих взаимодействие личной заинтересованностью, так что, когда мы взаимодействуем с чужаками, нам не приходится задаваться вопросом о том, стоит ли им доверять.

Однако вопросы, которые показались бы параноидальными в стабильном и упорядоченном обществе, могут оказаться вполне уместными и даже жизненно важными в обществе, где царят бедность и насилие. В свое время склонность к взаимодействию помогла племенам охотников и собирателей сделать первые осторожные шаги к контактам с чужаками. Странствующий торговец, налаживающий связи с изолированным племенем, которое руководствуется только личными интересами, почти наверняка лишился бы своих товаров, а то и жизни. Когда люди перешли к оседлой жизни, ситуация радикально изменилась. Племена охотников и собирателей могли в некоторой степени специализироваться: даже охота требовала разделения обязанностей. Но около 10 тысяч лет назад некоторые индивиды отошли от процесса непосредственной добычи продовольствия - они стали профессиональными воинами или же занялись систематической организацией и передачей знаний. Так появились армия и жречество. Нет смысла заводить армию, если у людей, с которыми вы сражаетесь, никогда нет пищи больше, чем на день-два. Но когда ваши соседи занимаются земледелием, их запасы становятся куда крупнее и выгода от специального войска, созданного ради грабежей, оказывается значительно большей.

Следовательно, сельское хозяйство не только приводит к специализации в каждой общине, но одновременно повышает опасность, связанную с излишним доверием к членам другой общины. Все общества сталкиваются с необходимостью уладить свои взаимоотношения с чужаками и обеспечить чужакам ту же защиту, которая в силу природной симпатии оказывается знакомым. Постепенное объединение местных культур, построенных на доверии, в крупные региональные, национальные и даже глобальные культуры проходит красной нитью через всю историю человечества, хотя этот процесс не раз шел вспять. Не следует его романтизировать: когда я говорю, что могу доверять чужаку, это не значит, что он мне нравится или что мне интересна его судьба. Все это не нужно мне, чтобы иметь с ним дело. Некоторые видят в этом обстоятельстве отталкивающее, даже антигуманное свойство современного общества. Но именно такое безразличие позволяет современным общественным институтам порождать доверие в глобальном масштабе.

Рассматривая либерализм как набор идей, существующих не 300, а 10 тысяч лет, мы получаем два важных преимущества. Во-первых, можно увидеть его реальную связь с современными политическими идеологиями. Социализм не является альтернативой либеральным концепциям о необходимости уживаться с чужаками и иметь с ними дело, а скорее представляет собой способ уладить это затруднение. И социализм, и либерализм говорят о том, как жить с чужаками; они расходятся лишь в том, сколько личной предприимчивости и сколько коллективизма требуется для выполнения этой задачи. Классический либерализм зачастую слишком многого ожидал от личной предприимчивости, не подкрепленной коллективными действиями. Социализм же одновременно и переоценивает легкость, с какой совершаются коллективные действия, и недооценивает опасность злоупотребления ими ради милитаристских или репрессивных целей.

Про ислам можно сказать, что это - политическая идеология, включающая идеи и ценности, которые с поразительным успехом скрепляли различные общества в критические периоды их истории. В течение нескольких веков исламские страны были мировыми лидерами в сфере культуры и в военной силе. Некоторые центры ислама служили образцами терпимости и такого либерализма, который почти не имеет аналогов в истории. Однако ислам уже через несколько лет после своего основания обладал внушительной военной и политической мощью, в результате чего исламу, в отличие от христианства, не пришлось разрабатывать философию компромисса со светскими властями, и он мог тешиться амбициями всеобъемлющего контроля над жизнью общества. Поэтому былая терпимость ислама являлась результатом его колоссальной самоуверенности и отсутствия внутренних вызовов, а не идеологией, адаптированной к постоянному присутствию чужаков.

Второе большое преимущество нового подхода к либерализму - в том, что мы можем взять все ценное из идей великих либеральных философов, отказавшись от их ошибочных психологических теорий.

10 тысяч лет назад люди обладали психологией, развивавшей в них крайнюю подозрительность к чужакам и готовность к насилию над ними, но дававшей возможность извлекать ощутимую пользу из отношения к чужим людям как к уважаемым друзьям. Способность абстрагироваться от племенной преданности и даровать чужакам ту же свободу, какой обладают друзья, открытость перед новыми возможностями и свободный выбор между ними, желание общаться с теми, кто по-иному одевается, ест и живет, и делиться местом с теми, кто не поклоняется нашим богам, - ни одно из этих качеств не является изобретением западного капитализма, пусть именно он воспользовался ими максимально эффективно. Конечно, одних подобных идей недостаточно, чтобы полностью определить мировоззрение какого-либо общества, но без них не возникли бы великие цивилизации.

Сколько уступок граждане современного индустриального общества должны делать альтернативным культурным мировоззрениям? Столько, сколько необходимо, чтобы доверять им, но не больше. Чтобы доверять чужакам, нужно гораздо меньше, чем для того, чтобы полностью проникнуться их мировоззрением. Терпимость не требует, чтобы мы брали на вооружение идеи, отличающиеся от наших; мы всего лишь не должны позволять, чтобы различия в идеях мешали нам цивилизованно обходиться с их носителями.

Подобные умозаключения приводят нас к практическим выводам. Французское правительство запретило носить мусульманские платки и иные религиозные символы в светских государственных школах. Это решение, скорее всего, приведет к тому, что все больше мусульман станет забирать своих детей из светских школ. Светское образование должно стремиться не к ослаблению религиозной или этнической идентификации, а к тому, чтобы члены одной группы умели жить и работать среди членов другой группы. Парадоксально, но молодых людей куда сложнее обучить делиться жизненным пространством с иными этническими и культурными группами, если подавляются признаки, идентифицирующие эти группы.

Дискуссии по поводу школьного образования нередко акцентируются на необходимости приобщения учащихся к единой культуре. Трудно сказать, какую "единую" культуру с коренными англичанами имеет первое поколение сомалийских или китайских иммигрантов, однако современное образование должно давать последним не ложное приобщение к общим корням, а язык общения: сюда входят английский, математика, навыки счета, правила движения, принципы голосования - иными словами, простейшие элементы буржуазной добропорядочности.

Тревоги, связанные с глобализацией, известны нам уже 10 тысяч лет; точно так же и терроризм - всего лишь современное имя для того феномена, который пробуждает в нас вековечный страх перед злобными чужаками. Однако средний риск стать жертвой насилия почти наверняка никогда не был так низок, как в наше время, и даже резкий всплеск терроризма не меняет картины. Наши предки сдерживали насилие не репрессиями и не одним лишь взаимодействием с чужаками, а сочетанием этих двух факторов, которые продолжают действовать и поныне. Даже мир и процветание на Ближнем Востоке не удержат иных рассерженных людей от искушения прибегнуть к насилию. Но одни репрессии тоже не помогут - без политического решения на Ближнем Востоке там не возникнет сеть из глаз и ушей законопослушных граждан, в более благоприятных обстоятельствах сдерживающая насилие, на которое нас толкают адреналин и тестостерон.

Именно неожиданность и хрупкость достижений современного либерализма требуют разобраться в его происхождении. За прошедшие 10 тысяч лет люди научились смиряться с присутствием чужаков, но лишь в последние 200 лет это присутствие стало важнейшим фактом повседневной жизни. Этот эксперимент все еще очень молод, и мы должны оказать ему все возможное содействие.

Журнал "Prospect"
Перевод Николая Эдельмана