Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

События | Периодика
Тема: Гражданское общество / Политика / < Вы здесь
Законы vs права
Дата публикации:  22 Августа 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

В отличие от права, законы присутствуют почти во всех государствах с самого начала. И, разумеется, правовыми в либеральном смысле они не являются. Право возникло только в эпоху демократических революций. Но с этим многие не согласны. Так, например, Оттфрид Хеффе утверждает, что зародыш прав человека содержится уже в уголовном праве, которое в той или иной форме имеется в любом государстве. Любое уголовное право содержит статьи об убийствах, разбое, грабежах, телесных повреждениях, воровстве и т.п. Отсюда, по мнению Хеффе, следует, что в любом таком праве в качестве презумпции содержится признание священности и неприкосновенности жизни и собственности как неотъемлемых прав человека. Такая точка зрения представляется большой натяжкой. Признание вышеуказанных ценностей следует искать, скорее, не в уголовном праве, а в общечеловеческой морали.

В то время как Хеффе пытается найти содержательный зародыш идеи прав человека в духе уголовного права, многие авторы хотят обнаружить формальный зародыш прав человека в идее свойственной законам точности. В последние годы в нашей литературе даже стала популярной крылатая цитата, кочующая из статьи в статью, из учебника в монографию, что точность - это, дескать, "математика свободы". Чтобы эта формула не оставалась пустой красивостью, полезно было бы ее демистифицировать, прояснив происхождение свойственной законам точности.

Точность законов проистекает из, по крайней мере, двух достаточно разнородных источников. Первый из них связан с необходимостью безошибочного повторения религиозных ритуалов. От свободы и прав человека это достаточно далеко, но зато может прояснить, почему в последующие эпохи идея права сакрализуется и фетишизируется. Второй источник связан с необходимостью точности для формулирования и соблюдения договоров и соглашений, неизбежно возникающих в тех ситуациях баланса сил, когда ни одна из сторон не готова к взаимному уничтожению. Это уже более близко к проблеме свободы, демократии и прав человека.

Первые ростки свободы в социальном смысле могут возникнуть там, где появляется плюрализм сил. Другим необходимым компонентом была демократизация обучения, а именно - широкое внедрение обучения словом, а не подражанием. Понятно, что жрецы, писцы, звездочеты и т.п. обучались при помощи слов. Но этого было недостаточно, если судить по известным нам цивилизациям. В Греции же с некоторого момента широкие слои населения стали обучаться при помощи слов, а не при помощи копирования моторных схем. Можно с определенностью сказать, что с широким внедрением словесного обучения на Земле возник Новый человек.

Почему это произошло в Греции? Грек мог иметь несколько профессий - об этом можно судить по "Одиссее". Главный герой, Одиссей, владеет множеством профессий. Понятно, что он для Гомера в некотором смысле идеал и потому гиперболизированно отражает имеющееся в обществе явление. Владение несколькими профессиями означает интериоризацию плюрализма и приводит также к росту динамизма личности благодаря (время от времени реализуемой) возможности смены рода занятий. Плюрализм сил возник на дорийской фазе между дорийскими баронами, а также между баронами и пиратами. Пиратство же мало-помалу перерастает в колонизацию, а на базе колоний возникли полисы.

Уникальной чертой полиса как государства, повторившейся до 17 века только в Швейцарии и Англии, было отмеченное еще Энгельсом явление всеобщего вооружения народа. Оно, как и впоследствии в средневековых Англии и Швейцарии, в Голландии и североамериканских колониях семнадцатого века, объясняется количеством врагов и регулярностью их нападений, превосходящими возможности любой регулярной армии одного полиса. А большее количество рабов на душу основного населения по сравнению с соседями повысило в Греции норму досуга на одного человека. Можно сказать, что непрерывный в течение нескольких столетий плюрализм сил вместе со словесностью обучения, большим количеством свободного времени, ремесленным, торговым и пиратским трудом и всеобщим вооружением народа и были тем, из чего в конечном итоге возникла греческая демократия. Весь этот синтез превратил массового грека в свободолюбивого человека.

