Первым из социологов поделил сообщества людей на "формальные" и "неформальные" Фердинанд Теннис. Он полагал, что неформальные сообщества возникли из формальных в результате того, что люди занимались коммерцией. Скорее всего, Теннис перепутал здесь причину со следствием: условно говоря, сперва появляется монарх - а потом профиль монарха появляется на монетах. Я уже писал о возможных причинах возникновения формальных человеческих отношений: завоевание первично по отношению к коммерции. Грубая сила древнее компромисса... Если речь идет об отношениях между чужими людьми. Тут, наверное, и кроется основная разница между неформальной "общиной" и формальным "обществом" (термины Тенниса): "общество" связывает чужих друг другу людей, в то время как члены "общины" воспринимают друг друга как своих. Дать определение своего невозможно, как нельзя дать определение самому себе или философскому Бытию. Тем не менее, каждый из нас постоянно отделяет свое от чужого, близкое от чуждого.

Своим не нужно выдумывать специальных правил общения и взаимодействия: сходный стиль поведения как раз и объединяет своих. Чужие, объединяясь в "общество", вынуждены разрабатывать формальные правила: лебедь, рак и щука вполне могут договориться, но для этого им придется вести себя противоестественно, согласно некоему искусственному сценарию поведения. Понятно, почему Теннис говорил, что формальное "общество" возникает вокруг внешней цели (в отличие от "общины", которая существует "сама по себе"): трудно представить себе естественную ситуацию, при которой лебедь, рак и щука вдруг зачем-то решат заняться совместной деятельностью. Кто-то должен их заставить принять столь нелепое решение. "Внешняя цель", таким образом, это эвфемизм насильственной власти.

Мы снова возвращаемся к государству, которое складывается из формальных правил и репрессивного аппарата, обеспечивающего выполнение этих правил. Термин "государственная машина" можно понимать буквально. Государство - это и есть машина, деталями которой являются люди. Устройство идеальной государственной машины ("полностью рационального господства") описал Макс Вебер в книге "Хозяйство и общество". Главный принцип этого устройства - максимальная оторванность формальных отношений от неформальных. Чиновник не должен служить в том месте, где он родился и вырос, чтобы "человеческое, слишком человеческое" стремление следовать традициям родного края не мешало "профессиональному, слишком профессиональному" стремлению следовать правилам и законам. Служебное продвижение определяется компетентностью (а компетентность определяется при помощи системы тестов). Никакой демократии. И никакой коррупции. Так, по мнению Вебера, устроено - в идеале - любое формальное объединение, "учреждение". Не только государственное "учреждение", но также и коммерческое, и религиозное (церковь).

Как и всякий идеал, веберовская модель - это крайность. Мало того, в российских условиях эта модель совершенно утопична. Если протестант (точнее, человек, воспитанный в условиях протестантской культуры) работает - согласно тому же Веберу - просто потому, что "стыдно быть лентяем", работает ради того, чтобы работать (лютеровское "мирское призвание"), то у русского человека совсем иной идеологический стимул к труду. Мы лучше всего работаем "на дядю" - в прямом смысле слова: на родственника, друга, хорошего знакомого... Если в Америке "служебный роман" - большая неприятность, у нас это - норма. Чтобы эффективно работать, русский (российский, "советский") человек должен находиться в неформальной обстановке.

Забавный парадокс: страну с древними - и достаточно суровыми - государственными традициями населяют "стихийные анархисты". Отсюда - неистребимая "клановость" нашей государственной власти. Отсюда же - значительная сегрегированность наших неформальных "тусовок" при отсутствии агрессивной ксенофобии: "чужаков" не любят, но и не стремятся уничтожить во что бы то ни стало. Стремление уничтожить чужака вытекает из неуверенности в себе, в своей идентичности. Мы можем агрессивно ратовать за усиление империи, поскольку не до конца уверены в том, что империя еще существует. Но поездка в переполненном общественном транспорте не повергает нас в сартровский шок ("ад - это другие"). Другие (чужие) нам, может, и не симпатичны, но и не страшны: каждый из нас уверен в существовании своих друзей, своих родственников, своей малой родины, своих привычек, - в существовании самого себя.

Концепция "Гражданского общества" для русского уха звучит банально. В России "Гражданское общество", то есть общество "тусовок", не надо строить: у нас оно существует традиционно.

Кирилл Якимец