Бисмарк для России более фантом, нежели историческая личность. Словно толстовский Холстомер для лошадиных барышников или беккетовский Годо для посвященных - все отзываются с почтением, но никто не видел. Бисмарк - не человек, а термин. Не немец, а словно бы и сама Германия.

Книгу Людвига следует читать хотя бы ради того, чтобы получить представление если не о деятельности, то о личности первого немецкого канцлера. Большее едва ли удастся извлечь из нее. Жанр биографического романа непрост и по большей части неблагодарен, что уж говорить про сочинение, повествующее об одном из загадочнейших людей своей эпохи, великом интригане и добропорядочном гражданине, блестящем публицисте и бретере. Да-да! Последний раз Бисмарк вызвал на дуэль своего политического противника, будучи чуть ли не пятидесяти лет от роду.

Политик практический и цинический, доверяющий больше пушкам, чем дипломатическим маневрам, великий махинатор - вот образ Бисмарка, отпечатавшийся в сознании современников, вот деятельность Бисмарка под увеличительным стеклом истории.

Либеральных историков, если уж быть до конца точным.

Велик соблазн представить первого имперского канцлера эдаким предтечей политиков ХХ века, человеком в железной каске, гениально прочувствовавшим наступление новой эпохи, эпохи силы и воли. Едва ли это так. Открывать портретом Бисмарка галерею типов последующего времени было бы непростительным упрощением. Ататюрк, Салазар, Франко, Сухарто, Кастро, Пиночет - всем этим в разной степени достойным людям, вошедшим в пословицу в нашу бытность, впору равняться на Гарибальди и Виктора Эммануила - объединителей Италии, - а никак не на Бисмарка.

Их лозунги: обособленное против универсального, посконно-почвенное против всеобщего - никак не прочесть на знамени объединяющейся Германии. В отличие от собственно консервативных - почти не встречающихся в наши дни - национально-консервативные движения слишком несамостоятельны и суматошны. В своих мерах они сродни только что пробудившемуся от долгого сна человеку. Сперва необходимо достичь comme il faut (тапочки-душ-сьют) и только потом опомниться: а в чем, собственно, дело? Изоляционистские режимы двадцатого столетия явно или неявно ставят под вопрос самое существование исторического предназначения нации и государства: добро бы индонезийцам, а каково остальным? Закономерность ли это или всего лишь стечение обстоятельств, но "национальное" неизбежно отставляет "историческое": сперва - лоск и представительность, а там уж как-нибудь.

Истинно консервативное движение, идейным водителем которого следует по праву считать Бисмарка, приводится в действие иными силами. Логика обстоятельств вместо логики воли, движение сущностей вместо движения масс, поиск смысла в конфигурации предметов. Бисмарк готов пойти за событиями сколь угодно далеко, лишь бы извлечь из них практическую выгоду. Так, во время австрийской кампании он без сожаления жертвует идеей германского единства: "Дело обстоит так, что самым разумным будет пойти походом на Константинополь и основать новую Византийскую империю, а Пруссию предоставить ее судьбе". И это не шутка, а простейшая калькуляция оперативной обстановки.

Всю жизнь Бисмарка упрекали: правые и левые, монархисты и республиканцы. По большей части несправедливо, иногда по делу. Кое-что из того, в чем его тогда упрекали, сегодня выставляется образцом добродетели. Так, фон Вирхов, великий физиолог и заштатный парламентский либерал, полагал, что "Бисмарк не имеет ни малейшего представления о национальном характере и, следственно, национальной политике". Национальный характер в Европе того времени - Идеология, Идол, больше чем религия. И вот на тебе...

Это сегодня понятно, что если начало девятнадцатого столетия по праву считается веком великих систем, то его вторую половину впору именовать эпохой великих системных ошибок. Грандиозных, величественных, но, увы, заблуждений. Естествоиспытатель фон Вирхов с чистой совестью подписался бы под словами своего идейного противника, социалиста Лассаля: "Метафизическому народу, немецкому народу... выпал величайший жребий... - создать территорию из чисто духовного понятия, сотворить из мышления - бытие... В день, когда все колокола возвестят торжество рождения Германского государства, мы будем праздновать... истинное торжество Фихте, сочетание его духа с действительностью".

