Власть - это тайна, не только в философском смысле. Философскую и психологическую "таинственность" власти достаточно подробно исследовал Элиас Канетти (см. "Масса и власть"). Канетти, правда, говорил лишь о власти насильственной, беря за образец, видимо, власть государственную - которая неразрывно связана с насилием. Таинственность, однако, присуща не только насильственной власти. Ребенок доверяет матери, пассажиры автобуса доверяют водителю, паства доверяет священнику (в идеале, по крайней мере). Неформальная власть часто основывается не на насилии, а на доверии к компетентности. Компетентность же субъекта такой власти состоит в причастности к неким тайнам, постичь которые объект власти стремится далеко не всегда: какое нам, к примеру, дело до профессиональных секретов водителя автобуса? Главное - мы уверены, что водитель ничего не перепутает и довезет нас до места.

Секреты насильственной власти в чистом виде оберегаются не компетентностью, а искусственным ограничением доступа. Ограничение доступа, эксклюзивное пользование правом принятия тех или иных решений - составляет сущность любой власти, но в отличие от неформальной власти, основанной на доверии, власть насильственная обеспечивает это ограничение искусственными методами. Все важные решения принимаются кулуарно, на широкое же обсуждение они выносятся вовсе не для того, чтобы "спросить у народа совета". Здесь не место обсуждать политические причины, по которым устраиваются всевозможные "референдумы" - хотя бы потому, что пиарная тема у нас закончилась. Отмечу лишь один "пиарный" момент: насильственная власть часто стремится (и не без успеха) прикинуться властью неформальной, властью, которой "доверяет народ". Эту иллюзию, необходимую для управления массами, следует отличать от реальной компетентности властной элиты: без определенных навыков невозможно организовать репрессивный аппарат и обеспечить ограничение доступа к "государственным секретам". Реальная насильственная власть, таким образом, основана как на тайнах, оберегаемых искусственным путем, так и на тайнах, которые "берегут себя сами" (то есть доступ к которым обеспечивается личными качествами).

Приведенная схема заставляет задуматься над тремя проблемами.

Во-первых, видно, что любую элитарность, причастность к любым тайнам, можно рассматривать как форму власти. В результате специалисты ("эксперты", "профи"), причастные к своим профессиональным тайнам в силу личных качеств, чувствуют себя несколько обделенными, оказываясь на побегушках у разного рода "вельможных панов", а также уязвленными в лучших чувствах, наблюдая переход компетентности в чистую, не связанную с ней компетентцию (аналогично шпенглеровскому "переходу стиля во вкус"). В истории известен один вид захвата власти "специалистами" - военный переворот. Все прочие варианты порождали пока лишь меритократические утопии, одну из которых ("пиарократию") мы уже обсуждали. Не исключено, что это связано с некой объективной необходимостью существования в любом обществе властной элиты, основным личным качеством представителей которой является, собственно, качество социальное - принадлежность к правящему классу. Может, не так уж и вздорны разговоры о "расе господ"?

Во-вторых, можно предположить, что меритократия уже реально существует. "Аристократическая" критика демократии (вроде утверждения, что демократические выборы - не выборы лучших, а выборы себе подобных) разбивается о фактически существующее жесткое отделение тех качеств, которые кандидат демонстрирует во время предвыборной кампании, от тех качеств, которые чиновник вынужден проявлять на своем посту. Заметив это, Макс Вебер предложил вообще отказаться от процедуры выборов, заменив выборы экзаменом (см. "Хозяйство и общество"), поскольку стержнем государственной (и вообще - всякой формальной) организации являются не "демократические свободы", а компетентность: требование компетентности служащего оказывается с точки зрения государственной стабильности важнее, чем требование "демократичности" пути, ведущего чиновника к его посту. Не исключено, что веберовская утопия "полностью рационального господства" постепенно воплощается в жизнь. Отчасти это подтверждается некоторыми высказываниями Модеста Колерова, прозвучавшими при обсуждении "пиарократии".

Наконец, в-третьих, оказывается сомнительным (точнее, относительным) само понятие элиты. Ведь "восстание масс", описанное Ортегой-и-Гассетом, можно рассмотреть не как бесцеремонное вторжение "быдла" в "элитарные сферы", а как элементарную путаницу, вызванную развитием средств общественной коммуникации. Грубо говоря, "пирожник" получил поверхностное представление о профессиональных проблемах "сапожника" - и наоборот. В результате в воздухе повисло множество "досужих советов", на которые любой профи реагирует болезненно. При этом каждый человек в определенной области является специалистом... А значит, объективного деления на "элиту" и "массу" не существует: деление это можно проводить лишь применительно к тому или иному определенному виду профессиональной деятельности. Правда, вопроса об отношениях между "профессионалами власти" и объектами власти это не снимает. Разве что окончательно девальвирует досужие "кухонные" разговоры о "народном благе" и "нуждах государства".

Кирилл Якимец