|
||
Тема: Россия и Европа | / Политика / < Вы здесь |
Антихрист или ожидавшийся конец европейской истории. Продолжение Сверхчеловек - Христос или антихрист? Дата публикации: 18 Октября 2001 получить по E-mail версия для печати Начало - здесь. Ницше писал: "Поднял я на дороге слово ⌠сверхчеловек■ и что человек есть нечто, что должно преодолеть, - что человек есть мост, а не цель"1. Обычно исследователи и комментаторы отмечают уверенно, что слово "сверхчеловек" мыслитель почерпнул в гетевском "Фаусте". Но стоит вглядеться в текст "Фауста", чтобы увидеть весьма ироническое употребление этого понятия. Вызванный заклятием Фауста Дух издевательски бросает ему: "Welch erbärmlich Grauen / Faßt Übermenschen dich! Wo ist der Seele Ruf?" usw. (Или в буквальном переводе: "Какая жалкая боязнь охватила, сверхчеловек, тебя. Где зов души?" и т.д.). Т.е. позитивный смысл этого слова в "Фаусте" отсутствует. Правда, о возможности перерастания человека в нечто высшее мы можем найти у Данте: "Пречеловеченье вместить в слова Божественная комедия. Рай. Песнь первая. Данте употребляет слово "trasumanar" - пречеловеченье, превращение в нечто большее, чем человек. Однако великий итальянский поэт и мыслитель считал, что стать больше, чем человек, сверхчеловеком, человек может не вопреки, а лишь благодаря помощи Бога. Можно предположить, что восхищавшийся Возрождением Ницше знал эти строки Данте, строки очень серьезные в отличие от гетевской иронии, но выступил, похоже, как против великого немецкого, так и против великого итальянского поэта. Как мы далее увидим, в споре с Ницше о сверхчеловеке Соловьев по сути дела подхватывает мысль Данте, продолжая и развивая ее. Однако не будем забегать вперед. Ибо Соловьев был далеко не первый, кто в России попытался критически взглянуть на предложенный Ницше образ нового учителя. Так, например, позитивист Михайловский, более всего обеспокоенный борьбой за демократию, а потому отвергающий сверхчеловека как существо, враждебное народным массам, тем не менее неожиданно для самого себя произнес в связи с "Заратустрой" слово "антихрист", произнес раньше, чем Соловьев, но не вдумываясь в особый смысл и последствия, которые связаны с этим именем. Он писал: Заратустра "называет себя ⌠врагом добрых и справедливых■, ⌠другом злых■, вообще является на словах чем-то вроде антихриста или божества зла, но в действительности это человек кроткий, мягкий и вдобавок ведущий аскетический образ жизни"2. Он не заметил, что кротость и аскетизм не всегда характеризуют добро, ибо великий инквизитор Достоевского тоже был аскетом, не заметил и того, что вся книга "Так говорил Заратустра" строится как своего рода травестийное Евангелие: достаточно вслушаться в стиль и обороты речи Заратустры, его обращения к ученикам, разговор притчами и образами, загадками и ответами, и пр. То есть Заратустра выступил как новый Христос, точнее, анти-Христос, подменяя Его и выдвигая новые ценности. Отметим и то, что сам Ницше уже в "Заратустре" понимал, что он воспевает и дает людям позитивный образ антихриста. В письме к Петеру Гасту от 26 августа 1883 г. он писал: "Aut Christus, aut Zaratustra! Или по-немецки: речь идет о старом, от века предсказанном Антихристе..."3. Но пока еще речь не о сверхчеловеке. Когда Соловьев первый раз столкнулся с идеями Ницше (1894), он резко обозначил их как возвращение к дохристианскому прошлому, к диким народам, назвал дагомейской моралью и заявил, что возврат этой морали невозможен: "Явился в Германии талантливый писатель (к сожалению, оказавшийся душевно-больным), который стал проповедовать, что сострадание есть чувство низкое, недостойное уважающего себя человека; что нравственность годится только для рабских натур; что человечества нет, а есть господа и рабы, полубоги и полускоты, что первым все позволено, а вторые обязаны служить орудием для первых и т.п. И что же? Эти идеи, в которых некогда верили и которыми жили подданные египетских фараонов и царей ассирийских, - идеи, за которые еще и теперь из последних сил бьются Бенгазин в Дагомее и Лобэнгула в земле Матэбельской, - они были встречены в нашей Европе как что-то необыкновенное, оригинальное и свежее, и в этом качестве повсюду имели grand succés de surprise. Не доказывает ли это, что мы успели не только пережить, а даже забыть то, чем жили наши предки, так что их миросозерцание получило для нас уже прелесть новизны? А что подобное воскрешение мертвых идей вовсе не страшно для живых, - это видно уже из одного фактического соображения: кроме двух классов людей, упоминаемых Ницше, - гордых господ и смиренных рабов - повсюду развился еще третий - рабов несмиренных, т.