Начало - здесь.

Большевики удачно сумели эксплуатировать стремление народа к европейской жизни, поддержав самообман культуры, что достигнуть этого возможно без личного усилия, порывом массы. Поэтому, сформулировав принципиально антизападный тип жизнеустроения - вождь, партия, массы, они поначалу стали сочинять символику, указующую на всеевропейский и даже интернационалистский контекст, но одновременно и на российское превосходство над мещанской Европой, а вскоре суть переворота проявилась и в смене ориентиров, в повороте - еще при Ленине - к идее националистического изоляционизма (насильственное присоединение - во имя коммунистической идеи - Закавказья, Средней Азии, Украины, а далее уж покорение и выселение народов, не принадлежащих, как говорят сейчас выученики тех лет, к "титульной нации"). Иными словами, фашистская ксенофобия была не просто в дальнейшем заимствована у Гитлера, она имела собственные корни. Причем именно в этом пункте большевики оказались историческими первопроходцами. По словам Г.П.Федотова, "не одна Россия, а весь мир может благодарить Ильича за создание фашистской системы государства"¹. В Сталине наиболее отчетливо, как полагал мыслитель, отразились евразийские черты ленинского фашизма. Характерно, что другой русский философ-эмигрант Ф.А.Степун уже в начале 20-х годов назвал евразийство русским фашизмом.

Евразийцы в 20-е годы прошлого века видели в империи большевиков возврат к империи Золотой Орды, возрождение ее. Сталин, кстати, апеллировал к наследию Московской Руси, к Ивану Грозному, то есть к Руси, ставшей правопреемницей Золотой Орды. Никакой правовой выучки европейского гражданского общества (за исключением явной имитации, чтобы показать, что у нас демократия лучше и выше, чем на Западе) народу дано не было. Более того, эта непросветленная законом стихия устраивала большевистских вождей. Стихия народной жизни была не в меньшей степени, чем самодержавие, заражена идеей "воли-произвола", а потому с железной необходимостью породила сталинизм - силу, способную произволом управлять, которая в этом произволе находила свое оправдание. Железный занавес, повешенный большевиками между Россией и Европой, был выражением все того же степного отторжения Руси от Запада.

Г.П.Федотов назвал сталинский режим ликвидацией марксизма. Марксизм, неожиданно победивший в стране, как считал Маркс, ему наиболее неподходящей, вернулся на Запад русским учением, русской идеологией. Он был вполне русифицирован еще Лениным, а при Сталине уже сумели, по словам Федотова, сделать "из Маркса оруженосца Александра Невского"², и дело было лишь за тем, "чтобы из триады национальных героев окончательно исключить Маркса и потеснить Пугачева в пользу Грозного"³.

То, что не удалось Сталину, проделала партийная элита последнего призыва. Самоубийственная политика идеологов горбачевского политбюро в известном смысле была прямым продолжением политики Сталина по русификации идеологии. Отказ от марксизма совпал с новым витком обращения к Западу, который тоже не принимал марксизм, хотя и по другой причине - видя в нем "русскую идею". Социальные и экономические причины якобы прозападной ориентации горбачевского правительства хорошо известны. За новую технологию надо было платить. Решили заплатить тем, что им самим мешало: остатками марксизма, который по самой своей сути был чужд партократическому паразитическому типу жизни. То есть хотели в очередной раз обмануть Запад. Вы нам технологию, а мы за это выкидываем на свалку давно опостылевший марксизм. Торг состоялся.

Но вместе с западной технологией открылся и западный образ жизни. И впервые, наконец, не только высшие слои, но вся Россия захотела жить так же. Причем, если образованные слои (демократическое движение и масса интеллигенции) сызнова возмечтала о свободе, демократии, правовом обществе, опираясь на высоколобую культуру Запада, то массовая западная культура сумела подействовать на сознание большинства населения, возжелавшее жить по законам общества потребления, чтоб все было.

К развалу же империи, надо заметить, привели скорее не европеистские, а националистические идеи. Европеизм требовал лишь экономической и личной свободы. Отдать Западу соцстраны - жест демократический или националистический? А прекращение войны в Афганистане? Ведь кричали же националисты, что все это обходится нам слишком дорого. Валентин Распутин, как помнится, грозил республикам, что Россия тоже может потребовать независимости от общесоюзного руководства, перестанет помогать другим, а займется утверждением своей национальной идеи. Так и произошло. Россия потребовала суверенитета и отделилась от себя самой, развалила свою собственную державу, собиравшуюся столетиями. Еще К.Леонтьев, впрочем, назвал национализм орудием всемирного разрушения, имея в виду кризис империй.

Партийных функционеров, которые стали посещать церкви, под телеглазом, со свечкой в руке, демонстрируя свою "национально-православную духовность", в народе прозвали подсвечниками. Очевидна попытка реанимировать православие, чтобы иметь идеологию, с помощью которой можно управлять народом в изменившихся условиях. Но православие не способно ни удержать империю от развала, ни сохранить единство России, половина населения которой - иноверцы. Больше, чем евразийство, но меньше, чем марксизм, православие способно санкционировать и контакты с Западом. Тем менее на то способно авторитарно-самодержавное правление, о котором вздыхают самые разные политические группы. Не случайно обе революции 1917 года с их отчаянной попыткой прорыва в западную жизнь были вызваны как раз стагнационными тенденциями русского самодержавия, настроенного националистически и антиличностно, с постоянной попыткой купировать всяческую самодеятельность. А европейской самодеятельности хотели. Поэтому в Феврале мы - "самое свободное государство" в Европе, в Октябре - самое пролетарское и марксистское, а в этом смысле, как казалось, и более последовательное в осуществлении европейской мечты о коммунизме, чем сама Европа. К несчастью, эти ориентации на идеологическую перестройку национальной ментальности оказались плохо работавшими. Идеология всегда умела мимикрировать, прикрывая реальные интересы тоталитарного режима.

