Первоначально слово "колония" означало "поселение" (что до сих пор проявляется в словосочетаниях типа "колония грибков" или "колония строгого режима"). Древние римляне не смешивали понятия "колония" и "провинция". Смешение это возникло уже в эпоху, последовавшую за Великими географическими открытиями: европейцы не просто селились на новых землях (образуя колонии), но и присоединяли эти земли к метрополиям (образуя провинции). Сегодня "колонией" - в прямом или переносном смысле - именуют зависимую территорию. Этот смысл я и буду вкладывать в слово "колония", полностью дистанцируясь от смысла изначального.

Пример европейского колониализма показал, что военное обеспечение зависимости не является достаточно надежным: практически все "классические" колонии так или иначе освободились от своих метрополий - в результате вооруженных восстаний. Процесс деколонизации оказался неизбежен вследствие внутреннего целевого противоречия: колония считалась успешно развивающейся в той мере, в какой не требовала для своего развития дополнительных средств метрополии, обходясь средствами "подножными". С другой стороны, сам смысл колонии - служить источником тех или иных ресурсов для метрополии. В результате получалось, что развитая колония, вполне самостоятельное образование, вынуждена чем-то делиться с другим самостоятельным образованием - метрополией. Подобное положение можно было поддерживать военным путем, однако и разрушить можно было тем же - военным - путем...

Такой упрощенный взгляд на историю колониализма породил упрощенную же трактовку причин, по которым в колониях возникали бунты. Объяснения бунтов зачастую сводились к "справедливому негодованию" обитателей колонии, вызванному "грабительскими действиями" метрополии. Но как тогда объяснить существенное запаздывание, промежуток времени между моментом достижения колонией экономической самостоятельности и моментом бунта?

Чтобы это понять, следует обратиться к современной колонизаторской практике, которая вся происходит по "толлинговой" схеме (в кавычках, поскольку речь идет о весьма широкой и выходящей за пределы экономики трактовке слова "толлинг"). Самый простой вариант - толлинг в чистом виде: на некой территории организуется производство, сырье для которого поступает из метрополии и продукты которого также уходят в метрополию. Местные жители не могут национализировать предприятие, поскольку колониальная зависимость здесь связана не с военными силами метрополиями, а с вопросами сырья и сбыта.

В реальности схема эта обычно куда сложнее. Предприятие может формально принадлежать жителям колонии, а зависимость может осуществляться просто за счет неизбежной включенности предприятия в некую глобальную производственную схему, не сводящуюся к определенному виду сырья и сбыту всей продукции. "Глобализация", как видите, вполне тождественна неоколониализму - о чем уже сказано так много, что нет смысла воспроизводить риторику антиглобалистов по тысячному разу. Главное здесь - понять, что цель развития современной колонии в корне отличается от цели развития колонии "классической": самостоятельное существование современной колонии невозможно ни при каких обстоятельствах. При этом речь идет не только об экономике. Метрополия экспортирует в колонию смыслы и принципы. "Колонизация сознания" происходит благодаря навязыванию жителям колонии определенной "сетки" опосредования мира (например, дихотомий "консерватизм-либерализм" или "демократия-авторитаризм", да и, пожалуй, такая дихотомия, как "добро-зло", также является частью "толлинговой схемы"). "Колонизация подсознания" - это навязывание желаний и смыслов. Самый простой (и самый главный) пример - перемещение "центра мироздания" в метрополию. Большинство россиян мечтают попасть "В Москву! В Москву!", как многие москвичи - "В Нью-Йорк! В Нью-Йорк!" (а раньше петербуржцы хотели "В Париж! В Париж!")...

Впрочем, провинциализм москвичей проявляется все в меньшей степени. Сведения (или мифы, в данном случае - не важно) о "тупости" американцев играют свою позитивную роль в деле освобождения России от "колониального ига". Однако одного негативного пиара тут недостаточно. Необходимо национализировать идеологию метрополии, что сделать весьма сложно. Хотя примеры удачной национализации такого рода известны из истории. Авиньонское пленение папы Римского вывело Францию из христианской "глобальной сети". Точно таким же образом поступило Царство Московское, введя собственное патриаршество. И точно так же - но уже стихийно - сформировалось русское (столичное по преимуществу) "европейское подсознание" в XIX веке и начале ХХ века: Европу "догнали и перегнали" во многих культурных областях, превратив романтическое чтиво в пушкинского "Евгения Онегина", колониальный приключенческий роман в прозу Лермонтова, а сомнительную (для Германии) вагнеровскую идею национализации музыки воплотив в творчестве "Могучей кучки".

Освобождение Америки от Великобритании, таким образом, произошло не сразу после осознания "грабительского характера" британской колониальной политики, а лишь после того, как британская легитимность была "национализирована" американцами ("Декларация независимости" вместо "Билля о правах"), равно как был национализирован и британский пуританизм ("Американская мечта" как квинтэссенция протестантской этики).

Сегодняшними россискими аналогами "идеологической национализации" были бы "демократия по-русски", "прагматизм по-русски", "русская школа менеджмента" и прочие вещи, пока представляющиеся вполне фантастическими.

Возможен (в принципе) и прямой бунт. Но если проявлять в этом деле последовательность, то необходимо не только переориентировать все предприятия на наше сырье и на внутренний рынок, не только запретить хождение иностранной валюты, не только позакрывать "Макдональдсы", но и отказаться от греческой азбуки, византийской веры, силлаботонического стихосложения и прочих атрибутов "идеологического толлинга". Проекты "великих отказов" существуют - как в радикально-маразматической форме, так и в форме, годной к рассмотрению. Не следует, однако, забывать, что "национализация" в ряде случаев более эффективна и - несмотря на всю свою сложность - легче осуществима, чем банальный бунт.

Кирилл Якимец