Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

/ Перевод / < Вы здесь
Ветеран бурлящей поэтической сцены 1960-х
Предисловие к книге "Взлом, вздох, свет: Камилла Палья толкует сорок три лучших стихотворения мира", опубликованной Pantheon Books

Дата публикации:  29 Марта 2005

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Никогда поэзия не пользовалась таким авторитетом, как в 1960-е. Студенты американских вузов не только слушали рок-музыку, но и писали стихи, в кампусах и на политических демонстрациях проходили поэтические чтения, в которых принимали участие молодые авторы. Например, в 1966 году я посетила антивоенный "поэтический лекторий", проводимый приглашенными поэтами Гэлвэем Киннеллом, Джеймсом Райтом и Робертом Блаем в Харпер-колледже - моей альма-матер в Университете штата Нью-Йорк в Бингхэмтоне. (Харпер того времени был очагом антиакадемической поэзии.) Учась в аспирантуре Йельского университета, я ходила на поэтические вечера Уистена Одена, Роберта Лоуэлла, Элизабет Бишоп и многих других. В 1969 году в Йельской юридической школе появились Аллен Гинсберг и Грегори Корсо. Они участвовали в мероприятии, которое организовывалось, что символично, не отделением английской словесности, где открыто презирали поэзию битников (одно из течений, сильнейшим образом повлиявших на меня).

В ту волшебную пору профессора, специализировавшиеся на поэтической критике, имели умопомрачительную репутацию в крупнейших университетах. Однако за последующие десятилетия поэзия и изучение поэзии были постепенно маргинализованы вычурной "теорией", претендующей на анализ языка, но обращающейся с ним крайне дурно. Постструктурализм и агрессивная политика идентичности привели к постепенному падению репутации ведущих кафедр литературы, так что к началу нового тысячелетия они потеряли свою популярность, в том числе и среди студентов. Одним из последствий этого триумфа идеологии над искусством стало то, что немногие профессора литературы, если судить по публикуемым ими работам, знают, как "читать" дальше, и, таким образом, едва ли им можно доверить обучать студентов этому навыку.

Моя увлеченность поэзией всегда питалась любовью к английскому, который наша семья освоила относительно недавно. (Мать и все мои бабушки и дедушки родом из Италии.) Мое раннее детство прошло в маленьком заводском городке Эндикотт в северной части штата Нью-Йорк, среди носителей разных итальянских диалектов, подчас не понимавших даже друг друга. В отличие от певучего тосканского наречия или литературного итальянского, сельский итальянский центральных и южных провинций груб, напорист и перегружен согласными звуками, отличается гортанным звучанием и проглатыванием конечных гласных. Родители говорили дома по-английски. В этом языке меня пленила, как я позднее поняла, его гибридная этимология: грубоватая англосаксонская конкретность, глянцевая светскость нормандского диалекта французского языка и многосложная греко-римская абстрактность. Столкновение этих элементов, столь же конкурентоспособных, как и итальянские диалекты, крайне занимательно, вдохновляюще и зачастую забавно, как, например, у Шекспира, который достигал грандиозного эффекта, обыгрывая их взаимодействие. Ошеломляющее многообразие звуков и словарного состава английского языка делает его идеально подходящим для поэзии. Вот почему прагматичная англо-американская традиция (в отличие от упаднического французского рационализма) не нуждается в постструктурализме: в английском языке словоупотребление зависит от контекста; слова вступают в противоборство, провоцируют друг друга и играючи меняют свои значения с течением времени.

В прошлом веке английский язык эволюционировал под воздействием СМИ и рекламы, но теневой литературный истеблишмент Америки, внутри и за пределами академических кругов, не сумел приспособиться к этому. С самого начала я, как и Энди Уорхол (еще один выходец из семьи иммигрантов, поселившейся в северо-восточном промышленном городке на отшибе), признала коммерческую популярную культуру как подлинно национальный голос Америки. Например, мне крепко врезался в память рекламный ролик шоколадных драже "M&M" конца пятидесятых. Сексапильная мультяшная конфетка, загорая в шезлонге, протяжно гнусавила с южным акцентом: "Я арахис "M&M" // Прямо в золоте от жарки // В шоколадном нежном креме // В тонкой сахарной глазури!" Иллюстрируя каждую строчку, она красиво ныряла в бассейн с расплавленным молочным шоколадом и вылезала на другой стороне, чтобы принять красивую позу и вытереться своим полотенцем с монограммой, сделанным из сахарной глазури. Тогда, как и сейчас, я подумала, что это очень энергичный стишок и что мультик создали никому не известные художники из народа, вроде безымянных мастеров средневековых соборов.