Демократия воплотилась в институт агоры с ее публичными выборами (с возможностью каждого быть избранным) и публичным судом (с обязанностью каждого быть судящим). Агора дает социальный заказ на разработку искусства публичной риторической аргументации с квазидоказательствами. Впоследствии в развитие этого возникает платное обучение (софисты), приводящее к искусству уже почти подлинной аргументации. Демократия сделала плюрализм сил в той же мере внутриполисным, сколь и межполисным. Все это вместе приводит к двум тенденциям: баланс сил начинает эволюционировать в сторону баланса интересов, а параллельно этому с некоторым запаздыванием возникает институционализация мышления в виде философии и математики, которая образует рефлексивную надстройку над политической жизнью. В этой надстройке возникает идея справедливости. Справедливость и баланс интересов образуют двухслойную структуру. Правда, потом она распадается: от баланса интересов ничего не осталось после падения греческого полиса, но идея справедливости продолжала жить.

Далее в развитии собственно демократии наступает тысячелетний перерыв. Правда, утрачено было не все. Во-первых, в эллинистической и европейской цивилизациях довольно прочно удерживается "словесность". Во-вторых, эти цивилизации являются несколько более легистскими, формальными и более мягкими, в них немножко считаются с правами граждан и сохраняется сама идея гражданина. В-третьих, идея справедливости остается уважаемой и признается как то, на что стоит хотя бы риторически ссылаться. Примером этому может служить римское право. Благодаря своей формальности оно обладает некоторого рода универсальностью и архетипичностью.

Единственной попыткой в направлении к свободе в этот период является христианство. Идеи боговоплощения и воскресения позволяют обратить внимание на ценность личности и ценность тела. Христианство также создает некую среду, в которой можно апеллировать к моральным ценностям, в том числе и к идеям равноправия, свободы и справедливости.

Но к возникновению европейской демократии привело, разумеется, отнюдь не только сохранение малой части греческого наследия. Соединилось на самом деле очень многое. Сразу после завоевания германцами Рима плюрализм разного рода стал очень сильным. Во-первых, германская община была непередельной и в ней сильно проявлялись черты частной собственности, что вело к росту индивидуализма и к зарождению капиталистических отношений. Во-вторых, германских королевств было много. В-третьих, так как завоеваны ими были такие люди, которые имели длительный опыт жизни в упорядоченном государстве, привыкли жить в городах, были гражданами и долго жили в условиях действия римского права, то во всех новых германских королевствах одновременно продолжало действовать римское право и имели также силу германские правды. При этом римское право наряду с католической церковью служило объединяющим Европу универсальным фактором, а германские правды - разделяющим. Совместное проживание многих этносов вело к возникновению этнической терпимости.

К началу нашего тысячелетия плюралистические факторы еще больше усилились. Продолжавшаяся почти два столетия борьба пап с императорами за право инвеституры, сильно затрудняла образование на территории Европы единого тиранического порядка, подобного византийскому. К тому же власть императора, как и любого другого крупного монарха, подпиралась снизу, пользуясь современными российскими терминами, региональными элитами и региональными баронами. Власть же пап, даже если не считать авиньонского раскола, продолжавшегося больше ста лет, чрезвычайно сильно ограничивалась плюрализмом монашеских и рыцарских орденов.

Особенно поразительно то обстоятельство, что этот плюрализм существовал много столетий на фоне духовного единства европейского мира, задаваемого единством католической веры, римского права и латинского языка как языка богослужебного и научного общения. Для восточных обществ такое совершенно невозможно. Плюрализм, возникавший в них в обстоятельствах, аналогичных падению Западной Римской империи, существовал не более сотни-другой лет, чреватых достаточно кровавыми междоусобицами, и завершался созданием новой, единой тиранической власти. Можно сказать, что средневековая западноевропейская цивилизация продемонстрировала миру небывалое - социальный институт устойчивой, уравновешенной, гармоничной и цивилизованной смуты.

В результате всех этих самих по себе крайне нетривиальных обстоятельств возникло еще более нетривиальное следствие, - лишенные заботливой опеки священной особы государя, ставшие благодаря вышеописанным обстоятельствам беспризорными, в полном соответствии с древней мудростью о семи няньках и призреваемом ими дитяти, города и ремесленные корпорации впервые в мировой истории приобрели относительную самостоятельность. А благодаря расцвету городов произошло то, что в иных обстоятельствах, силами одних только монашеских орденов и монастырей никогда бы не могло осуществиться, - Западная Европа стала страной массового распространения университетов. Такого в мире также раньше никогда не было. Причем университеты сразу возникли плюралистическими, состоящими из многих факультетов.

Эти обстоятельства не только усилили свойственный западноевропейской цивилизации плюрализм, но и положили основание возникновению, может быть, наиболее революционной западноевропейской инновации, - новой науки.