е. переставших быть рабами, - и благодаря распространению книгопечатания и множеству других неизбежных и неотвратимых зол, этот третий класс (который не ограничивается одним tiers-état) так разросся, что уже почти поглотил два другие. Вернуться добровольно к смирению и рабской покорности эти люди не имеют никакого намерения, а принудить их некому и нечем, - по крайней мере, до пришествия антихриста (курсив мой. - В.К.) и пророка его с ложными чудесами и знамениями; да и этой последней замаскированной реакции дагомейских идеалов (курсив мой. - В.К.) хватит только ненадолго"4. Соловьев не поверил, что зло может быть столь привлекательным для человека. А именно в этом и состояло самое чудовищное открытие ХХ века: когда зло обещает потом благодеяния, базируется на "этике любви к дальнему", то оно принимается людьми. Ницше был предвестием такой возможности. Выяснилось, что человек способен использовать свой интеллект для борьбы с интеллектом и для оправдания зла, ибо зло исходит из его нутряной животной природы, которую цивилизация велит преодолевать. Не забудем слова Т.Манна о "ницшевских мечтах о варварстве, призванном омолодить культуру"5. Соловьев угадал в статье 1894 г., что антихрист может возродить дагомейскую мораль, но не поверил, что она будет действенной. И своего антихриста рисовал иначе. Но на самом деле соблазн зла оказался сильнее. Об этом как о реальной опасности предупреждал Достоевский. Право на подлость, на преступление, о чем в "Бесах" говорил бес Петенька Верховенский, оказалось привлекательным для людей и в самом деле победило традиционную мораль. Соловьев скорее всего не читал "Антихриста", самой крайней антихристианской книги Ницше. Но опасность для христианства в ницшеанстве все же видел. Тем более что оно становилось потихоньку модным, влияние его росло. И в 1897 г. русский философ снова обращается к теме ницшеанского сверхчеловека в своих рассчитанных на широкую публику "Воскресных письмах", печатавшихся в газете. "Одно из самых характерных явлений современной умственной жизни, - замечает он, - и один из самых опасных ее соблазнов есть модная мысль о сверхчеловеке. Эта мысль прежде всего привлекает своей истинностью"6. Но что есть соблазн? Соловьев отсылает к предыдущей своей статье "О соблазнах", где он совершенно определенно утверждает, что это есть самая большая опасность, напоминая библейское "горе миру от соблазнов". Он пишет: "Голая ложь может быть привлекательна, а потому и соблазнительна, только в аду, а не в мире человеческом. Здесь требуется прикрыть ее чем-нибудь благовидным, связать ее с чем-нибудь истинным, чтобы пленить нетвердый ум и оправдать зло немощной воли. Соблазны, от которых горе миру, производятся полуистинами, а соблазняют эти полуистины только ⌠малых сих■, из которых, однако, состоит почти весь мир"7. Как настоящий христианский мыслитель, Соловьев сознавал цену идеологического соблазна, понимал, что даже кажущееся нелепостью вдруг может оказаться заразительным: "У сочиненного сверхчеловека ничего нет кроме слов, и эти слова своей звучностью и стройностью привлекают полуобразованную толпу"8, то есть "малых сих", то есть - большинство людей. Значит, есть сила и опасность в этих словах. В борьбе с чуждыми ему идеями русский философ обычно избирал три возможности: 1. насмешка; 2. попытка найти позитив этой идеи; 3. активная с ней борьба с представлением читателю вероятных последствий ее развития. Но даже насмешка его содержит тревожную возможность ужасного результата. Конечно, во всякой полуистине есть истина. И истина в идее сверхчеловека заключается в том, что мы должны помнить "о высшем, сверхчеловеческом начале в нас, о нашем сродстве с абсолютным и тяготении к нему"9. Иными словами, поскольку подлинным сверхчеловеком был, по Соловьеву, Христос, то это-то и должна нам напомнить концепция сверхчеловека. Однако он прекрасно понимал, что Ницше в этом контексте о Христе не думал. Думал ли он об антихристе, Соловьев не знал и даже не мог вообразить, что такое возможно10. Но тем не менее для него ясно одно: если сверхчеловек не Христос, то он антихрист. Поэтому В.