"Мир - это война"

(Оруэлл)

Этим летом в эпицентр глобального миротворчества попала Украина. В конце июня - понтифик с посланием братской любви. В конце июля - Хавьер Солана с миссией обуздания македонского милитаризма...

Хавьер Солана - вечное возвращение того же самого, судьбическое deja vu Европы. Признаюсь, в памятные дни белградских бомбардировок меня не оставляли страшные подозрения. Он говорил о правозащитной миссии... Так вот, я думал: а что, если он говорит это всерьез? Что, если в своих действиях НАТО и в самом деле руководствовалось схоластической метафизикой "прав человека" и гротескной мифологией "гуманитарной катастрофы"?! Моим сомнениям вторил голос почтенного Юргена Хабермаса: "Настоящий случай показывает, - писал он, - что универсалистские оправдания не всегда прикрывают чей-то особый интерес в области интересов несогласованных. <...> Ни приписываемый США мотив сохранения и расширения сферы влияния, ни приписываемый "твердыне Европы" мотив защиты от волны иммиграции не объясняют это тяжелое, рискованное и дорогостоящее вмешательство".

Замечание донельзя характерное. Для многих поколений европейских моралистов, последнему из которых принадлежит и доктор Хабермас, важнейшим референтом этической оценки служила структура намерения. Этому принципу оценки соответствует особый род действия, преследующего не результат как таковой, но призванного подтвердить моральное качество субъекта. Так разве не этой кантианствующей Европой рождено и то последнее слово военно-политической толерантности, которое стало решающим в косовской "моральной дилемме": "нельзя терпеть нетерпимое"? Отказом "терпеть нетерпимое" НАТО подтвердило свое моральное качество - в ущерб качеству политическому, если верить Хабермасу, и качеству правовому - если верить своим глазам.

Да, последняя война в Югославии стала опытом беспрецедентной экспансии морального сознания в политическую сферу. Что, между прочим, не замедлило отозваться неожиданным распределением ролей в полемике локальных западных идеологий. "Правые", адепты "реалполитики" и "ценностного консерватизма", всегда имевшие вкус к алармистской риторике, геополитическим мотивам, гегелевской "Философии права" и не чуждые подспудного духа милитаризма, более чем сдержанно встречали эту войну, даже после того, как она оказалась относительно маленькой и относительно победоносной. "Умеренные левые", либералы, гуманисты, в душе склонные верить кантовскому "вечному миру" и третирующие политику моральными принципами, напротив, на этот раз едва не рукоплескали. Причем заметьте: особо рефлексирующие из апологетов аргументировали вооруженное вмешательство не столько необходимостью установления "справедливого мира", сколько необходимостью поддержания "европейской идентичности". Вопрос о результате был заведомо отодвинут на задний план. Кстати, не потому ли и нынешние откровения запоздалого знания: "посмотрите, что из этого получилось!" - скорее бьют мимо цели, не затрагивая моральную сердцевину просвещенной Европы?

Если наши обличители, в которых нет недостатка, говорили в 99-м о цивилизационной аморальности Запада, то я бы изъяснился иначе: Запад - морален. Но именно потому безответствен. Результат лежит вне компетенции морального субъекта, уделом которого, как я не устаю повторять, остаются лишь благие намерения: фигура, чреватая извечным комизмом. Достоинство (моральное достоинство) субъекта определено его способностью обманываться относительно последствий собственных жестов (если угодно, оно задано тупостью его мины). Важно не столько состояние мира, сколько состояние сознания и выражение лица миротворца в момент действия.

Блаженны миротворцы, ибо не ведают что творят! Или иначе: блаженны миротворцы, ибо миротворчество - удел блаженных.

Итак, прошла пара лет; на сцене снова Солана. Снова миссия миротворца, исполненная морально безупречных реприз: "Мы хотим, чтобы мирные переговоры были успешными. Мы считаем, что это будет самым лучшим путем к стабилизации и процветанию этой страны". Когда идут переговоры, пушки должны молчать. А от греха подальше, лучше, чтоб их и не было совсем. Ergo, "Украина должна прекратить поставки тяжелого вооружения в Македонию".