С конца XII века события пошли в нарастающем темпе. Второй раз в истории свободы, если считать с древнегреческих времен, сыграл свою подхлестывающую роль фактор культурных последствий феномена пиратства. Речь здесь идет о дружинах викингов, которые совершили несколько больших набегов на Англию и каждый раз там оседали. Эти дружины, как, впрочем, и в древнегреческие времена, набирались по принципу профессионального умения, а не по принципу личной преданности и родства с начальством; а сами начальники в них тоже выбирались за их воинскую удачу и справедливость, а не по наследству. Эти дружины отличались от мафии еще и в том отношении, что в них можно было не только входить любому профессионалу, но и свободно выходить в любое время, то есть "увольняться по собственному желанию".

Так что в Англии соединились демократические качества осевших в ней викингов и демократические качества "коренного" к тому моменту населения, а именно, возникшие на базе необходимости давать отпор набегам - причем, не одних только викингов - всеобщее вооружение народа и готовность ее жителей защищать свою жизнь и свободу с оружием в руках. Эти-то обстоятельства и привели к тому радикальному прорыву в истории свободы, который начинается Великой хартией вольностей, а завершается формированием явления, которое можно назвать цивилизованно-рефлексивным плюрализмом.

После Великой хартии вольностей английская аристократия выработала несколько стратегий государственного управления, приведших к уникальной по своему значению революции в этой сфере деятельности. Эти стратегии и по сей день остаются основополагающими в институциональном механизме современной демократии.

В чем их суть?

1. Сочтено было целесообразным впредь не хамить плебеям и черни, а разговаривать с ними так, словно бы они настоящие люди, то есть вежливо, и даже время от времени сладко улыбаясь.

2. Вождей бунтовщиков и смутьянов решено было не преследовать до бунта, а принимать в свои ряды, пусть бы кто-нибудь и зажимал от этого нос (по-научному это можно назвать механизмом ассимиляции контрэлит.)

3. Ту же стратегию было решено применять и упреждающе, в целях социальной профилактики. Талантливых юнцов из черни во избежание ненадлежащих последствий надлежало возвышать над товарищами их детских игр и приближать к власти (по науке же это можно назвать созданием мощного меритократического лифта вертикальной мобильности в механизме правящего отбора.)

Три указанные стратегии по мере их осуществления в течение нескольких столетий породили три базовых института современной демократии.

1. Рациональную бюрократию в веберовском смысле как механизм "надклассового" и "профессионального" управления.

2. Парламентаризм как механизм согласования противоборствующих интересов.

3. Современный университет как механизм сохранения привилегий правящих элит на управление обществом и одновременно как механизм справедливого для остальной части общества отбора новых членов в правящие элиты.

Так понимаемый цивилизованно-рефлексивный плюрализм положил основу механизму управления обществом при помощи консенсуса. Было понято, что манипулирование обществом избавляет от "напряженки", неизбежно сопутствующей использованию насилия как единственного метода управления.

В результате специфически европейский институт устойчивой и уравновешенной смуты приобрел качества самоподдержания и самообновления.

А почти в то же самое время в той же самой Англии возникли еще две великих инновации, участвовавших в порождении современной демократии, - Реформация и Наука.

Реформация, возникшая в Англии во времена Уиклифа, распространившаяся в Чехии и Моравии в эпоху гуситских войн, впервые окончательно победила в Северной и Центральной Европе после тридцатилетней войны и вернулась в Англию в эпоху от Генриха VIII до Кромвеля. Базовых результатов Реформации было два: утверждение достоинства человека как результат догмата о всеобщем священстве верующих и утверждение принципа веротерпимости, пусть поначалу и лицемерное.

Новоевропейская наука родилась как побочная дочь протестантской Реформации. Основателями науки можно считать моравских братьев. Эта раннепротестантская община в качестве метода завоевания влияния выбрала использование системы высшего и среднего образования как механизм формирования умов будущих поколений, для чего она стремилась захватить университеты и провести реформу начальной и средней школы. После поражения Реформации в Чехии моравские братья рассеялись по всей Европе и участвовали в основании ряда научных и научно-образовательных центров, прежде всего Лондонского королевского общества. Может быть, именно моравским братьям принадлежит инициатива создания института научной переписки. Естественно, здесь сделаны сильные упрощения реальной картины становления науки, так как рассмотрение ведется с институциональной точки зрения, абстрагирующейся от личной гениальности таких отцов-основателей науки, как Коперник, Декарт, Галилей и Ньютон.

