Один из французских, с позволения сказать, левых интеллектуалов заявил однажды: "когда мне говорят, что деление на левых и правых более не имеет смысла, я сразу понимаю, что этот человек - не левый". Замечание весьма проницательное и многозначительное. А ведь в самом деле, невзирая на исчерпанность классических лево-правых дискуссий, на дискредитацию больших левых проектов, невзирая на очень многое, налицо влиятельные идеологические фракции, которые упорствуют в том, чтобы идентифицировать себя как "левых" и ощущают пристегнутый к ним ярлычок как известного рода сущностную определенность, как талисман, позволяющий осуществлять различение духов.

Вот, например, Хабермас. "Как и прежде, - пишет он, - духов различают по тому, держатся ли они за - пусть и нереализованные интенции Просвещения или же отказались от проекта модерна". Записать всех тех, кто "держится" за Просвещение, в левые ряды - это было бы, возможно, слишком громоздко. Но по существу довольно верно - если уточнить, в чем именно заключаются его "пусть и нереализованные интенции". Я бы свел их к идее освобождения через рефлексию. Освобождения от чего? - от общества, поскольку оно предстает как неразумная или полуразумная сила, то есть как сила, воздействие которой на индивида не основано на свободном осознании ее необходимости. Эта установка на освобождающую рефлексию тесно связана с тем, что называют "оптимистической антропологией". Адресат Просвещения "по сути" должен быть непременно "добр" - чтобы, освободившись от бессознательного и порабощающего давления институтов порядка, следующим шагом разумно осознать их необходимость и благонамеренно вернуть им мандат. В противном случае работа освободительной рефлексии обречена выглядеть подрывной работой. "Реальное государство, - пишет левачески настроенный Слотердайк, - нуждается в слепых субъектах, тогда как общественное объединение может пониматься только как коммуна пробудившихся индивидуальностей".

Звучащая в словах Слотердайка утопия служит общим знаменателем для всех левых фракций, давая жизнь и пресловутой "свободе", и пресловутым "равенству" с "братством". Какой бы изощренности ни достигала левая социологическая мысль, она оставалась левой именно постольку, поскольку на заднем плане сохраняла эту заветную, всегда "пусть-и-не-реализованную" освобождающую интенцию - антисоциологическую по сути. Недаром Альтюссер констатировал "научно-теоретический провал" в Марксе, то есть разрыв между гуманистической утопией освобождения и антигуманистической структурной наукой. Для самого Альтюссера эта раздвоенность стала причиной личной психопатической драмы; что касается Маркса, то драма его раздвоенности имеет, мягко сказать, превосходящий масштаб.

Итак, исходный шаг левой идеи - деконструкция "неразумного" общественного порядка. Ее завершающий шаг - реконструкция общественного порядка на "разумной" основе. Однако что достигается этим переформатированием общества? Левые сказали бы - "преодоление отчуждения". В "реальном государстве слепых субъектов" власть, которой обладает общество, была отчуждена от индивида в той мере, в какой покоилась на элементах бессознательности. Только в этих зонах организованной бессознательности индивид мог подвергаться тем воздействиям, от которых левые хотели бы его освободить: господство, не сводимое к функциям полиции или управления; война, не имеющая ничего общего с его интересами; религиозный гнет, подавляющий его индивидуальность... Можно назвать сколько угодно таких феноменов, ненавистных левому аффекту, но во всех случаях субъектом, который заинтересован в поддержании дифференцированной системы социальных обманов и самообманов, оказывается власть. А формой жизни, которая уходит корнями в эту область организованной групповой слепоты, является политика. Она метарациональна и репрессивна. И если понимать индивида как автономную ячейку свободного разума, то политика обречена выглядеть областью его отчуждающей экзистенциальной эксплуатации. Ей заведомо нету места в обществе, организованном на "разумных" началах.

То есть левая идея по своей интенции антиполитична. Именно поэтому "основной вопрос" о левизне таков: как возможна левая политика? Что происходит с левым освободительным импульсом в стихиях коллективной борьбы и лабиринтах цинического господства, куда он неизбежно попадает, достигнув определенной силы? В унисон с левыми, в память об общем отце, назовем это диалектикой: диалектикой реализации, по иронии которой левое вновь и вновь обречено становиться правым. Наибольшее уважение вызывают именно те фигуры левого синклита, которые имеют мужество пребывать в эпицентре этого "диалектического" противоречия, в отличие от своих "соратников" - шипящих или молящихся на них из гетто критической рефлексии, нонконформистского искусства или профсоюзной торговли. То есть из гетто незамутненной левизны, где можно поддерживать "левую политику" как левую и осуждать ее как политику.

По существу, за свое желание освободить общество от встроенной в него системы идеологического обмана левые платят тем, что обманывают себя. Они упраздняют элиту с тем, чтобы получить элиту - более отвязную. Упраздняют войну с тем, чтобы получить войну - более беспощадную. Упраздняют государство с тем, чтобы получить государство - более тотальное. Упраздняют систему идеологических покровов, чтобы получить ее назад - обновленную. С некоторых пор не замечать этого диалектического перерождения стало невозможно. На него красноречиво сетует тот же Слотердайк: "При социализме официально практикуется такое прекращение индивидуальной рефлексии, о котором уже давно мечтают консерваторы и неоконсерваторы Запада. Там с захватывающей дух радикальностью практикуют муштру, основанную на автоматическом усвоении ценностей... Не напрасно великий консерватор Арнольд Гелен выражал восхищение Советским Союзом...".

Действительно, не напрасно. "Для консерватора все вещи рождаются вновь". Огненные кони революции и даже перекладные клячи реформ (которых "не меняют на переправе") втайне от себя скачут по кругу вечного возвращения консервативных констант. Но если левизна - лишь способность обманываться относительно результата, то не лучше ли сразу желать его добровольно? "Судьбы не избежать, но прозорливых она ведет, а строптивых тащит за волосы". Разница между левым и правым политиком, думается мне, заключена только в этой модальности внутреннего осознания. В бессоннице Инквизитора. В немой улыбке, которая затаилась в поросли сталинских усов.