Не знаю, сможет ли европеец снова и снова принимать со всей серьезностью эти "универсалистские оправдания" вкупе с мажорными реляциями натовского пресс-центра об успехах миротворческого процесса... Лично мне кажется, что эта серьезность потребовала бы почти недоступной для современного горожанина наивной чистоты веры. "Украина должна прекратить поставки в Македонию" - здесь так мало спасительной тупости миротворца (Македонию даже демонизировать толком не успели...), так мало улыбки блаженного... И так много - холодной, ответственной (то есть, аморальной) логики "управляемого конфликта".

Впрочем, оставим эту коллизию неискренности и безверия цивилизационным психотерапевтам Европы и коммуникативным гуру, подобным доктору Хабермасу. В конечном счете, какое нам дело до состояний сознания и выражений лица? Нам, которые и так слишком долго платят дань эгоцентрике западного субъективизма (читай философии субъекта). Вслушайтесь в шпенглеровскую герменевтику мировых душ: "...Совершенствование Я, нравственная работа над Я, оправдание Я верой и добрыми деяниями, уважение Ты в ближнем ради собственного Я и его блаженства... Именно это кажется настоящему русскому чем-то суетным и достойным презрения".

В точности так: суетно и достойно презрения. "Блаженны или не блаженны?", "ведают или не ведают, что творят?"... - вопросы, которые столь же существенны в плане рефлексии морального сознания, сколь никчемны перед лицом этой принудительной логики фактов (или бессознательной логики идей), которой с некоторых пор отмечена историческая поступь Запада: производство мира как форма воспроизводства войны.

Формула перестала быть секретом, по меньшей мере, со времен шмиттовского уравнения: "тотальный мир" есть "тотальная война". Коль скоро "дело мира" требует вооруженного принуждения, возникает феномен особой войны: она a priori не знает ограничений, ибо противник низведен на низшую моральную ступень "врага мира", почти нелюдя. Шмитт истолковывал тотальность этой войны в смысле ее интенсивности: против нелюдей хороши и самые бесчеловечные средства. Эта характеристика как нельзя лучше предвосхитила вторую мировую, где каждая из сторон на свой лад исключила противника из области человеческого. Сегодня кажется более актуальной вторая характеристика тотальной войны: ее вездесущность. Если потенциальная бесчеловечность вытекает из "не-человеческого" качества врага (враги человечества, лишенные человечности), то потенциальная вездесущность непосредственно следует из его "неограниченного" качества. Статус "врага мира" не образует никакой фиксированной группы людей и в свое время может настигнуть каждого.

Есть ли нужда пояснять? В полном соответствии с этой логикой, Запад в качестве агента тотального миротворчества является и агентом тотальной войны. Исповедуя (повторяю: субъективная "искренность" исповедания не имеет для нас никакого значения) идеологию "тотального мира", он не может не мыслить себя потенциальным участником любого мыслимого конфликта.

Впрочем, "тотальность", о которой я веду речь, все еще не вполне тотальна... Она образует причудливое сочетание с локальностью нынешних войн: трудно спорить с тем, что современные войны не нацелены на уничтожение противника и полную нейтрализацию его военного потенциала, но ограничиваются формами политической нейтрализации (достижение необходимого градуса сговорчивости), которая требует подчас лишь весьма "точечного" применения силы. Тотальная миротворческая война Запада разворачивается в формате войны локальной, непосредственным горизонтом которой является учреждение некоего заведомо шаткого мира с весомым долевым участием западных государств и корпораций. Война, тотальная по "содержанию" (претензия миротворца на вездесущность) и локальная по "форме" (ограниченность средств и задач), может быть прочитана как своего рода "экономическая" добавка к нашему уравнению. Конвертации мира в войну сопутствует конвертация войны во влияние.

Это, разумеется, не новость, что в подполье всякой этики может быть найдена некая экономика ("психическая", "политическая"). Между прочим, и требование прекратить украинские поставки в Македонию было местами истолковано в контексте борьбы за рынки вооружений. Что, пожалуй, призвано несколько тривиализовать ситуацию, переводя ее из плана недобросовестной морали в план недобросовестной конкуренции. Однако нет никаких признаков того, что эти планы представляют собой и в самом деле нечто различное. Проповедник и маркитант рука об руку вступают на военно-политические поля и затем по совести делят моральную и торговую прибыль. Нельзя отказать в доверии одному, не отказав другому: точно так же, как нельзя отказать Хавьеру Солане, не отказав Иоанну Павлу Второму; как нельзя пресечь грязную диалектику взаимных конвертаций войны и мира, не поставив под окончательное сомнение моральное право миротворчества.

Как и всякое "моральное право" вообще.