Новоевропейской науке свойственны черты гласности и публичности обсуждения, равенства прав (для всех допущенных) в высказывании мнений, рациональной аргументации и апелляции к общезначимости опыта. Суть этих принципов составляет метапринцип, утверждающий принципиальную возможность построения десубъективированных алгоритмов-процедур рационального доказательства суждений и рационально-эмпирической проверки опыта.

Наука поначалу возникла как элитарное движение, но позже сформировался механизм сравнительно массового порождения людей, восприимчивых к ее ценностям. Здесь (опять!) помогли пираты, - на сей раз корсары и флибустьеры. Пираты Ее Величества открыли атлантическое побережье Северной Америки и основали там первую колонию - Виргинию. Тем самым пираты проложили дорогу кораблю отцов-пилигримов - "Мэйфлауэру". А в Новой-то Англии и произошло самое интересное. Вынужденные в течение столетия жить совместно, многочисленные сектанты самых экзотических и агрессивных толков, все вооруженные для защиты от индейцев, благодаря примерному равенству своих военных сил так обстругались, что стали на удивление мирными и цивилизованными. Они образовали общество, руководимое трехслойной системой ценностей. Первый слой составляли исконные дурацкие ценности каждой из этих сект, применяющиеся для внутреннего пользования в соответствующей общине. Второй, рамочный слой, составили общие ценности выживания общин первопоселенцев во враждебном окружении. Третий же слой, делающий возможным одновременную реализацию ценностей первых двух слоев, составили ценности, регулирующие взаимодействие и обмен между общинами. Итог этого "слоестроительства" можно назвать цивилизованно-рефлексивной коммунальностью. Ясно, что ядро ее образует третий слой ценностей - регулятивы коммуникации. Они обладают свойствами десубъективированности, ибо в коммуникации все стороны формально равны. И это формальное равенство подкрепляется процедурами честной игры, открытой дискуссии и формально-рациональной аргументации.

Поскольку в будущих южных штатах белое население было сравнительно однородным по вере - в основном это были англикане-епископалы, - к тому же среди этого населения было довольно много потомков английских мелкопоместных дворян, которые вместе с потомками пиратов образовали сословие помещиков-землевладельцев, то в результате на Юге сформировался политический режим, во многом похожий на политический режим метрополии. Подобно английскому этот режим был близок к ценностям Славной революции - ценностям цивилизованно-рефлексивного плюрализма.

Довольно долго Север и Юг жили в условиях сравнительной культурной изоляции. Постепенно они начали сближаться. Окончательная встреча политических субкультур Севера и Юга произошла в период войны за независимость. Образование Соединенных Штатов заложило основание синтеза двух политических культур: культуры цивилизованно-рефлексивного плюрализма и культуры цивилизованно-рефлексивной коммунальности.

Так Америка стала второй после Англии, а по значимости, может быть, и первой, родиной европейской демократии, правового государства и гражданского общества.

За весь XIX век произошло очень мало существенного в интересующем нас плане. Европейские правители под страхом повторения Французской революции постепенно проводили реформы в английском духе. Американские же открытия на континентальную Европу в XIX веке почти никак не повлияли, а проникли только в Англию, как бы отдав той своеобразный долг. Проникшие на континент идеи цивилизованно-рефлексивного плюрализма назывались тогда ценностями либерализма и умеренности.

Воплотившиеся в Англии идеи цивилизованно-рефлексивной коммунальности приняли формы чартизма, всеобщего избирательного права, аболиционизма, суфражизма, фабианского и гильдейского социализма (все это - совершая обратное движение - к середине века достигло Северной Америки). На континенте же идеи цивилизованно-рефлексивной коммунальности не были приняты ни правителями, ни народом, а пользовались популярностью только в интеллигентской среде. И назывались они обычно республиканством, демократией, радикализмом.

Двадцатый век прошел - в прозрачной аналогии с девятнадцатым - под страхом Октябрьской революции. Основные события произошли примерно с 1930 по 1970 год. Во-первых, процесс рецепции английской системы стал постепенно распространяться по всему миру, хотя и все более и более формально. Во-вторых, возникла (сначала в Америке) идея социальной политики и социального государства. Ее цинический смысл состоит в том, что лучше подкармливать собственный плебс, чем иностранные монополии или, тем более, неприятельскую армию. В-третьих, произошло (опять же сначала в Америке) изменение роли университетов. Правители решили открыть массовое государственное финансирование образования и науки с двоякой целью: нейтрализации контрэлит во избежание уже упоминавшихся в ином контексте нежелательных последствий и держания науки и высокого уровня образования как бы про запас в расчете на то, что они могут потом пригодиться. Это продолжило линию развития, начатую английскими аристократами, но имело и отрицательную сторону: университеты при всей своей большей по сравнению со старыми университетами шумности были более надежно отгорожены от влияния на политическую жизнь и превратились в подобие консервной банки.

