Казалось бы, человечество должно позитивно относиться к научному знанию. Действительно, ведь честная научная деятельность всегда направлена на поиск наиболее вероятной картины будущего, будь то последствия столкновения элементарных частиц или цивилизаций. Умея предугадывать цепочку событий, человек становится в состоянии ставить перед собой и более честолюбивые цели: привести развитие событий к желаемой форме.

Однако на деле отношения к научным исследованиям в обществе далеко не однозначны. При этом предположительные причины такого неоднозначного отношения к научному знанию ставят под вопрос положительность роли знания как такового. Всегда ли супруги предпочитают знать друг о друге все? Всегда ли прихожане хотят быть осведомлены обо всех подробностях жизни Папы? Всегда ли мы сами хотим понимать, кто мы такие на самом деле и чего нам самим от себя ожидать?

Таким образом, вопрос о социальной востребованности научного знания можно было бы обобщить следующим образом: всегда ли знание в принципе лучше незнания? Всякое ли действительное знание полезнее для общества в целом, чем обладание ложным "знанием" или полная неосведомленность? Понятно, однако, что отдельные частные лица всегда будут видеть свой интерес в том, чтобы обманывать других. Вопрос поэтому следует уточнить: всегда ли лучше для нас самих знать, какая из возможностей окажется наиболее вероятной?

Как это ни странно, в некоторых случаях мы находим серьезные основания для сомнений в абсолютной полезности знания. Например, при прочих равных люди с завышенной самооценкой достигают в целом больших успехов в карьере, чем люди, более критично к себе относящиеся. При этом они редко достигают тех позиций в обществе, о которых мечтают, то есть, как бы ошибаются. Другие, более критично к себе относящиеся люди, достигают меньшего, но это меньшее оказывается ближе к их собственным прогнозам. То есть наилучший прогноз, если считать уровень самооценки одним из видов прогноза, оказывается в некоторых случаях неоптимален по чисто прагматическим соображениям.

Отсюда недалеко и до более глобального вывода: а действительно ли общество нуждается в своей правильной самооценке? Или оно больше нуждается в самооценке завышенной? Быть может, общество нуждается не столько в грамотных ученых, сколько в ловких пиарщиках?

Другие возражения против абсолютной ценности знания могут касаться его "циркуляции" в обществе. Действительно, так ли уж общество в целом заинтересовано, чтобы каждый из его членов обладал максимально возможной полнотой знаний? Скажем, заинтересовано ли оно в том, чтобы молодой солдат, идущий на фронт, трезво оценил вероятность своего возвращения домой? Ясно, что далеко не всегда.

В такой ситуации ряд общественных феноменов, порою кажущихся с точки зрения индивидуального сознания средоточием иррационализма и интеллектуального произвола, такие, как религия и идеология, могли иметь в прошлом совершенно рациональную общественную функцию в качестве одного из средств достижения превосходства над безрелигиозными или "безыдейными" людьми или сообществами. Действительно, доказательств существования Бога ничуть не больше, чем доказательств его отсутствия. Тем не менее, симметрии между "весом" религиозных и атеистических систем в истории не наблюдается. Одним из объяснений может быть естественная "отбраковка" атеистических сообществ в процессе конкурентной борьбы. При этом следует заметить, что религия не пытается растворить свою догматику в рационале научного прогноза. Идеология, как и религия, пытается определенным образом выдавать желаемое за вполне возможное, даже при отсутствии достаточно убедительных свидетельств. То есть: обоснованное научное предсказание в ней приводится лишь в качестве подтверждения практической возможности желаемой идеологемы. Если предсказание противоречит догматам идеологии, оно скорее будет замалчиваться или искажаться. Религия же, в отличие от идеологии, поступает еще "надежней": она просто выносит желаемое в загробный мир, находящийся полностью в ее, религии, "подчинении". При всей своей видимой иррациональности и даже кажущейся абсурдности ложные системы привносят в общество тот элемент мотивации, который не дается, а скорее отнимается правильным предсказанием ("много знаний - много печали!"), зато часто является определяющим в практическом решении проблемы общественного выживания и успешной конкурентоспособности общества в целом.

Законно возникает вопрос: почему развитие обязательно должно быть дорогой к прогрессу, а не, наоборот, к регрессу? Разве прогресс запрограммирован в самом понятии эволюции? Если бы развитие было построено исключительно на научной основе, то мы могли бы сказать, что да, поскольку развитие науки и развитие общества на научной основе предполагает все более совершенное знание о будущем и все более совершенное управление этим будущим. Такое определение развития интуитивно понятно, и его вполне можно было бы назвать прогрессом. Если же мы станем утверждать, что именно ложь иногда является двигателем прогресса, а правда - его тормозом, то такое утверждение начинает напоминать фельетон времен европейского просветительства. Вслед за Бэконом, обвинившим школьных учителей в том, что они делают из умных от природы людей тупиц, мы стали бы теперь обвинять саму науку в том, что она слишком часто говорит правду и тем самым тормозит прогресс!

В таком случае, каким образом следует определить само понятие прогресса? Не остается, как кажется, ничего другого, кроме как считать прогрессом любое такое развитие, которое оставляет возможность дальнейшего развития. Полное и необратимое разрушение государства, например, являться прогрессом не будет, поскольку этим событием прекращается развитие целой ветви связанных между собою общественных явлений. А поскольку и весь мир в целом прогрессирует, и чтобы "остаться на месте" приходится всем "бежать все быстрее", то необходимым становится и понятие нетто-прогресса (нетто-регресса) - относительного прогресса (либо регресса) по отношению к ближайшим цивилизационным конкурентам. Если бы человечеству удалось договориться о таком ограничении скорости прогресса, чтобы все "успевали", то, может быть, и представилась бы возможность всем развиваться в рамках исключительно научной модели прогресса. Но поскольку каждый человек и сообщество обладают определенной амбицией и стремятся вырваться вперед, каждому самому приходится заботиться о собственном нетто-прогрессе.

Феномен просветительского класса

На Западе революционно-идеалистические, "прогрессорские", движения приобрели внешнюю форму церковной реформы, в России же - форму идейного просветительства русской интеллигенции.

Действительно, для того, чтобы в три прыжка догнать Европу, понадобилось вначале государственное петровское насилие над народным здравым смыслом, тормозящим к тому времени развитие России, а затем и формирование вполне законченного класса интеллектуальных "насильников", основным социальным заказом которому и стало устранение интеллектуальными средствами любых психологических, традиционных моральных и культурных препятствий для восприятия обществом эффективных нововведений.

Интеллигенция, часто не считаясь с возможно высокой ценой такого ускоренного прогресса, была на редкость энергична и последовательна в том, что можно назвать пропагандой ускоренного движения по пути общественной эволюции путем построения и последующего отбора более адекватных общественных механизмов. При этом заявленная цель построения "идеального общества" оказалась в качестве цели совершенно нереальной, но в качестве движущей силы эволюции - весьма эффективной. Цена такой деятельности, выраженная в "человеческом материале", была высока, но альтернативой могла бы стать прогрессирующая стагнация с последующим военным поражением, гибель возможно еще большего количества индивидуумов и колонизация страны быстро эволюционирующими соседями. То есть, при таком понимании, речь идет и о нетто-сохранении человеческих жизней.

Своеобразным парадоксом общественного развития является то, что в какой-то момент коллективизм становится отрицанием самого себя. Работая против индивидуального вызова общественному статус-кво, он сам начинает тормозить развитие. Таким образом, он вступает в противоречие с заявленными целями. В этом смысле широко известный индивидуализм интеллигента - это очень часто просто вывернутый наизнанку коллективизм, - коллективизм, пытающийся преодолеть свои собственные ограничения. В той же степени интеллигентское западничество - это всего лишь вывернутое наизнанку опасение отстать и быть разгромленным превосходящим вероятным противником.

Западничество российских "вестернизаторов" всегда было неприятно Европе, которая, начиная с петровских времен, видела в этом реальную угрозу своей монополии на прогресс. Вся политика военного давления на СССР была, как нам представляется, построена с самого начала в расчете на консервацию отживающей свой срок политической и экономической системы. Иначе почему бы Западу было не раскрыть перед СССР шире экономические и культурные объятия, уменьшив при этом военное давление, чтобы страна могла поскорее заняться назревшими реформами, как это было сделано Америкой в отношении Китая.

Впрочем, зверства петровских времен, а затем и революционного периода следовало бы отнести скорее к недостаткам работы просветителей, чем к результату избыточности их общественной активности. Старая психология и старые общественные структуры, в недостаточной мере подорванные работой просветительского класса, пришлось доламывать силой. На революционном рубеже 80-х - 90-х применения силы уже почти не потребовалось. Если этот вывод верен, то влияние интеллигенции только растет. Ее определенно рано хоронить, хотя может быть и стоит переименовать...

В будущем идейная работа просветительского класса должна не только оставаться бескровной, но и становиться менее затратной - в смысле взвешивания соотношения цены и полезного выхода всякой новой идеологемы. В конечном итоге, сфера "спасительной лжи" неизбежно сокращается в процессе постепенного осознания самими массами "зон манипуляции общественным сознанием". Взгляд широких масс все более тяготеет к элементам научного метода познания уже вследствие осознания необходимости такого неслучайного выбора из множества информационных альтернатив, который бы гарантировал индивидууму максимальный успех. С развитием альтернативных путей формирования личностной мотивации роль "красивой лжи" - как движущей силы инициативы - неизбежно должна сокращаться.