Национализм девятнадцатого века, равно как и его социализм, вынесен из духа сочинений великих утопистов - в этом смысле Фихте и Ницше ничуть не уступают Марксу и Лассалю. Но Бисмарк - консерватор, он глух к увлечениям, но не чужд тенденций: подолгу беседует с Лассалем, признавая оригинальность его ума и одновременно продумывая основы будущего законодательства, направленного против социалистов, - Тьеру и Зибелю он предпочитает Карлейля: шлет ему письма, которые может написать только он, Бисмарк, учтивые до льстивости, утонченные до оскорбительного совершенства - немцы свидетельствуют, что со времени Гете им не являлся столь гармонический слог.

Следуя этой логике, нельзя не признать, что со времени Фихте в Германии, да и во всем мире не появлялось, пожалуй, столь обширного ума. Ума, склонного к практической деятельности и вместе с тем способного задаваться вопросами самого отвлеченного свойства, прагматического и чуть ли не романтического, богоборческого и богоискательского одновременно. Бисмарк - человек сороковых годов, представитель поколения последних идеалистов, тех, кто все еще пытался совместить несовместимое. Политика для давнего студента Геттингенского университета - такое же обычное занятие, как и хлеботорговля для недавнего юнкера. Во всем следует оставаться самим собой и соблюдать меру. Но только какова она, мера истории?

Восемьдесят тысяч человек погибло на полях Европы, прежде чем ничтожная Пруссия смогла стать великой Германией. Страшная цена торжества обстоятельств. К тому же, стоит лишь чуть-чуть приподняться над собственно немецкой точкой зрения, - столь ли уж было неотменимо их торжество? Не оказался ли Бисмарк новым Бонапартом, человеком, попросту навязавшим себя обстоятельствам? Германия, а может - Австрия, Бисмарк, а может - Меттерних? А возможно, и Наполеон - конфигурация континентальной безопасности могла принять сколь угодно причудливые очертания...

Но Европа стала немецкой, и едва ли могло быть иначе. Национальное безумие слишком уж вошло в кровь государственных организмов Европы, чтобы его можно было излечить иными средствами, кроме кровопускания. Венгерское возмущение 48 года лишний раз доказывало это. Россия - "бронзовая монархическая глыба", как называл ее Бисмарк, обеспечила сохранение существовавшего порядка и потому вызывала ненависть и победителей, и побежденных.

Цель России всегда одна и та же - Царьград. Значит, Турция должна лечь в основание антирусской коалиции. Ее союзником неизбежно оказывается Австрия. Стоит чуть покачнуться оттоманским владениям, и империя Габсбургов будет взорвана в одночасье. Франция словно обезумела - она стремится за океан. Погнавшись за Англией на море, она, кажется, вовсе упустила из виду сильного соперника на суше. Так что Бисмарк никому не мешал, разве что австрияки брюзжали - так на то они и австрияки. Его Высокопревосходительство имперский канцлер, кажется, вообще всегда выбирал самый легкий путь. Его ли вина, что император Франц-Иосиф оказывался слишком самонадеян, лорд Биконсфилд столь спесив, а турецкие паши настолько бездеятельны?

Восемьдесят тысяч - страшная, достаточная и не слишком высокая цена за уравновешенную, принявшуюся за ум Европу. Во времена всеобщего воодушевления консерватор Бисмарк всегда оставался спокоен. Ведь он-то знал, что историю движут не народы или герои, а, как это ни прискорбно, люди - когда слабые, когда сильные, но всегда имеющие корону на голове. Историю движут государи, а их первые министры всего-навсего заставляют ее двигаться. Последнему дипломату аристократической эпохи не составляло никакого труда выставлять на посмешище всех этих выскочек, скроенных по новейшим лекалам. Пусть Кавур кичится, что именно ему Италия обязана своим существованием, пусть палата общин в очередной раз осуждает германскую агрессию, пусть французские газеты исходят бессильной злобой - три депеши, пара приватных бесед, случайно брошенное словцо, и дело сделано: прусский принц Вильгельм может именовать себя германским императором.

Ведь что такое дипломатия? Непостыдное занятие для благородного человека. А благородный человек делает свое дело точно, полно и в срок. Не удалось с Византийской - что ж, получите империю германскую. А не случись она...

Бисмарк долго выгадывал место инспектора плотины у себя дома, там, в Восточной Померании. Так что, в крайнем случае, Европа недосчиталась бы одной империи, но, можете не сомневаться, Померания приобрела бы образцовое ирригационное сооружение, плотину, на которую съезжалась бы поглазеть вся округа.

А если кто-то легкомысленно полагает, что взимать налоги с землепользователей в Шенхаузене не столь обременительно, как исправлять должность немецкого канцлера в Берлине, этот кто-то, черт возьми, сильно заблуждается.