Новый этап в развитии свободы начался в шестидесятые годы, правда, первые его элементы сложились еще в конце XIX века - речь идет о профсоюзах, муниципалитетах и лоббизме (имевшем место только в США). Но то, что стало происходить в США в шестидесятые годы, вполне можно назвать вторым после Новой Англии реальным складыванием гражданского общества. Речь здесь идет о движениях третьего сектора - массовых гражданских движениях, движениях гражданских инициатив, волонтерских движениях.

Все это вскоре стало проникать почти во все богатые страны. И в настоящее время в плане дальнейшей экспансии гражданского общества на первый план вышла проблема "Золотого миллиарда": как быть с бедными и супербедными странами и что делать с постсоветским пространством?

Подведем итог: что же сложилось в результате описанного нами исторического развития? Каков на сегодняшний день результат процесса синтезирования старо- и новоанглийской политических культур, стартом которого послужила Американская революция?

Ближе всех к ответу на этот вопрос подошел А.С.Панарин в своих телевизионных лекциях. Его анализ сводится к следующему.

1) В современном обществе существует многообразие функциональных интересов;

2) оно характеризуется наличием социальных институтов выражения и защиты этих интересов;

3) в нем выработаны и поддерживаются известные всем социальным акторам правила осуществления этих интересов в неантагонистическом социальном конфликте.

Правда, совокупность этих черт современного общества Панарин называет не гражданским обществом и не правовым государством, а политикой.

Заметим, впрочем, что для исследователя, придерживающегося традиции политического реализма, этот термин представляется даже более естественным, так как не вызывает нежелательных коннотаций энтузиастического характера, ведущих к фетишизации и сакрализации обсуждаемых явлений.

Последнее, что нам осталось рассмотреть, - это перспективы гражданского общества. На первый взгляд может показаться, что для него все движется только к лучшему: оно распространяется по миру все шире и шире (как в реальном отношении, так и в смысле признания соответствующих ценностей), время от времени появляются новые его формы, укоренено оно в технологически наиболее развитых странах...

Но недаром мы сказали, что центральной проблемой современной демократии является проблема "незолотых" четырех с половиной миллиардов людей. Ведь тут нарушаются глубинные основы демократии - равноправие и справедливость. Демократическое развитие все время шло по пути вовлечения все новых слоев под сень равноправия и справедливости. И здесь встает вопрос: а можно ли теперь вовлечь сюда и население бедных стран?

С другой стороны, настоящее положение дел делает весьма проблематичной мотивацию у самих бедных стран к внедрению демократии и гражданского общества. В самом деле, если демократия не обладает моральными преимуществами, то основаниями к ее внедрению могут быть лишь три фактора: перспективы благосостояния, внутриполитическая выгода и сила западных стран.

Мотив внутриполитической выгоды в общем виде мы анализировать не можем, так как она зависит от неперечислимого многообразия кратко- и среднесрочных конъюнктур в каждой стране. Мотив силы Запада реален, но и только. В настоящее время американская дипломатия канонерок эффективнее, скажем, китайской. Из этого следует только то, что пока это положение дел будет сохраняться, у бедных стран будет основание распинаться в жестах лицемерного уважения к ценностям демократии. Искренними эти жесты станут только тогда, когда бедные страны будут уверены в сущностной связи западной демократии с западным благосостоянием и западной силой.

Тут мы органично переходим ко второму из вышеперечисленных мотивов. Способствует ли демократия экономическому благосостоянию? И сила Запада, и благосостояние Запада связаны с индустриальной революцией. Следовательно, для того чтобы идеалы гражданского общества стали привлекательными для бедных стран, необходимо показать органическую связь индустриализации и демократии как для Запада в его вчера и сегодня, так и для бедных стран в их возможном завтра. А это доказать не так-то просто. С одной стороны, в Европе достаточно долго существовал идеал рыночного, правового, демократического, но не индустриального общества, реализовавшийся в Швейцарии, ранних Голландии и Америке. С другой, нам известны примеры индустриальных, но недемократических, неправовых, нерыночных или слаборыночных обществ. Чтобы не увязнуть в запутанной проблематике тоталитаризма, в качестве примера приведем довоенную Японию, весьма похожую на что-то среднее между абсолютистской Францией и бисмарковской Германией.