Заинтересовавшись исконно американским наречием - проявляющимся через рекламу, эксцентрические комедии, песни-хиты и болтовню на радио, которую слушаю круглые сутки, - я обеспокоилась нынешним состоянием поэзии. На мой взгляд, слишком многие произведения наиболее чтимых сегодня поэтов тяжеловесны, вычурны и многословны. Авторы стремятся не вступить в диалог с широкой аудиторией, а произвести впечатление на коллег. Поэтический язык стал выморочным и вторичным, даже когда он делает до боли знакомые реверансы в сторону авангарда или этники. Те, кто отворачивается от СМИ (или перебарщивает с постмодернизмом), лишены мерила, позволяющего понять метаморфозы английского языка. Всякая поэзия, отдалившаяся от массовой культуры, неизбежно станет столь же эзотерической, как сатира 18-го века (мастерски разработанная Александром Поупом), чья перенасыщенность аллюзиями и словесная изощренность вынудили ранних романтиков поехать в деревню, чтобы вновь обрести живую речь. Упадок поэзии вызвал у боевитых стихотворцев желание обособиться и обороняться. На основе личных связей расплодились группировки и кланы в сферах издания книг и журналов, жюри литературных премий и грантообразующих организаций. Я не обладаю подобными личными связями и не пропагандирую ни какого-либо поэта, ни поэтическую группу.

В своей новой книге "Взлом, вздох, свет" я предлагаю построчный разбор сорока трех стихотворений, начиная от канонического стиха эпохи Возрождения до "Вудстока" Джони Митчелл, ставшего гимном моему буйному поколению. Собирая материал, я была поражена тем, насколько слабее стали стихи за последние сорок лет. Наши самые прославленные поэты талантливы и плодовиты, но теперь мы уважаем их за ум, за преданность делу, за большое творческое наследие. Они давно не создают сильных, самобытных, цельных стихов, утратили честолюбивые порывы и больше не верят, что могут или должны говорить от имени эпохи. Ставя процесс выше формы, они рассматривают свои стихи как бессвязные дневниковые записи и искусно мастерят их, для создания эффекта сочиняя по ходу чтения, не обращаясь к бумаге. Предлагаются захватывающие темы или образы, а затем либо обрываются, либо постепенно сводятся на нет. Или же, в знак недоверия к читателю или материалу, моменты, наталкивающие на размышления, пересказываются в прозе или разбиваются об очевидность. Процветают механические формулы; темами становятся мрачное исследование поведения жертв несчастных случаев, болезней и депрессий или упрощенческая, демагогическая политика (народ хороший, правительство плохое), которая выглядит наивной на фоне проницательных колонок сегодняшних политических аналитиков. Для попадания в мою книгу стихотворение должно было быть достаточно сильным с точки зрения искусства, чтобы встать в один ряд с великой поэзией предшествующих времен. Одна из моих целей - побудить современных поэтов пересмотреть свои установки и образ действий.

В 1990-х годах поэзия как исполнительское искусство стала возрождаться среди молодых людей в слэмах, вызывающих в памяти клубы хипстеров эпохи битников. Как всегда, возвращение устной традиции имело фольклорные корни - в данном случае это шаманские рифмованные песнопения афроамериканского городского хип-хопа. Но именно поэзия на бумаге - визуальное построение - остается в веках. Здесь вовлечено и зрительное восприятие. Оформленность и симметрия балладной строфы из четырех строк некогда создали структуру лучшей лирики в музыкальных стилях "ритм энд блюз", "госпел", "кантри-энд-вестерн" и "рок-н-ролл". Но в связи с огромным коммерческим успехом рок-музыки эти фольклорные корни подзабыты, а поток популярных песен иссякает.

Заглавие своей книги я позаимствовала из "Священного сонета XIV" Джона Донна: "Этот взлом, вздох, свет, - он вольет мне сил // Восстать над собой и попрать себя, // Чтоб Твой горн, мех, млат // Вжег мне новую жизнь"1. Донн взывает к Господу, моля Его сотворить его заново и заставить отказаться от греха. Мой светский и в то же время полумистический взгляд на искусство состоит в том, что оно вскрывает глубинную энергию, разрушает барьеры и властно меняет наше мировоззрение. Оживленная силой дыхания (первое значение слов "дух" и "вдохновение"), поэзия приносит пьянящее чувство духовного обновления. Хороший стих сверкает и переливается всеми цветами радуги, открывая неожиданные ракурсы и высвечивая человеческие универсалии, само существование коих отрицается ограниченными теоретиками сегодняшнего дня. Среди этих смутных универсалий - время и смерть, перед которыми мы все бессильны. Подобно философии, поэзия - форма созерцания, но, в отличие от философии, поэзия через подсознание манипулирует телом, активизирует его нервные импульсы, приводя в дрожь речевые мышцы и сенсорные органы.

Священное внутренне присуще поэзии, рожденной из древнего ритуала и культа. Постоянная тема божественного, необъятных просторов вселенной, внушающих благоговейный трепет, - это религиозный взгляд, присутствующий даже в поэзии атеистов вроде Шелли. Несмотря на космические воззрения радикальных, психоделических шестидесятых, именно божественного начала постструктурализму с его нечуткостью к природе разглядеть не дано. Метафора основана на аналогии: искусство - открытие взаимосвязанности всего в мироздании. Концентрированное внимание, которого требует поэзия, сродни медитации.