С. отделывается насмешкой, замечая, что Ницше не религиозный реформатор типа Лютера (или даже русского Толстого), он всего-навсего... филолог. А стало быть, не опасен, хоть в самих идеях немецкого мыслителя элемент катастрофизма есть: "Хорошая филология, без всякого сомнения, предпочтительнее плохой религии, но самому гениальному филологу невозможно основать хотя бы самую скверную религиозную секту. Стремление Ницше возвыситься над Historie и стать сверхфилологом окончилось явным торжеством филологии. Не найдя никакой религиозной действительности ни в себе, ни сверх себя, базельский профессор сочинил словесную фигуру, назвал ее ⌠Заратустрой■ и возвестил людям конец века: вот настоящий сверхчеловек!"11 (курсив мой. - В.К.). Но этот вот "конец света", который он угадал в "сверхфилологическом", как ему показалось, тексте Ницше, продолжал тревожить его. Образ антихриста явно просвечивал сквозь образ сверхчеловека: "Сочиненный несчастным Ницше и им самим нравственно изблеванный сверхчеловек, при всей своей бессодержательности и искусственности, представляет, может быть, прообраз того, кто, кроме блестящих слов, явит и дела, и знамения, хотя и ложные? Быть может, словесные упражнения базельского филолога были только бессильными выражениями действительного предчувствия? (курсив мой. - В.К.). Тогда постигшая его катастрофа имела бы еще более трагическую и еще более поучительную подкладку"12 (то есть, следуя Ницше, Европа может сойти с ума - и это есть симптом конца истории, как и было предсказано в Евангелии). Он понимал, что идеи могут быть заразительны. Ставши идеей "малых сих", их руководством к действию, "идея сверхчеловека" может реализовать "предчувствие базельского профессора". И тогда красота исчезнет, а останется страх и ужас. Чуть позже об этом сказал русский последователь Соловьева Федор Степун: "Ницше (говорю о писателе-идеологе, не о немом страдальце) - артист, эстет, язычник; его самая значительная книга - ⌠Воля к власти■; самая большая мысль: - ⌠сверхчеловек■; самые страстные чувства: восторг о самодовлеющей замкнутой личности и презрение к массам. Его неправда и его правизна в том, что он может оставаться прав лишь до тех пор, пока он трагичен, одинок и непонятен. Всякая попытка популяризации - его уничтожает (курсив мой. - В.К.). Ницше, разгаданный Шпенглером и превращенный в настольную книгу для Стиннесов и ⌠расистов■, утверждающих, что Германия не победила потому, что она изменила Вотану в пользу Христа, - ужасен своею черною реакционностью"13. Говоря о растущей моде на ницшеанство, Соловьев попытался переиначить идею сверхчеловека в христианском смысле, противопоставляя свое трезвое толкование упоенной пропаганде этой идеи русскими оргиастами14, полагая, что "из окна ницшеанского ⌠сверхчеловека■ прямо открывается необъятный простор для всяких жизненных дорог"15, что ницшеанский сверхчеловек дает возможность разных интерпретаций, и каждый волен выбрать свою. Поэтому он подсказывает российской публике христианское прочтение - не Ницше, нет, - но провозглашенного им Übermensch'а. Соловьев почти не скрывает своей цели, говоря, что не принимает дурные стороны учения, но хочет открыть ту позитивную истину, которую можно вывести из этой идеи: "Первое дело разумной критики относительно какого-нибудь заблуждения - определить ту истину, которою оно держится и которою оно извращает. Дурная сторона ницшеанства бросается в глаза. Презрение к слабому и больному человечеству, языческий взгляд на силу и красоту, присвоение себе заранее какого-то исключительного сверхчеловеческого значения - во-первых, себе единолично, а затем себе коллективно, как избранному меньшинству ⌠лучших■, т.е. более сильных, более одаренных, властительных, или ⌠господских■, натур, которым все позволено, так как их воля есть верховный закон для прочих, - вот очевидное заблуждение ницшеанства. В чем же та истина, которою оно сильно и привлекательно для живой души?"16 По Соловьеву, Ницше извращает "идею сверхчеловека", ибо сверхчеловек был один - Тот, Кто преодолел смерть, это и есть главная победа над человеческим в человеке - над смертью. И совершенно по-дантовски русский философ полагает, что остальные люди тоже могут идти этим сверхчеловеческим путем, с помощью Христа получая возможность совершить это "пречеловеченье" ("trasumanar"). Другое, человекобожеское усилие, бросающее вызов Богу, для человека духовно губительно. Сверхчеловек должен бороться со смертью, а не изничтожать слабых и бессильных. Иначе проповедь жизни для избранных будет означать тем самым смерть для остальных. А сверхчеловек волей-неволей превратится в антипод Христа - антихриста. Окончание следует... Примечания:
поставить закладку написать отзыв
|
Доктор филос. наук, профессор |
|
||