Нам могут возразить, что все эти общества недолговечны и неустойчивы. Но ведь и индустриальное общество пока насчитывает от силы 300 лет. А что такое разница между тремястами и пятьюдесятью (или семьюдесятью) годами по сравнению с тысячелетиями истории свободы в Европе?

Чтобы гипотеза органической связи обрела твердость, необходимо найти такой фактор, который обеспечивал бы устойчивость индустриальных демократических обществ и не давал бы устойчивости обществам только демократическим или хотя бы только индустриальным.

На настоящей фазе анализа мы указать такой фактор пока не можем.

Что же касается вопроса о моральных преимуществах демократии, то для ответа на него полезно было бы ответить на вопрос, каковы основания утверждения о моральном преимуществе демократии в отношении жизни самих западных обществ. Разумеется, жизнь западных обществ пронизана принципами демократии. Но хорошо бы понять, в какой мере это живая жизнь, а в какой - рутинная привычка, в какой мере это искренняя убежденность, а в какой - столь хорошо знакомая нам по брежневским временам полуискренняя, полулицемерная идеологическая полуубежденность.

Итак, существуют ли и если существуют, то каковы те значимые слои населения Запада, для которых моральные преимущества демократии являются живым убеждением, связанным с глубинными мотивациями личности и/или с базовыми структурами значимой деятельности?

Для ответа на этот вопрос может оказаться полезным разобраться в том, какие из сил, приведших к становлению демократии, продолжают действовать и в настоящее время. Живы две самых последних силы - социальная политика и волонтерство. Это еще ни о чем не говорит, так как они еще не прошли проверку временем. Вроде бы выжил цивилизованно-рефлексивный плюрализм как стратегия государственного управления. Но для всякого, достаточно близко знакомого с реалиями западной политической жизни, хорошо видно, что западный политический истеблишмент все больше напоминает брежневский ЦК сочетанием идеологических ритуалов и организационной рутины со все большим забвением как идеалов, так и реальных жизненных проблем по мере увязания в текучке. Третья выжившая сила - это наука. Несмотря на возросшую бюрократизацию и коммерциализацию, на все лицемерие и прагматизм, она вроде бы продолжает жить, пока существует достаточное количество молодых и не очень молодых людей, искренне увлеченных научной проблематикой и образом жизни. Также следует отметить, что с десяток различных, казалось бы, не выживших сил и механизмов на самом деле ассимилированы наукой. Судя по всему, в круге лиц, связанном с наукой, мы обнаружили, по крайней мере, один значимый слой, для которого моральные преимущества демократии связаны как с центральной мотивацией, так и с самим родом деятельности.

Таким образом, наука, тесно связана с демократией. И все знают о связи науки с индустрией, включая высокие технологии и оборонку. Так что наука есть первый кандидат на роль искомого интегратора.

Разумеется, недемократическое общество может иметь науку. Но из-за недостатка кислорода она в некоторый момент перестает естественным образом воспроизводиться и вырождается. С некоторым лагом это вырождение начинает транслироваться на всю индустрию, включая оборонку. Что и требовалось доказать.

Таким образом, у гражданского общества может быть будущее в той мере, в какой оно способно обеспечить будущее науки. И если в применении к Западу этот тезис расплывается в неопределенной перспективе неизвестных времен и сроков, то для России он может быть сформулирован максимально недвусмысленно: если гражданское общество в России хочет пережить ближайшие десять лет, то ему необходимо позаботиться о создании режима благоприятствования российской науке не менее чем на одиннадцать лет.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие статьи по теме 'Гражданское общество' (архив темы):
Анатолий Баташев, Монархия.ру: пути неисповедимые /21.08/
Как человек стал монархистом. Исповедь.
Сергей Кургинян, Спросите у юбилея /20.08/
Монолог-"ворчалка" с призывом к установлению "диктатуры Духа" и с приложением любопытных исторических подробностей.
Ирина Яранцева, Рынок труда сегодня /17.08/
Молодым везде у нас отлуп. Работодатели ударились в геронтофилию. Результаты экспертного опроса.
Настоящая правда об Августе 91 /16.08/
Москва и петушки. Сказка на ночь.
Обряд посвящения в большие начальники /15.08/
Важнейшим институтом общества - как "архаичного", так и "гражданского" - является инициация.Колонка редактора.
Виктор Милитарев
Виктор
МИЛИТАРЕВ
Президент фонда "Институт развития"

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

архив темы: