В современном обществе, пережившем "восстание масс", к слову "элита" нужно относиться с особой осторожностью. Слишком велика вероятность, что под этим брэндом угнездилась крикливая стайка ворон, а отнюдь не орлы, не "львы" и даже не "лисы".

Вот как Ортега-и-Гассет предлагал различать человека элиты от человека толпы: первый живет по принципу аскетического служения, второй - по принципу удовольствия. Ортеге вторит Ницше: "Стремление к свободе, инстинктивная жажда счастья и наслаждений... столь же необходимым образом связаны с рабской моралью и моральностью, как искусство и энтузиазм в благоговении и преданности является регулярным симптомом аристократического образа мыслей и аристократической оценки вещей". Есть отчетливое ощущение, что сами институты этого современного общества, где нам по большей части приходится жить, основаны на столпах "рабской морали". В своей частной жизни мы не знаем более значимого принципа, чем удовольствие, в своей политической жизни мы не в силах сформулировать более высокого смысла, чем благоденствие.

Мы живем в обществе раскрепощенного удовольствия, и оно играет с нами дурную шутку. Формула стара, как мир: предоставленное самому себе, "удовольствие" пресыщается собой, скучает и, чтобы спасти себя от скуки, - извращается. Извращение - высшая ступень раскрепощенного удовольствия. Не всем хватает ног до нее дойти, но все знают: в общественных иерархиях, основанных на принципе удовольствия, перверсия служит знаком высшей элитарности. Извращенная "элита" может мыслить себя в противовес "косной массе", но это ничего не меняет в ее рабской генеалогии.

Да, "восстание масс" не уничтожило иерархий - оно перевернуло их основы. Аристократические иерархии служения заменились плебейскими иерархиями потребления. На вершине этих обществ блистают не государственные деятели, не военачальники, не мыслители, а звезды. Выделенный класс людей, чьей единственной функцией является эталонное удовольствие и публичное прожигание жизни. Что с того, что эти "герои потребления" не принимают судьбоносных решений? Для этого общества, где ответственное решение деградировало в маргинальный жест, они сами являются судьбой.

Одним словом, в обществе раскрепощенной массы "элита" является лишь ее концентратом. Но на этом ирония слов не кончается: люди, которых мы называем "нашей элитой", являются лишь маргинальным, низовым, презренным звеном в великой общемировой иерархии потребления. Лишь заурядными фэнами исходящей Оттуда великой попсы: художественной и политической. Воистину, наши элиты не-элитарны в квадрате.

Политическая попса. Пожалуй, удачный термин для того языка приторной благонамеренности и абстрактного человеколюбия, которым говорят идеологи, бюрократы и лакеи "единого мира". Иным из них, быть может, и хватает вкуса, чтобы слушать простолюдина Моцарта вместо лорда Элтона Джона, но кто из них читает на ночь Макиавелли вместо "трактатов о вечном мире" и "деклараций прав человека"?

Заметьте вот что: плоский язык международно-политического оптимизма точно так же выражает симптоматику раскрепощенного принципа удовольствия, как и пантеоны "звезд" на электронных небосклонах. Этот язык выталкивает из себя все, что напоминает о первородстве конфликта, о непреложности борьбы и смерти, о конце. Он напрочь лишен вкуса к трагическому.

Похоже, здесь мы близки к той точке, где гедонизм общества раскрепощенных масс сходится воедино с другим выделенным Ортегой критерием размежевания: с эстетическим безвкусием. И то, и другое является способом не замечать некой трагической глубины существования.

Трагедия - едва ли не единственный жанр, который абсолютно трансцендентен попсе (трагическое бежит сентиментальности). Трагическое - едва ли не единственное измерение жизни, которое абсолютно трансцендентно принципу удовольствия (в остальном принцип удовольствия может обладать изощреннейшей и всепонимающей чувствительностью).

В этом смысле восстание элит против восстания толп непременно будет - восстанием трагического.

Впрочем, разве "восстание элит" - не противоречие в терминах?