Русский Журнал / Перевод /
www.russ.ru/perevod/20041231.html

Памяти Мартина Мальи

Дата публикации:  31 Декабря 2004

Мартин Малья, историк, умерший 19 ноября в возрасте 80 лет, был прямым и честным ученым, чей провокативный голос оживлял область советологических исследований.

В таких работах, как "Россия глазами Запада: От Медного всадника до мавзолея Ленина" (1990) и "Советская трагедия: История социализма в России. 1917-1991" (1994), Малья доказывал, что Советский Союз был не просто страной, обремененной трудноразрешимыми экономическими и политическими проблемами, но идеократией - государством, скроенным по жестким идеологическим лекалам, державой, утратившей жизнеспособность и указавшей российскому обществу дорогу в никуда. Ключом к пониманию советского опыта, объяснял Малья, была мессианская марксистская мечта о создании свободного и процветающего общества без частной собственности и рынка. Эта задача, доказывал Малья, была не чем иным, как "насилием над реальностью", и не могла не привести к краху.

Он не щадил западных апологетов социализма, которые утверждали, что советская система была успешной "в широком смысле слова", описывали сталинский террор как "прискорбный перегиб" и исключали из своего лексикона слово "тоталитаризм" на том основании, что оно "способствовало разжиганию холодной войны".

Его убежденность в том, что коммунизм обречен на поражение, нашла ярчайшее выражение в статье "К сталинскому мавзолею", опубликованной анонимно в ежеквартальном журнале Daedalus за 1990 год; фрагменты этой статьи печатались впоследствии в газете New York Times. В то время советский политический лидер Михаил Горбачев пользовался неслыханной популярностью среди западных политиков, восхвалявших его за гласность и перестройку. В статье Мальи, напротив, говорилось, что Горбачева не с чем поздравлять; автор предсказывал, что в рамках Советского Союза у "Горби" не выйдет ничего путного ни с демократией, ни со свободным рынком, хотя нововведения могут продлить жизнь коммунистической партии, само существование которой было, по мнению Мальи, источником всех катастроф и неурядиц в стране. Эта статья вызвала широкий международный резонанс; высказывалось мнение, что ее автор - важная персона в администрации Буша и что целью публикации было оказание непосредственного воздействия на политику. Малья признал свое авторство только после падения Берлинской стены, когда Ельцин бросил вызов Горбачеву.

Мартин Эдвард Малья родился в Спрингфилде, Массачусетс, 14 марта 1924 года. Он служил в американском военном флоте во время второй мировой войны; в эти же годы приступил к самостоятельному изучению русского языка.

По окончании Йейла Малья отправился в Гарвард, чтобы защитить докторскую диссертацию по русской истории. Он был преподавателем-ассистентом в Гарварде с 1954 года, работал в отделе русской книги в Библиотеке конгресса в Вашингтоне, а в 1958 году стал профессором (а затем и почетным профессором) Калифорнийского университета Беркли.

На ранних этапах своей научной деятельности Малья, который был глубоко верующим прихожанином римско-католической церкви, имел репутацию чудака в кругах присяжных советологов, но прошло время, и он с чувством глубокого удовлетворения констатировал, что развитие событий полностью подтвердило его правоту, а исследователи нового поколения с энтузиазмом восприняли его идеи. В одной из своих последних статей Малья обвинил западных политологов в том, что они безбожно преувеличивали потенциал реформируемости Советского Союза, спровоцировав тем самым безудержную "горбиманию", кульминация которой пришлась на конец 1980-х годов. Малья чувствовал, что потребуется немало времени, чтобы изучение Советского Союза достигло того уровня интеллектуальной когерентности и объективности, каким может похвастать изучение нацистской Германии.

Малья одним из первых признал значение польского движения "Солидарность", расценив его как вызов, брошенный теоретическим и моральным основам коммунизма; при этом он не видел перспектив подобного движения протеста в России и отказывался верить, что перемены могут прийти изнутри такой косной структуры, как коммунистическая партия.

