"С каждым произнесенным словом наша ангажированность по отношению к миру становится все больше и больше".

Жан-Поль Сартр

"Признаком политической свободы является отделение политики от мировоззрения". Это сказал Ясперс - человек, который в принципе знал, что политика и мировоззрение неразделимы, но в силу известных травматических переживаний оказался склонен предпочесть "моральную безупречность" интеллектуальному вкусу. Если прочитывать его слова по существу, то они выглядят не положением политической теории, а эвфемизмом политической программы. Программы стерилизации, которая предполагает создать и всеми силами поддерживать некий санитарный кордон между "политикой" и "духом" - с тем, чтобы "политика" не могла больше востребовать ресурсы "духа" и осуществлять мобилизацию.

Ясперсов завет был сполна принят эпохой. Мы живем в атмосфере, где пространство циркуляции смыслов сегрегировано от пространства осуществления власти. Где "смыслы" бессильны, а "силы" бессмысленны. И где, следовательно, и то, и другое должно писаться в кавычках. Отсюда то неизгладимое ощущение нищеты, которое сопровождает разнообразные дебаты о "роли интеллектуалов" и о развитии институтов их общения. Единственным плодом подобных обсуждений привычно становятся констатации отсутствия заявленного предмета и, отчасти, - собственного отсутствия. На "круглом столе" в РГГУ оспаривать тезис, что "интеллектуальной журналистики нет", не взялся никто. Это небытие является, конечно, фактом информационного рынка, но в еще большей степени - фактом политической культуры. Причем не только нашей, такой ущербной-недоделанной, но вообще той современной политической культуры, которая отделяет "политику" от "мировоззрения" и тем самым, по тенденции, сужает пространство, где могли бы существовать влиятельные формы философского выражения актуальности.

Надо отдавать себе отчет в том, чем были бы эти формы, если бы они были. Я полагаю - не чем иным, как питательной средой политического радикализма. Интеллектуальный дискурс, как таковой, просто не может схватывать политику иначе, чем в аспекте ее мировоззренческих предпосылок, то есть в аспекте ее тотальности. Но это и есть радикализм (кажется, Лукач определял революционность как целостность в отношении ко всякому опыту жизни...)! Впрочем, разве нельзя сказать, что политика тотальна на самом деле, а не только в опыте радикалов?.. По существу, это просто социологический факт. Бесполезно оспаривать Мангейма, когда он пишет: "каждая политическая точка зрения... в каждом данном случае означает одновременно законченное мировоззрение"; "формировать политическую установку означает определить то отношение к миру, которое проникает во все сферы жизни". Но в таком случае, как возможна иная политика помимо радикальной?..

Боюсь, что ответ слишком очевиден. Если всякая частная политическая позиция имеет целостные мировоззренческие проекции, единственная возможность не быть радикалом для политика состоит в том, чтобы не продумывать всех предпосылок и не делать всех выводов. То есть политику следует воздерживаться от мысли. Соответственно, интеллектуалу следует воздерживаться от позиции. И тогда можно быть спокойным насчет того, что "политика" и "мировоззрение" не оформят никакого целостного опыта. Психическим субстратом этой взаимной воздержанности иногда служат, конечно, совсем банальные вещи: с одной стороны, тупость, с другой - идиосинкразия. Однако в обоих случаях воздержанность может носить и принципиальный характер, характер принципа. Можно осмысленно воздерживаться от мысли или занимать позицию отказа от позиции. Последний случай вполне очевиден и проговорен не раз. Взять хоть интеллигентские манифесты Умберто Эко: "для действия, - пишет он, - требуется устранять полутона и двусмысленности... но интеллигентская функция состоит, наоборот, в том, чтобы выпячивать двусмысленности и освещать их". Не правда ли, типаж узнаваем: "интеллигент" культивирует свою импотенцию, дабы предохранять политику от нежелательных духовных беременностей. Что же касается ответной воздержанности (со стороны "политики"), то ее залогом служит умонастроение, описанное тем же Мангеймом: "бюрократический консерватизм", стремящийся "преобразовывать проблемы политики в проблемы управления".

Вообще, возможность того, что политическая власть имеет право быть чем-то большим, чем типом управленческой деятельности, в наши дни рискует выглядеть маргинальной. И все же, стоит иметь ее в виду, хотя бы в качестве рецидива исторического сознания. В последнем счете, выбор сводится к тому, видеть ли в политике область обеспечения условий жизни или область вершения ее смыслов. "Бюрократ", подменивший собой политика, с одной стороны, и "интеллектуал", взятый как ходячая двусмысленность, с другой, едины в том, чтобы предпочесть первое. Их замечательному симбиозу мы обязаны той ситуацией смысловой стерильности, которую ничто не мешает именовать "политической свободой", но которую точнее было бы назвать системой отчужденной политики. Эта система кажется прочной и подчас убийственно безразличной. Но, повторяю, чтобы преодолеть ее сопротивление, политику достаточно мыслить; а интеллектуалу - мыслить ангажированно.