Сегодня ситуация совершенно иная. Мы по привычке советской пропаганды называем изобилие товаров в магазинах выражением "буржуазной идеологии потребления". Между тем, это впервые представившаяся для большинства возможность свободного выбора, без необходимости унижаться за единственную пайку хлеба, единственную пару башмаков, которые тебе могут выдать, а могут и не выдать. Дело в том, что реализация свободы в быту (свободный выбор) для масс означает первый шаг к духовной свободе. Обратная ситуация, ситуация тотального распределения, как показал Дж. Оруэлл, приводит только к уничтожению личности. Сегодняшний правительственный заказ на новую идеологию есть весьма тревожный симптом. Идеология свободного человека, реализующего свои способности во всех сферах бытия, уже давно дана европейским принципом развития. Разумеется, откаты от этого принципа продолжаются и в нынешней Европе, не говоря уж о вчерашней (фашизм). Но сам принцип "самостоянья" человека и народа остается тем не менее фундаментом христианско-европейских ценностей. И в этом контексте нормально желание независимой жизни - без унижения голода и нищеты. Нищета низвела в ничто русских самородков, от которых остались только слабые намеки на их возможности (вроде изобретателя паровой машины Ползунова). Свободный досуг, необходимый для духовного производства, предполагает, разумеется, не роскошь, но известный материальный достаток. Жить без нужды - простительный грех, ибо антитеза жизни - это война и смерть.

Нормальная жизнь, без тотального перевеса над другими, а с достоинством равного - вот основа возможного европейского бытия России. Это предполагает и иную структурировку страны, прежде всего - опору на собственные силы и отказ от упований на чужую помощь, которая-де решит наши проблемы.

В отличие от "материальной культуры", высокая русская культура давным-давно связана с европейской. Не стали ли Шекспир и Бальзак, Бетховен и Гуно, Данте и Гете, Платон и Кант (перечисление может быть бесконечным) соучастниками духовных размышлений в России, по крайней мере - в последние два века?! Напомню рассуждение Достоевского ("Зимние заметки о летних впечатлениях"): "Ведь все, решительно почти все, что есть в нас развития, науки, искусства, гражданственности, человечности, все, все ведь это оттуда, из той же страны святых чудес! Ведь вся наша жизнь по европейским складам еще с самого первого детства сложилась. Неужели же кто-нибудь из нас мог устоять против этого влияния, призыва, давления? Как еще не переродились мы окончательно в европейцев? Что мы не переродились - с этим, я думаю, все согласятся, одни с радостию, другие, разумеется, со злобою за то, что мы не доросли до перерождения"⁴. Думается, Достоевский тут не очень-то прав. Конечно, мы отвечали на свои вопросы, но отвечали уже по-европейски. Не случайно, сам Достоевский (как и Пушкин, и Чехов, и Чайковский, и Врубель, и др.) стал фактом именно европейского самопознания и самосознания. Ибо творчество великого русского искусства вырастало на основе христианства. Не забудем же того, что мы, как и западные европейцы, - христиане. И того, что основная парадигма европейского развития - духовное единство разнообразия. И русские мыслители и художники - важная составляющая европейской духовности. Как раз на уровне высокой культуры контакт России с Западом состоялся, и он прочен.

Но поможет ли нам Запад приобщиться к его порядку? И как он может помочь? Это, быть может, важнейшая сейчас для нас проблема. Легко сказать, что мы принимаем модель потребительского общества. Как это сделать, однако? Ведь идеология потребления предполагает упорный, каждодневный, прилежный труд. Способны ли мы от паразитического степного восприятия Запада как объекта грабежа и дани (даваемой либо под угрозой, либо по нищенскому молению, тоже сопряженному с угрозой: попробуй не дать - мы развалимся и весь мир взорвем!) перейти к нормальному, равноправному контакту с ним? Для такого контакта необходимо проращивать в себе заглушенную веками рабства европейскую ментальность. Можно и так поставить вопрос: способны ли мы принять западную помощь? Ведь принять - это тоже надо уметь.

Мы мечтаем с помощью Запада сразу, вдруг зажить так же, как живут самые развитые страны. Надеемся, что нам построят "материально-техническую базу капитализма". А уж она потом сама заработает. Как показывает история, такого не бывает. Любая европейская страна, входя в систему европейского типа жизни, должна была это делать сама, исполнившись смирения, терпения и выдержки, предощущения долголетнего упорного труда.

Так поможет ли нам Запад? Надеяться, что благодаря западным посылкам или даже инвестициям мы вдруг станем жить так, как живут там, нелепо. Рывком, сразу и вдруг ничего не получится. Можно принимать Запад за некий принцип (понимая его собственную еще недостаточную вестернизированность, то есть не случайность появления европейского фашизма в прошлом столетии - по сути совсем недавно), но не за ближайшую достижимую цель. И помнить, что у нас была своя история и исходить мы должны из своих возможностей.

Примечания:

¹ Федотов Г.П. Октябрьская легенда. // Федотов Г.П. Защита России. Paris. 1988. С.151.

² Федотов Г.П. Александр Невский и Карл Маркс. // Там же. С. 93.

³ Федотов Г.П. Как Сталин видит историю России // Там же. С. 142.

⁴ Достоевский Ф.М. Собр. соч. В 30-ти т. Т. 5. Л., 1973. С. 51.