Двадцатый век явился переломным в отношении к власти. Везде, где среднее образование стало общедоступным, власть потеряла легитимность. Единственным исторически выработанным средством, с помощью которого удается как-то залатывать эту все расширяющуюся дыру в общественной ткани, оказалась демократия. В девятнадцатом веке она еще справлялась с задачей интеграции контрэлит. Но двадцатый век выявил границы ее возможностей - особенно наглядно тут поработала глобализация, еще дальше отодвинувшая многие традиционные виды интеллектуальной деятельности от центров принятия решений.

Одним из видов реакции на это положение дел стало оживление меритократических теорий в первой трети двадцатого века. Теории эти возникли давно - один вариант, например, есть у Платона, потом они имели хождение в верхушках религиозных сект, в тайных орденах, масонских ложах и т.п.. Эти теории обосновывают желательность, а чаще "необходимость" перехода власти к тем, кто умнее, лучше, профессиональнее. Подход, казалось бы, естественный и "классово" привлекательный для всякого интеллектуала. Но из-за своей теперешней непроясненности неосуществимый - и хорошо, что неосуществимый, потому что был бы опасен. Ум и профессионализм могут стать самыми страшными видами оружия, если руководствуются эгоистическими или тоталитарными целями и при этом получат власть. Спектр меритократических теорий достаточно широк, а всякая реальная попытка воплощения их в жизнь изменит цивилизацию сильнее, чем любые реформы и революции, имевшие место в истории. Поэтому вопросы "техники безопасности" в подобного рода внедрении должны занимать такое видное место, какого не занимали ни в одной технологии.

Поэтому дело здесь не только в том, какой смысл вкладывается в термин "лучшие люди", но и в огромном риске. Меритократическое переустройство общества лучше рассматривать не как непосредственную цель, а как некий горизонт. Общим же - неизбежно расплывчатым - идеалом в проектах социального переустройства должно стать постепенное воплощение принципов справедливости с одновременным расширением понимания справедливости - как по отношению к обществу и земной природе, так и в смысле "места человека в космосе".

Прояснению связанных с этим проблем может помочь предложенная нами с В.Милитаревым классификация людей по типу их участия в отношениях власти (власть здесь имеется в виду не только государственная: речь идет об отношениях власти, возникающих в рамках любого социального контакта). Упрощая, можно сказать, что люди делятся на три основных чистых типа и несколько переходных. Люди одного типа - это те, кто стремится реализовать свои желания либо бесплатно, либо за несоразмерно малую плату. Люди другого типа не только соглашаются платить впятеро и вдесятеро больше за необходимое им (оплата чаще всего производится собственной работой и унижениями), но и отодвигают свои стремления на задний план и в первую очередь подчиняются людям первого типа. Люди третьего типа стремятся платить и получать плату в среднем "по справедливости".

Чтобы вопрос стал еще наглядней, в качестве аналогии можно употребить модель, используемую Р.Докинзом в книге "Эгоистичный ген". Докинз разделяет особи животных общественных видов на три типа: "мошенники", "простаки" и "злопамятные". На примере крыс их поведение таково: мошенники не вылизывают спину никому, а другие вылизывают им спину; простаки вылизывают спину всем, а им не вылизывает никто; злопамятные вылизывают спину только тем, кто вылизывает им. Схема Докинза слишком проста и не совсем точна даже для крыс, не говоря уж о людях. Но речь идет не о степени ее адекватности, а о наглядной ориентировке мысленного взора.

Для самой возможности переустройства общества в направлении большей справедливости очень важно, какую долю в обществе занимают люди третьего типа. Важно также, сколько их среди тех, чей IQ превышает 150, так как в любом проекте общественного переустройства "более умные" с необходимостью будут играть ведущую роль.

Если говорить о чистом типе, то картина, к сожалению, удручающая. Из двух сотен людей с IQ>150, с которыми мне удалось достаточно близко познакомиться за последние двадцать лет, тех, кто относится к чистому третьему типу, можно сосчитать по пальцам одной руки. Но зато частично к третьему типу принадлежат почти все. Из этих двух сотен людей я обнаружил всего несколько законченных эгоистов и законченных "лохов".

Люди чистого третьего типа способны легко объединяться, и если бы их было хотя бы десять процентов среди самых умных, то они бы уже имели "контрольный пакет" в политической власти всех демократических и полудемократических стран. Еще одним аргументом в пользу того, что количество таких людей реально не превышает нескольких процентов, является положение дел среди выдающихся ученых и мыслителей в двадцатом веке.

Уже довольно давно стало известно, что в познавательных процессах "мозговой штурм" эффективнее внутренних монолога и псевдодиалога. Но примеров ученых, философов и психологов, постоянно работавших коллективно, весьма мало. Сразу вспоминается только Лев Ландау, почти всегда работавший с соавторами. Большинство же, понимая, что для привлечения познавательного вдохновения лучше иметь несколько взаимодействующих "нитей исполнения", старались воспроизвести их в собственном сознании, порой доводя себя до искусственного шизофренического транса. Довольно подробно на собственном опыте эту процедуру описал Аркадий Мигдал. Это же можно разглядеть в многочисленных томах "Гуссерлианы", если внимательно прочесть любые фрагменты этих огромных подготовительных материалов к книгам и статьям, так и не увидевших света при жизни автора, всякий раз понимавшего в конце кропотливых трудов тщетность выдавливания из себя новых мыслей при помощи "усидчивости". И все эти страдания для достижения ничтожной цели - доказательства коллегам (и, что еще глупее, потомкам), что ты не менее, а то и более "велик", чем они!

Какое общество способны построить люди, руководимые такой глупой завистью и конкуренцией за место на "скрижалях истории"? Так что прежде чем строить планы захвата власти и переустройства общества по своим лекалам, интеллектуалам надо поставить задачу собственного преображения и - не побоюсь этого слова - перевоспитания.