В одном из недавних интервью историка попросили сделать прогноз, какой будет Россия через десять лет. Ответ Мальи был довольно осторожным. Он предсказал, что Россия "продолжит движение по пути к более нормальному современному обществу, но будет идти спотыкающимися, неверными шагами"; стоит напомнить, что Малья не видел "сколько-нибудь реальной угрозы консервативной, националистической, авторитарной реставрации в России".

Среди других работ историка необходимо отметить книгу "Александр Герцен и возникновение русского социализма. 1812-1855" (1961).

Мартин Малья никогда не был женат.

Оригинал некролога: Telegraph, 01.12.04

Статьи Мартина Мальи в New York Review of Books

    Святой черт (The Holy Devil), 31.12.1964.
  • Екатерина была Великой (Catherine Was Great), 08.04.1965.
  • Перевернутая история перевернутой страны (Backward History in a Backward Country), 07.10.1971.
  • Сила Мандельштама (Mandelstam's Power), 27.01.1972.
  • Польша: зимняя кампания (Poland: The Winter War), 18.03.1982.
  • Вечное возвращение Польши (Poland's Eternal Return), 29.09.1983.
  • Манифест для советской демократии (A Manifesto for Soviet Democracy), 29.03.1990.
  • В России опять революция? (A New Russian Revolution?), 18.07.1991.
  • Августовская революция (The August Revolution), 26.09.1991.
  • Ленин и "лучезарное будущее" (Lenin and the 'Radiant Future'), 1.11.2001.

Слуцкий и история
(письмо в редакцию New York Review of Books)

Как человек, с удовольствием вспоминающий свое присутствие на публичном выступлении Бориса Слуцкого с чтением стихов в Москве в 1962 году, во время хрущевской "оттепели", я обрадовался появлению статьи Эйлин Келли, обозревающей творческий путь поэта. Однако автор заходит слишком далеко, когда говорит о Слуцком как человеке, глубоко осмыслившем исторический опыт своей страны. Наделяя поэта статусом диссидента, Эйлин Келли допускает явный анахронизм: это понятие было "посмертным", преимущественно постсоветским изобретением, что относится также и к гораздо более значительному случаю Дмитрия Шостаковича.

Тем не менее Келли полагает, что пример Слуцкого показывает, "насколько мобильным, развивающимся и по-своему зрелым было советское общество, что бы ни говорили о нем те, кто считает, что советское досье должно быть закрыто раз и навсегда". Ваш покорный слуга выступает в статье Келли в качестве самого яркого образца такого прискорбного бесчувствия. К счастью (для Келли), ему противостоят такие авторитеты, как Шейла Фицпатрик и Стивен Коэн - мужественные защитники более открытого и позитивного взгляда на проблему.

Для того чтобы сделать свой сомнительный тезис более убедительным, Келли подает мою позицию в карикатурном виде: она излагает ее в терминологии, позаимствованной у двух вышеназванных авторитетов, относящихся к числу советологов-"ревизионистов". Итак, если верить Келли, я рассматриваю советское общество как "идеологический монолит", "статичный" и "всеохватывающий" в плане "социального контроля". Этот монолит скреплялся воедино "логократической скорлупой", которая была разбита только тогда, когда диссидентски настроенная интеллигенция воспользовалась возможностями, предоставленными горбачевской гласностью, реализовав знаменитый призыв Солженицына "Жить не по лжи". В самом деле, "скорлупа" была тотальной до 1989-1991 годов; из нее умудрялись "вылупиться" только самые отважные диссиденты. По мнению Келли, этот взгляд "опровергается поэзией Слуцкого" и той плюралистической картиной советской жизни, которую рисует Фицпатрик с своей книге "Повседневный сталинизм". Короче говоря, Келли пытается опровергнуть мою трактовку коммунизма, которую авторитетные для нее советологи называют тоталитарной моделью.

Но что предлагается в качестве альтернативы этой повсеместно используемой - за неимением лучшей - модели? Как еще можно назвать уникальную амальгаму из государства, полностью контролируемого коммунистической партией, командной экономики, тайной полиции и "единственно верной" идеологии? Ибо сутью советской истории было не "ущемление прав рабочего класса" и не бесконечные "перегибы" и "извращения". Ее сутью было "строительство социализма", предполагающее уничтожение частной собственности и рынка. И руководство страны шло к этой "высшей исторической цели" через ликвидацию, путем "классовой борьбы", всех "кулаков", "мелкой буржуазии", "нэпманов", "спекулянтов" и прочих "врагов народа". Таким образом, при коммунистическом правлении господство идеологии было главным, хотя и не единственным, признаком, отличающим эту модель от более прозаических форм модернизации. Ее кульминацией были сталинские 1930-е годы - "решающий момент выбора максималистского варианта", по словам Фицпатрик, цитируемым Келли.

Правильно понятый "тоталитаризм" не означает, что советские люди были бездумными автоматами, контролируемыми из единого центра. Что стало очевидным задолго до Слуцкого или Фицпатрик; решающую роль в объяснении того, что происходило в советском обществе, сыграли волны эмигрантов-диссидентов, самиздатские литераторы, запрещенные нобелевские лауреаты и евреи-отказники.

Разумеется, несогласие не могло быть выражено открыто, поскольку в противном случае все увидели бы, что коммунистический король - голый; это стало ясно всем только в период горбачевской гласности. Но когда система функционировала должным образом, каждому приходилось пользоваться партийным лексиконом в публичной речи (архивные материалы показывают, что сами советские лидеры пользовались такой речью и за закрытыми дверями). Именно поэтому Солженицын призывал к отказу от языка "лжи" как первому шагу на пути к освобождению. О том, насколько опасен был публичный протест, красноречиво свидетельствует судьба этого писателя. Поэтому до коллапса 1989-1991 годов большая часть разочарованной интеллигенции руководствовалась в своем поведении примером Галилея, а не безумного храбреца Джордано Бруно. Не был исключением и Борис Слуцкий, протест которого ограничивался писанием в стол.

Для тех "авторитетов", которым поклоняется Келли, любой намек на идеократию, действующую сверху, воспринимается как разжигание холодной войны. По их мнению, развитие советского государства определялось социальными силами, действовавшими снизу. Хотя в таком подходе и есть некоторый резон, историки-"ревизионисты" извращают взгляды своих оппонентов, делая из них идолопоклонников, молящихся на чучело по имени Монолит. На самом же деле в нарисованной Фицпатрик картине сталинского общества, в котором было немало разочарованных интеллектуалов, нет ничего нового: об этом писал еще в 1958 году патриарх так называемой тоталитарной школы Мерль Фейнсод в книге "Смоленск под властью Советов".

Следует подчеркнуть, что "ревизионизм" никогда не являлся просто методологией изучения истории. Его сверхзадачей было оправдание советского режима и придание ему легитимности либо за счет приписывания ему несуществующей "социальной мобильности" (случай Фицпатрик), либо в свете перспективы воображаемого социализма с человеческим лицом (случай Коэна). Беда в том, что эти необоснованные идеологические ожидания привели "ревизионистов" к совершенно превратному пониманию того, что в действительности происходило в Советском Союзе: они приняли постсталинские послабления за либерализацию, в то время как это были симптомы распада, который в конечном итоге привел к коллапсу коммунистического режима.

Коммунистическая идеократия сполна расплатилась по всем своим историческим счетам: нет лжи, нет и системы. Но как быть с выданным "ревизионистами" векселем "социального развития"? Ведь если советское общество "развивалось" столь успешно, как об этом рассказывают нам Келли и ее авторитеты, почему его больше нет в природе? Разумеется, в этом и состоит важнейшая историческая проблема, поставленная перед нами сюрреалистическим "коммунистическим эпосом"; и ее решению нимало не способствует запоздалое и совершенно беспочвенное восхваление советского "плюрализма".

Мартин Малья
Беркли, Калифорния

Перевод с английского Михаила Фридмана