Русский Журнал / Политика /
www.russ.ru/politics/20020118-re.html

Общество жертв
Заметки по следам недели

Михаил Ремизов

Дата публикации:  18 Января 2002

"Всякая аристократическая мораль отличается нетерпимостью..."

Фридрих Ницше

Распря "индивидуалистов" и "общинников" принадлежит позапрошлому веку. Да и тогда она выглядела плоско, оставляя за бортом общественной полемики наиболее цельных мыслителей типа Константина Леонтьева, который сказал, что "индивидуализм губит индивидуальность". Леонтьев "дифференциалист". И если уж говорить о "политкорректности", то трудно вообразить более радикальное отрицание ее основ, чем то, которое исходило от этого реакционного поэта "цветущей сложности".

Либерализм вообще слишком привык спорить с социалистами, то есть с людьми, доводящими его собственные эгалитарные предпосылки до надрывной искренности. И схема "индивидуализм" versus "коллективизм" как нельзя лучше накладывается на этот внутренний спор. Не случайно в финале развернутой Тимофеевским речи о пользе политкорректности как-то из-за угла, на правах удобного недруга, выскакивает Зюганов: отрицающий права "меньшинств" коллективист и "общинник". Порицание Зюганова выливается в стандартный культурологический приговор: "Западная любовь к меньшинствам, наверное, истерична, но она, по крайней мере, последовательна. Множественность, принципиально не сводимая к чему-то общему, есть такое же неотъемлемое свойство несовершенной земной юдоли, как смена времен года. С признания этого факта начинается гражданское общество - мир дан человеку в раздельности вещей и явлений. Но в России наоборот: именно с отрицания этого факта все всегда и начинается".

Ну, на этот раз мы начнем с отрицания другого факта. А именно, того, что культ меньшинств равнозначен признанию нередуцируемой множественности мира. Прежде всего, здесь есть понятийная небрежность. Ведь ясно, что "меньшинства" совсем не суть "множественность, принципиально не сводимая к чему-то общему". Наоборот, меньшинство заведомо подведено подо "что-то общее" - и следующим жестом выведено из-под него. Чтобы рассмотреть группу как, к примеру, национальное меньшинство, мы должны исходно иметь в виду вмещающий контекст национального государства и затем выделить ее как "внутреннее иное". Этот выводящий жест является по модальности раскалывающим. Расколотость - нормальный момент жизни. Но с какой стати делать на нем идеологический акцент? Это уже "декаданс", если угодно. Западный культ меньшинств - это не культ цветущей множественности, а культ расколотой целостности. Или вы не чувствуете разницы?

То, что речь идет именно о политическом культе, не вызывает сомнений. Попытка свести политкорректность к тривиальному факту этикетных рамок (Тимофеевский что-то говорит о сморкании в занавеску, о ноже и вилке etc.) бьет мимо цели. Соль феномена не в этикете обхождения с меньшинствами, а в акте политизации этого этикета - от имени публичного культа меньшинств.

Культ меньшинств диалектически противоречив. Последовательная эмансипация меньшинства, в самом деле, предполагает, что оно перестает быть меньшинством - то есть перестает фигурировать как таковое. Выделить в группе меньшинство можно по любому произвольно взятому признаку. Но дискриминационное понятие меньшинства действует лишь на основе особого рода признаков: воспринимаемых как значимые, рубежные, проводящие между людьми черту. Так вот, эмансипация дискриминируемого меньшинства необходимо связана с нейтрализацией того признака, на основе которого оно выделено. Мы видим это на каждом шагу. Политкорректные антропологи любой ценой доказывают антинаучность расовых различений (человеческих рас не существует - сегодня это официальная позиция буржуазной науки). Мастодонты гендерных теорий настоятельно поясняют, что половые различия и "сексуальные ориентации" являются результатом социокультурного программирования, и "следовательно" (откуда берется это "следовательно" я не знаю, но оно остается фактом), могут быть предметом произвольного отношения и свободного выбора сознательного (то есть способного избавляться от "предрассудков") индивида. Теоретики мультикультурализма заклинают, что этнические и культурные свойства людей не имеют никакого значения с точки зрения их гражданства. Все это и есть нейтрализация различий: процесс, обратный дифференциации. Ибо "множественность", признанная на сто процентов, всегда содержит в себе элемент иерархий.

Мышление, в поле которого действуют принципы "политкорректности", не придает различию онтологического статуса, статуса бытийственных рангов. Эта философия говорит нам, что, да, все мы не похожи друг на друга, но по сути тождественны и равны: в качестве людей, обладающих "человеческой сущностью" (спасибо христианству); в качестве существ, испытывающих боль (спасибо Глюксману); в качестве остаточных продуктов собственной деконтсрукции, в результате которой обнаруживается, что показать пальцем на "Чужого" невозможно, потому что ты сам лишь подвижный конгломерат комплексов и вымышленных конструкций, то есть "ты сам себе - чужой" (спасибо Кристевой).

Но главное, эта философия говорит нам, что мы все равны в качестве потенциальных жертв.

И здесь мы можем вернуться к статье Тимофеевского, где основную роль играет именно этот последний аргумент. Дело не только в том, что тактичность по отношению к "абсолютному меньшинству" автор объяснил страхом воспитанных людей оказаться в его положении. Дело в том, что аргумент к самосознанию жертвы служит для всей статьи фоном и образует определенную философию общества. "Тщательно регламентированная, занудно прописанная забота о меньшинствах гарантирует от неловкости всякого. Это только правила поведения - как и положено, насквозь фальшивые и лицемерные. Но других не бывает, общество по определению лицемерно и правила его по определению фальшивы".

Самое время спросить - что это за "определение"? Прежде всего, ясно, что речь об "обществе", определенном по Теннису: в противовес органическому "сообществу". Кстати, "общинник" вовсе не потому отрицает "политкорректность", что хочет всех подстричь под один горшок, а потому, что отказывается считать социальный универсум, в котором живет, - формальным. Он наделяет свое общество душой (то есть индивидуализирует его) и ощущает его как пространство, где вершится судьба. Отсюда и неизбежная нетерпимость к появлению оскорбляющих "дух" этого пространства фигур.

Что же касается восприятия общества как этикетного формата, как "внешней рамы" для "внутреннего мира", то оно предполагает вполне определенную, донельзя осязаемую личностную стратегию. Не сказать, чтобы это был эскапизм, скорее - эпикурейская атараксия, религия внутреннего покоя, которой нужно от общества только одно. В статье Тимофеевского это звучит рефреном. Что нужно друг от друга этим людям, скучковавшимся в городские толпы? В последнем счете - быть оставленными в покое. Каждый говорит обществу: "laissez faire". И любой доморощенный локк спешит пояснить: чтобы мы могли друг друга "оставить в покое", нам нужно вступать в сложные системные связи. "Заключив общественный договор", люди нейтрализуют угрозу, исходящую от других. В общество, помысленное на современный лад, заведомо встроена эта пассивная установка. Испуг жертвы. "Общество" - это общество жертв. Ну а "политкорректность" - просто один из поздних плодов заключенной ими круговой поруки...

Какой антоним мы подберем к слову "жертва"? Неужели "палач"? Но это всего лишь очередное словечко из обихода общества жертв, одно из пугал в их огороде. Кстати, как бы там ни клеймили у нас "акул капитализма", основной фигурой либеральной антропологии является человек-овощ. И даже "акулы" пытаются изобразить, что у них на зубах не кровь, а кетчуп. Отсюда довольно неприятные фигуры капиталистического лицемерия. И отсюда невыразимое превосходство военной аристократии перед буржуазией. Всякая аристократия представляет собой противоположность "обществу жертв", она является - хищнической.

Характерно, что Тимофеевский, вслед за Линчем, усматривает зародыш "политкорректности" в нравах "высшего света", не обращая внимания на то, что последний является остаточным продуктом деградации аристократизма. Весь неподражаемый такт и все высокие презумпции, принятые аристократией внутри своего круга, проистекают отнюдь не из осознания того, что каждый может стать жертвой дискриминации. Наоборот, этика существует здесь как залог взаимного уважения хищников, которое является одновременно осторожностью - поскольку другой действительно опасен - и самоуважением - поскольку в другом приветствуют собрата по породе.

Этика хищников основана на ощущении ранговых различий. А также на указании таких свойств и движений, которые могут поставить человека ниже всяких ранговых различий. Именно эта дифференциалистская этика, а отнюдь не пресловутый инстинкт "коллективиста", лежит в основе консервативного отрицания всеобъемлющей толерантности.

Под конец тоже сошлюсь на "Медный всадник". "Евгений, бедный, бормочущий "ужо тебе" всепронизывающему единству, - первый русский Человек-слон", - пишет Тимофеевский. В этой, казалось бы, привычной трактовке коллизии поэмы скрыто непонимание кардинальнейшей для меня вещи. Конфликт Евгения и медного Петра - это не конфликт маленького человека и "всепронизывающего единства". Это конфликт маленького человека и большого человека. Мощь последнего настолько велика, что переходит на язык всеобщности. Язык бронзовых форм. И мы видим, как мертвый лев побеждает живую собаку. Что это, если не торжество неустранимого даже смертью Различия?