"Неделе идеологии" в РЖ тон был задан классическим понятием идеологии как заблуждения. Подхватывая это марксово "оружие критики", нам не составляет труда направить его не только против самого Маркса, но и против вообще всех основных классических идеологий, которые предстают как опыты систематического искажения реальности.

Впрочем, есть подозрение, что эта критика идеологической классики - или классика идеологической критики - несет на себе характерный классический след. Она в недостаточной степени проблематизирует статус реальности - использует ее как камень, на котором можно стоять, рассекая мечом идеологические фантомы. Это вообще, пожалуй, грубовато - считать, что вот есть реальность, а есть заблуждения. И это вдвойне вульгарно применительно к обществу - субстанцией которого является деятельность заблуждающихся людей. Вдумайтесь: люди заблуждаются не от случая к случаю, а систематически, не поодиночке, а взаимно, и разве нельзя, в конечном счете, сказать, что социальная реальность является функцией их заблуждения?! В соответствии с этим (вероятно, уже постклассическим) переворотом представления о реальности - переворачивается и теория идеологии: от понятия идеологии как искажения реальности нить ведет к понятию идеологии как формулы реальности.

Смысл этой инверсии может быть понят из слов Жижека: "Идеология не есть "ложное сознание" (социального) бытия, но само это бытие - в той мере, в какой оно имеет свое основание в "ложном сознании". В этом смысле упрекать идеологии в "фиктивности" бессмысленно: каждая из них причастна реальности не в той мере, в какой отображает ее, а в той мере, в какой соучаствует в ее конституции.

Понять идеологию как конституэнт реальности значит, между прочим, отказаться от тех наивных представлений о деидеологизации, которые видят возможность освобождения от пут идеологии в той или иной форме сознательной - критической, иронической, прагматической - отстраненности. Об этом со своей стороны на страницах РЖ рассуждал Кургинян, делая акцент скорее на пагубности деидеологизации, чем на ее эфемерности. Картину дополнила колонка редактора, где на деидеологизацию все же сделана определенная ставка: "Кургинян, справедливо критикуя деидеологизацию, не указал на единственное исключение из общей унылой картинки - "конспирологическую" деидеологизацию власти, при которой власть исходит из прагматических соображений (самосохранение, самоукрепление), но для управления массами пользуется идеологическими методами". Вот именно это полагание, при всем своем циническом обаянии, мне представляется наивным. Да, циническом: образ правящих элит, инструментально задействующих идеологические маски, в точности соответствует описанию цинического субъекта идеологии у Слотердайка. Мы помним известную формулу идеологичности по Марксу: "они делают это, сами того не сознавая"; Слотердайк парирует: "они отлично сознают, что делают, но тем не менее продолжают делать это". "Они" - это цинический субъект идеологии. Вопрос, однако, в том, является ли эта способность держать дистанцию по отношению к своей идеологической маске формой деидеологизации, то есть свободой от идеологии? Ответ Слотердайка, а вслед за ним и Жижека - твердое "нет". Идеология вездесуща: "...при всей своей иронической отстраненности цинический разум никак не затрагивает фундаментальный уровень - уровень идеологического фантазма, тот уровень, на котором идеология структурирует самое социальную действительность".

Одна из более давних публикаций в РЖ весьма к месту проиллюстрировала эту истину новейшей теории идеологии - пафоснейшей фигурой Евгения Киселева. Вот есть идеологическая маска (либеральная мифология с вариациями на тему свобода vs диктатура), вот есть олигархические интересы (большой сложноустроенный политико-экономический бизнес Гусинского). Вот есть функциональная связь между "интересом" и "маской". Вот, наконец, есть "цинический субъект идеологии", который осознает "интерес", напяливает на себя "маску" и не может не отдавать себе отчета в дистанции между тем и другим (надеюсь, мы не переоцениваем способности нашего героя к рефлексии?). Спрашивается: разве этот момент осознания, момент цинической дистанции что-то меняет в общей конструкции идеологического контура? И главное: разве он снимает фундаментально идеологический характер субъекта, цинического Евгения Алексеевича? Вглядитесь, по-моему, нет никаких сомнений, что он, с одной стороны, сознает функциональный характер используемых идеологем, и с другой - сам безраздельно находится во власти своего идеологического фантазма, то есть сама действительность, как он ее видит (и местами показывает нам), является идеологической.

Аналогичное верно, на мой взгляд, и в отношении властвующих элит: у них нет никаких "чисто прагматических соображений", которыми они могли бы молчаливо руководствоваться. Потому что их картина мира изнутри содержит в себе идеологии. Зачастую это до такой степени верно, что есть повод ужаснуться: они живут в том же детском саду, что и все остальные, то есть сами составляют часть той "массы", которая подлежит идеологическому управлению.

В самом деле, если идеология является внутренним моментом действительности, в том числе той действительности, на которую ориентируется власть, то как возможно и возможно ли проведение сколь-нибудь "внятной" политики? Не берусь однозначно сказать, что значит "внятной", но ясно, по крайней мере, в чем коренится политическая невнятность: в хаотическом переплетении бессознательных идеологий. Извне поступают раздражения, и вместо политика на них реагируют автономные от сознания идеологические комплексы, неизменно выступая под псевдонимом "самой действительности". Итоговая картина неизменно выходит спонтанной и эклектичной. И даже если в "обдумывании" участвует легион серьезных мужчин с галстуками и калькуляторами, действия идеологических фантазмов это не отменяет.

Картина неудовлетворительная, но предложить такому политику "прагматическую деидеологизацию" означает лишь вытеснить действие тех идеологических комплексов, которые более осознанны, действием тех, которые менее осознанны и поэтому вообще выступают еще как чисто конкретная действительность ("в-натуре-бытие"). "Деидеологизация" не дает контакта с реальностью, а только размывает ее границы. Скажу больше: единственным противоядием от превращения картины мира, которой руководствуется деятель, в кашу является идеологизация, то есть превращение множества спонтанных идеологий - в одну систематическую, вытеснение множества бессознательных - одной осознанной. Превращение идеологического хаоса в идеологический же космос.

Поскольку никаких "критериев истинности" применительно к идеологии нет, единственным пробным камнем успеха оказывается способность создаваемых миров вертеться вокруг своих создателей.

Но это не христианский космос, а политический: мир и создатель поистине имманентны друг другу.

Настоящий политик верит в свою идеологию и понимает ее инструментальность. Он "циничен" и он "фанатичен". (Читатели Оруэлла могли бы назвать это "двоемыслием".) Впрочем, где они, "настоящие"? Подумаем об этом на неделе - "неделе элиты", которая уже стартовала в РЖ.