Русский Журнал / Политика /
www.russ.ru/politics/20020121-den.html

Существует ли социальное расслоение в современной России?
Михаил Денисов, Виктор Милитарев

Дата публикации:  21 Января 2002

Вот сосед прикинулся банкиром,
Пьет "Клико", к валютным ездит дамам,
Правда, Сартра путает с сортиром,
А Ван Гога путает с ван Даммом.

Вот другой сосед - тот люмпен неприличный,
Бедный Йорик, жертва пьяного зачатья,
Для него Бодлер с борделем идентичны,
Ну а РЭмбо и РембО - родные братья.

Тимур Шаов

Тезис Л.И.Брежнева о новой исторической общности - "советском народе" - в российской прессе уже лет десять-пятнадцать изображают как некий анекдот, стоящий в одном ряду с "экономной экономикой", "развитым социализмом" etc. и якобы изобличающий начетничество и тупость советских коммунистов и их вождя. Но как раз этот тезис совсем не глуп и во многом сохраняет свое значение до сих пор.

В семидесятые годы в Советском Союзе, так сказать, "окончательно" сложилось бесклассовое и, так и подмывает вымолвить, "бесстроевое" (совсем не случайно это слово пришло в голову Войновичу) общество - и притом бесконечно далекое от общественных идеалов анархистов, марксистов и революционных социалистов. Классов в нем не было не потому, что, мол, интересы всего общества стали сильнее классовых интересов и классы слились в единое целое, и не потому, что хозяйственная и трудовая деятельность якобы стала у всех почти тождественной по типу, а совсем по другой причине. Дело было в том, что к тому времени в советском обществе не осталось никакой сколь-нибудь значимой солидарности: ни в малой ячейке трудового коллектива, ни в рамках предприятия, ни по отношению к людям сходных профессий, ни в профессиональных сообществах. Расцвел прямо-таки махровый индивидуализм.

И спустя четверть века в России и большинстве других бывших советских республик положение практически не изменилось - несмотря на кардинальные перемены в отношениях собственности и на колоссально увеличившуюся поляризацию доходов.

У нас по-прежнему нет никакого рабочего класса - вместо него имеется абстрактная совокупность людей рабочих профессий. Ведь как ни определяй классы: в связи ли с отношениями людей в сфере собственности, по месту ли в системе разделения труда, в зависимости ли от личных доходов или же как-то иначе, - без своей основы, то есть без классового самосознания, они существовать не могут. А у почти каждого рабочего в России вместо этого имеется лишь осознание узко понимаемой личной выгоды, часто дополняемое неким патриотизмом и государственничеством. Нет у них ни коллективизма, ни локальной (внутри предприятия, цеха, лаборатории и т.п.), ни глобальной (между предприятиями, профессиями - внутри России и за ее пределами) солидарности. В самом деле - не называть же коллективизмом панический страх потерять работу, который приводит к почти непрерывному внутреннему согласию лизать задницу начальству.

Помимо тех примеров, что были приведены в нашей прошлогодней статье в "НГ", это доказывают примеры массового поведения. Так участие широких масс населения в играх финансовых "пирамид" было довольно-таки осознанным. При этом каждый понимал, что выиграть можно только за счет проигрыша большинства других. Зато случаи действительных проявлений солидарности в рамках одного предприятия чрезвычайно редки, а примеров эффективной солидарности между работниками разных предприятий почти нет (удается вспомнить разве что шахтерские забастовки).

Разительный контраст с этим поведением демонстрируют рабочие в западных странах. Даже не забираясь в далеко отстоящую от нас политическую культуру самых развитых стран, можно привести примеры польской "Солидарности" в восьмидесятые годы, румынских и албанских отчасти успешных протестов против непопулярного экономического курса в девяностые годы и теперешнего стихийного народного восстания в Аргентине. Можно определенно сказать, что солидарность и коллективизм для западного рабочего - это базовые "инстинкты". А в России рабочие в большинстве поддержали приватизацию начала девяностых (почти каждый безосновательно надеялся что-то выгадать от нее), никак не отреагировали на залоговые аукционы, безропотно (точнее, все, что они делали, так это роптали в своем кругу и вздыхали) снесли дефолт 98-го года.

Но в России нет и класса капиталистов. Российские собственники и богачи точно так же индивидуалистичны и легко предают абстрактный для них классовый интерес в пользу надежд на сиюминутную личную выгоду. Например, когда начались работы по созданию закона о рекламе, ни одна из заинтересованных частных структур не поддержала предложения о выработке единых позиций, более того, все они отвергли предложения о помощи в лоббировании выгодных рекламодателям и рекламным агентствам законодательных положений. Каждый либо имел свои частные отношения с Кремлем, либо надеялся их приобрести. Довольно глупо, что эти "полужуравлиные" отношения представлялись им жирной синицей в руках, зато инфраструктурные, то есть более надежные, механизмы закона представлялись угрозой текущей выгоде, а будущая возможная выгода от этих механизмов казалась чем-то эфемерным и утопичным. Тут наши собственники трогательно совпали с неимущими массами, которые в свое время поддержали ваучерную приватизацию, а не приватизацию с именными чеками, так как ваучеры - в отличие от именных чеков - позволяли собой свободно торговать, да и просто давали возможность немедленно получить за себя "живые деньги".

Стереотипы поведения наших новых богатых разительно отличаются от стереотипов поведения западных капиталистов. Наши новые богатые нацелены в первую очередь на "роскошное потребление" и конкурирующую его демонстрацию. Но и здесь они не только повторяют традиционные архаичные формы, описанные Вебленом в его "Теории праздного класса", а выработали нечто свое. Например, наши богатые такие же толстяки, как и бедные в Америке. И причина этого одна и та же: и те, и другие просто-напросто обжираются. Только бедняки в Америке едят сравнительно недорогую пищу, а наши богачи - дорогую. Можно сказать, что они перешли с традиционного для России стандарта в 150 граммов мяса во втором блюде на массовый американский четырехсотграммовый стандарт. Еще один пример, обрисовывающий их нравы, дает рассказанный Татьяной Эрнестовной Шлихтер анекдот о разбогатевшем мальчике из деревни, который строит многоэтажный дом, предусмотрительно отводя в нем место для коровы.

С интеллигенцией в России дела обстоят точно таким же образом. Она также не имеет навыков и инстинктов классовой и внутрикорпоративной солидарности и постоянно проявляет сиюминутно-недальновидный индивидуализм того же самого типа, что и наши новые богатые и новые бедные. Самым характерным примером служит развитие дел в кинематографии в конце восьмидесятых - начале девяностых. Почти все кинематографисты дружно возжелали тогда выйти из-под крыла государства и приватизировать отрасль - каждый в тайной надежде, что уж он-то выплывет и еще дополнительно преуспеет благодаря своей талантливости, ну а всякие там бездари - что ж, пусть тонут. И многие, не стесняясь, высказывали эти идеи вслух. В итоге же в большинстве выплыли совсем не те, которые так рассчитывали обогатиться. Здесь кроме эгоцентризма и святой веры в заслуженное награждение таланта при рыночных отношениях проявилось и глубокое непонимание ими "концентрического" характера всякой творческой деятельности. Если нет поддержки государства, то никакое искусство не может быть по настоящему живым и экономически эффективным без, во-первых, удовлетворительного существования не только гениев и талантов, но и - что важнее всего - просто ремесленников, набивших руку, и, во-вторых, без сети фанатов-поклонников с развитыми инфраструктурами, включающими как минимум ежегодные съезды и конференции, периодические любительские и профессиональные журналы, систему клубов и т.п.

Западная интеллигенция точно так же, как другие классы западного общества, находится на целую эпоху впереди. Например, на защиту Дмитрия Склярова встало не только программистское сообщество Америки и Европы, но и многочисленные правозащитные организации. И постоянно во всех подобных случаях западная интеллигенция демонстрирует подобный подход, соединяющий повседневную готовность реализовывать свои ценности и идеалы и превентивную защиту своих долговременных классовых и профессиональных интересов.

Отечественные кампании диссидентов в свою защиту, с которыми по типу сходны теперешние кампании в защиту Пасько и Лимонова, вовлекали и вовлекают довольно узкие группы, и в них, как правило, мало профессионального интереса. По контрасту с этим правозащитные кампании начала двадцатого века в России были по-настоящему массовыми. Трудно также представить, чтобы нынешние деятели в знак протеста отказались бы от членства в Академии наук. Ну, Березовский, возможно, это и сделает, а кто еще?

Если традиционных классов у нас нет, то что же все-таки у нас есть?

Во-первых, имеется радикальное различие между людьми в инстинктах командования и подчинения, о котором говорилось в нашей вышеупомянутой статье в "НГ" и которое делит общество на классы в, так сказать, теоретико-множественном смысле, то есть индивид входит в такой-то класс в зависимости от обладания тем или иным свойством. Их можно назвать, применяя термин Б.П.Курашвили, социально-психологическими классами. Только природа этих классов не совсем такая, как это представлялось Курашвили, - на самом деле, члены этих классов определяются по типу их участия в "молекулярных" отношениях власти. И классов этих вовсе не так много, а всего два: класс "по жизни" командующих и класс слушающихся (нейтральный же тип и переходные типы относительно малочисленны, и назвать их классами можно лишь доводя до крайности теоретико-множественную метафору). Оба эти класса атомистичны и не образуют того более сильного, чем простая совокупность, единства, которое достигается в традиционных классах за счет солидарного классового самосознания.

Во-вторых, у нас есть несколько кажущихся непохожими друг на друга субкультур, среди которых наиболее характерны субкультура номенклатуры, субкультура криминалитета, субкультура интеллигенции и субкультура рабочих. При этом в последние годы несколько субкультур интеллигенции: демократов, коммунистов и патриотов - снова практически слились в одну интеллигентскую субкультуру, и этому не смогла помешать субэтническая заостренность отношений. Например, "патриотические" и "демократические" писатели-фантасты пишут почти в одинаковом стиле, используя схожие литературные и мировоззренческие приемы. Иностранец, читающий в переводе их произведения и не знающий, к какому "лагерю" они принадлежат, сможет их политико-этнически классифицировать далеко не всегда, да и то только по намеренно вставленным авторами политико-литературным историческим намекам.

Но различие между всеми субкультурами достигается только за счет различий в языке - каждый "ботает по своей фене". Если же осуществить "перевод", то перед нами окажутся совершенно одинаковые люди. Отличаются они лишь уровнем (и способом) потребления: скажем, богачи из всех субкультур, включая рабочих, все как на подбор толстяки. Дальнейшее обоснование этой одинаковости, выходящее за пределы одних лишь "молекулярных" отношений власти, - тема для отдельного разговора.

А на вопрос о социальном расслоении в России можно ответить так: развитых общественных слоев, обладающих нетривиальной внутренней структурой, в России нет, а есть только самые примитивные "подмножества", в которые люди входят или не входят в зависимости от обладания или не обладания тем или иным свойством.

Для описания самых базисных структур нынешней России в основном не подходят ни собственно социологические метафоры, ни даже биологические. Широкий простор открывается только для физико-математических. Например, кроме теории множеств в дело тут может вступить статистическая физика, так как именно она описывает "атомизированные" системы, состоящие из частиц нескольких сортов. Причем социально-психологические классы больше похожи на квантовую, а не на классическую систему, благодаря присущей членам этих классов "стадной когерентности", состоящей в том, что члены каждого класса реагируют на "раздражители" массово одинаково вслед за теми членами, которые отреагировали первыми. В основе этих лавинообразных процессов лежит не единство общих ценностей или общего интереса, а простое выстраивание вслед за теми, кто уже "сориентировался". Выстраивание это происходит очень быстро, за счет какого-то "чутья", которому не требуется достоверного знания о тех, кто успел сориентироваться быстрее. Это немного напоминает выстраивание доменов в ферромагнетике.

Следует отметить, что уже сейчас имеются далеко идущие попытки трактовать российскую экономику методами, заимствованными из термодинамики и статистической физики.