В таком случае комментирование поэзии - разновидность ворожбы, напоминающая практику оракулов, сибилл, авгуров и толкователей снов. Поэты говорят даже тогда, когда знают, что их слова развеет ветер. На институтских уроках греческого меня поражали отрывки из архаической поэзии (иногда это была лишь уцелевшая фраза или строка), за которыми живо вставали фигуры авторов, таких как Архилох, Алкман или Ивик, хотя известно о них немного. Преемственность западной культуры проявляется в лирической поэзии.

Еще один мой немодный принцип - я обожествляю художника и поэта, столь безжалостно "разоблаченных" ехидными постструктуралистами с их политической конъюнктурой. В моем видении мира нет никакой "смерти автора" (о, это парижское клише). Авторы борются и творят вопреки любым помехам, включая критиков и клеветников. Невзирая на простои, утраты и возрождения, творческая традиция имеет неиссякаемый на протяжении всей истории поток, который я как-то уподобила могучей реке. Одни стихи порождают другие. И все же поэзия не вещь в себе: она указывает нам на нечто вне своего мира, каким бы смутным это "нечто" ни казалось. Модернистская доктрина саморефлексии творчества некогда поддержала искусство, но в итоге задушила его в тисках хитроумных приемов.

Художники - создатели, а не просто ораторы, произносящие лживые речи. Поэты - производители и инженеры, чье ремесло аналогично искусству краснодеревщика или строителя мостов. Я утверждаю, что текст категорически существует как объект; это не просто призрачный набор эфемерных субъективных суждений. Любая трактовка произведения пристрастна, но это не освобождает нас от поиска смысла - определяющей черты человеческого рода. Когда я пишу о стихотворении, то стараюсь прислушаться к нему и найти язык и интонацию, созвучные его неповторимой манере. Мы живем в эпоху все возрастающего равнодушия к литературному стилю. Взять, к примеру, вялую прозу некогда великолепных газет или невыразительные переводы Библии. Интернет (за который я ратую и для которого немало поработал) повысил беглость речи, но не ее качество, по крайней мере в своих разношерстных, спонтанных жанрах - электронной почте и блоге (дневниках на сайте). Хорошее письмо рождается из хорошего чтения. Вся литературная критика должна быть доступна для широкого читателя. Критика в идеале призвана возрождать вдохновение, а не убивать сам дух творчества. Формальный анализ стихотворения похож на разборку машины на детали - она не поедет, если не собрать ее заново. Теоретики, как дети, рвут тексты на мелкие кусочки и бросают разрозненные цитаты, словно мусор.

Для меня поэзия основана на речи и не является произвольной матрицей знаков, которую можно складывать не задумываясь, как пазл. Я безмолвно нашептываю стихи, как иные - молитвы. Поэзия, которая начиналась как песня, есть музыкально-драматическое действо: я ценю эмоциональную выразительность, музыкальные фразировки и хореографический жест - театральную позу чтеца, встающего перед другими людьми или непримиримыми внешними силами. Меня не столь волнует просодия, не считая уподобления строгого метра (привитого мне учителями греческого и латыни) классическим песням, переделываемым джазовыми музыкантами: я предпочитаю нерегулярность, синкопу, модуляции.

Мой совет читателю, взявшему в руки стихотворение: пусть ваше сознание будет спокойным и незамутненным. Пусть говорит поэзия. Эта заряженная тишина воспроизводит пустое пространство, окружающее напечатанное стихотворение, - ничто, из которого формируется нечто. Многие критики рекомендуют учить стихи наизусть, но это никогда не было моей привычкой. Доверить стихотворение памяти означает сделать процесс чтения избыточным. Но я верю в погружение и насыщение стихотворением, когда, встречаясь с ним в следующий раз, мы ощущаем волнующую радость узнавания.

Мы чувствуем к нему, цитируя певца Стиви Никса, "навязчивое влечение". Это похоже на наркоманию. Или любовь.

Март, 2005

Перевод Анны Плисецкой

Первоначально опубликовано здесь

Примечания:

Вернуться1 Пер. Михаила Гаспарова. Цит. по "Библиотека Якова Кротова". - Прим. пер.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв ( )


Предыдущие публикации:
Классическая музыка могла бы стать новым рок-н-роллом /22.03/
Мартин Кеттл о том, что после десятилетий тирании модернистов композиторы вновь хотят популярности.
Атлантик-авеню /14.03/
Рецензия Фрэнсиса Фукуямы на книгу: Тимоти Гартон Эш "Свободный мир: Америка, Европа и удивительное будущее Запада".
Школа злословия /09.03/
Редакционная статья журнала The Economist о влиянии бизнес-школ на этические установки топ-менеджеров американских корпораций.
Спор об Ираке /28.02/
Дискуссия Кристофера Хитченcа и Тарик Али о действиях США на Ближнем Востоке.
Чем здоровее легкие, тем беднее дух /21.02/
Джордж Блечер о запрете на курение в общественных местах.


предыдущая в начало следующая
Поиск
 
 искать:

архив колонки: