/ |
Ветеран бурлящей поэтической сцены 1960-х Предисловие к книге "Взлом, вздох, свет: Камилла Палья толкует сорок три лучших стихотворения мира", опубликованной Pantheon Books Дата публикации: 29 Марта 2005 Никогда поэзия не пользовалась таким авторитетом, как в 1960-е. Студенты американских вузов не только слушали рок-музыку, но и писали стихи, в кампусах и на политических демонстрациях проходили поэтические чтения, в которых принимали участие молодые авторы. Например, в 1966 году я посетила антивоенный "поэтический лекторий", проводимый приглашенными поэтами Гэлвэем Киннеллом, Джеймсом Райтом и Робертом Блаем в Харпер-колледже - моей альма-матер в Университете штата Нью-Йорк в Бингхэмтоне. (Харпер того времени был очагом антиакадемической поэзии.) Учась в аспирантуре Йельского университета, я ходила на поэтические вечера Уистена Одена, Роберта Лоуэлла, Элизабет Бишоп и многих других. В 1969 году в Йельской юридической школе появились Аллен Гинсберг и Грегори Корсо. Они участвовали в мероприятии, которое организовывалось, что символично, не отделением английской словесности, где открыто презирали поэзию битников (одно из течений, сильнейшим образом повлиявших на меня). В ту волшебную пору профессора, специализировавшиеся на поэтической критике, имели умопомрачительную репутацию в крупнейших университетах. Однако за последующие десятилетия поэзия и изучение поэзии были постепенно маргинализованы вычурной "теорией", претендующей на анализ языка, но обращающейся с ним крайне дурно. Постструктурализм и агрессивная политика идентичности привели к постепенному падению репутации ведущих кафедр литературы, так что к началу нового тысячелетия они потеряли свою популярность, в том числе и среди студентов. Одним из последствий этого триумфа идеологии над искусством стало то, что немногие профессора литературы, если судить по публикуемым ими работам, знают, как "читать" дальше, и, таким образом, едва ли им можно доверить обучать студентов этому навыку. Моя увлеченность поэзией всегда питалась любовью к английскому, который наша семья освоила относительно недавно. (Мать и все мои бабушки и дедушки родом из Италии.) Мое раннее детство прошло в маленьком заводском городке Эндикотт в северной части штата Нью-Йорк, среди носителей разных итальянских диалектов, подчас не понимавших даже друг друга. В отличие от певучего тосканского наречия или литературного итальянского, сельский итальянский центральных и южных провинций груб, напорист и перегружен согласными звуками, отличается гортанным звучанием и проглатыванием конечных гласных. Родители говорили дома по-английски. В этом языке меня пленила, как я позднее поняла, его гибридная этимология: грубоватая англосаксонская конкретность, глянцевая светскость нормандского диалекта французского языка и многосложная греко-римская абстрактность. Столкновение этих элементов, столь же конкурентоспособных, как и итальянские диалекты, крайне занимательно, вдохновляюще и зачастую забавно, как, например, у В прошлом веке английский язык эволюционировал под воздействием СМИ и рекламы, но теневой литературный истеблишмент Америки, внутри и за пределами академических кругов, не сумел приспособиться к этому. С самого начала я, как и Заинтересовавшись исконно американским наречием - проявляющимся через рекламу, эксцентрические комедии, песни-хиты и болтовню на радио, которую слушаю круглые сутки, - я обеспокоилась нынешним состоянием поэзии. На мой взгляд, слишком многие произведения наиболее чтимых сегодня поэтов тяжеловесны, вычурны и многословны. Авторы стремятся не вступить в диалог с широкой аудиторией, а произвести впечатление на коллег. Поэтический язык стал выморочным и вторичным, даже когда он делает до боли знакомые реверансы в сторону авангарда или этники. Те, кто отворачивается от СМИ (или перебарщивает с постмодернизмом), лишены мерила, позволяющего понять метаморфозы английского языка. Всякая поэзия, отдалившаяся от массовой культуры, неизбежно станет столь же эзотерической, как сатира 18-го века (мастерски разработанная Александром Поупом), чья перенасыщенность аллюзиями и словесная изощренность вынудили ранних романтиков поехать в деревню, чтобы вновь обрести живую речь. Упадок поэзии вызвал у боевитых стихотворцев желание обособиться и обороняться. На основе личных связей расплодились группировки и кланы в сферах издания книг и журналов, жюри литературных премий и грантообразующих организаций. Я не обладаю подобными личными связями и не пропагандирую ни какого-либо поэта, ни поэтическую группу. В своей новой книге "Взлом, вздох, свет" я предлагаю построчный разбор сорока трех стихотворений, начиная от канонического стиха эпохи Возрождения до "Вудстока" В 1990-х годах поэзия как исполнительское искусство стала возрождаться среди молодых людей в слэмах, вызывающих в памяти клубы хипстеров эпохи битников. Как всегда, возвращение устной традиции имело фольклорные корни - в данном случае это шаманские рифмованные песнопения афроамериканского городского хип-хопа. Но именно поэзия на бумаге - визуальное построение - остается в веках. Здесь вовлечено и зрительное восприятие. Оформленность и симметрия балладной строфы из четырех строк некогда создали структуру лучшей лирики в музыкальных стилях "ритм энд блюз", "госпел", "кантри-энд-вестерн" и "рок-н-ролл". Но в связи с огромным коммерческим успехом рок-музыки эти фольклорные корни подзабыты, а поток популярных песен иссякает. Заглавие своей книги я позаимствовала из "Священного сонета XIV" Священное внутренне присуще поэзии, рожденной из древнего ритуала и культа. Постоянная тема божественного, необъятных просторов вселенной, внушающих благоговейный трепет, - это религиозный взгляд, присутствующий даже в поэзии атеистов вроде Шелли. Несмотря на космические воззрения радикальных, психоделических шестидесятых, именно божественного начала постструктурализму с его нечуткостью к природе разглядеть не дано. Метафора основана на аналогии: искусство - открытие взаимосвязанности всего в мироздании. Концентрированное внимание, которого требует поэзия, сродни медитации. В таком случае комментирование поэзии - разновидность ворожбы, напоминающая практику оракулов, сибилл, авгуров и толкователей снов. Поэты говорят даже тогда, когда знают, что их слова развеет ветер. На институтских уроках греческого меня поражали отрывки из архаической поэзии (иногда это была лишь уцелевшая фраза или строка), за которыми живо вставали фигуры авторов, таких как Архилох, Алкман или Ивик, хотя известно о них немного. Преемственность западной культуры проявляется в лирической поэзии. Еще один мой немодный принцип - я обожествляю художника и поэта, столь безжалостно "разоблаченных" ехидными постструктуралистами с их политической конъюнктурой. В моем видении мира нет никакой "смерти автора" (о, это парижское клише). Авторы борются и творят вопреки любым помехам, включая критиков и клеветников. Невзирая на простои, утраты и возрождения, творческая традиция имеет неиссякаемый на протяжении всей истории поток, который я как-то уподобила могучей реке. Одни стихи порождают другие. И все же поэзия не вещь в себе: она указывает нам на нечто вне своего мира, каким бы смутным это "нечто" ни казалось. Модернистская доктрина саморефлексии творчества некогда поддержала искусство, но в итоге задушила его в тисках хитроумных приемов. Художники - создатели, а не просто ораторы, произносящие лживые речи. Поэты - производители и инженеры, чье ремесло аналогично искусству краснодеревщика или строителя мостов. Я утверждаю, что текст категорически существует как объект; это не просто призрачный набор эфемерных субъективных суждений. Любая трактовка произведения пристрастна, но это не освобождает нас от поиска смысла - определяющей черты человеческого рода. Когда я пишу о стихотворении, то стараюсь прислушаться к нему и найти язык и интонацию, созвучные его неповторимой манере. Мы живем в эпоху все возрастающего равнодушия к литературному стилю. Взять, к примеру, вялую прозу некогда великолепных газет или невыразительные переводы Для меня поэзия основана на речи и не является произвольной матрицей знаков, которую можно складывать не задумываясь, как пазл. Я безмолвно нашептываю стихи, как иные - молитвы. Поэзия, которая начиналась как песня, есть музыкально-драматическое действо: я ценю эмоциональную выразительность, музыкальные фразировки и хореографический жест - театральную позу чтеца, встающего перед другими людьми или непримиримыми внешними силами. Меня не столь волнует просодия, не считая уподобления строгого метра (привитого мне учителями греческого и латыни) классическим песням, переделываемым джазовыми музыкантами: я предпочитаю нерегулярность, синкопу, модуляции. Мой совет читателю, взявшему в руки стихотворение: пусть ваше сознание будет спокойным и незамутненным. Пусть говорит поэзия. Эта заряженная тишина воспроизводит пустое пространство, окружающее напечатанное стихотворение, - ничто, из которого формируется нечто. Многие критики рекомендуют учить стихи наизусть, но это никогда не было моей привычкой. Доверить стихотворение памяти означает сделать процесс чтения избыточным. Но я верю в погружение и насыщение стихотворением, когда, встречаясь с ним в следующий раз, мы ощущаем волнующую радость узнавания. Мы чувствуем к нему, цитируя певца Стиви Никса, "навязчивое влечение". Это похоже на наркоманию. Или любовь.
Примечания:
|
|
|
||