Связь между историей любой страны и историей ее армии очевидна, и забывать об этой связи не может себе позволить ни одно общество. Тем более не может себе позволить такую забывчивость российское общество, какие бы сирены ни пели нам в уши о наступлении какой-то другой истории, о появлении на земле каких-то других, не признающих насилия людей и о воцарении новой эры, то есть эры теплой, конструктивной, партнерской, а не холодной и конфронтационной. Трюизм "кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую" принадлежит новому времени, то есть времени, когда само наличие государства могло быть констатировано однозначно только при наличии соответствующей регулярной армии. Никакие другие социальные институты государства не обладали - и не обладают до сих пор - такой удостоверяющей полнотой. И суть глобализации лучше всего иллюстрируется тем фактом, что при всех разговорах и делах, связанных с интернационализацией и деполяризацией очень и очень многих социальных институтов и процессов, в отношении армии все происходит с точностью до наоборот.

Днем рождения российской армии следовало бы считать день знаменитой стрелецкой казни, символизирующий окончание перехода от полурегулярных стрелецких формирований, этого, в своем роде, московского казачества, к настоящей регулярности. С самого начала особенностью русской армии было то, что она была профессиональной, но не наемной. В этом отношении русская армия была близка орде, или воинству кочевых племен раннефеодальной эпохи. Офицеры-помещики управляли массой так и не обретших свободы крепостных, одевших, как говорил Лесков, "амуничку" и ставших пожизненными профессиональными солдатами. Русское солдатство было близко монашеству. Оно заключало в себе и принятие страдания и "страстотерпие", и следовательно - было отчасти духовным актом. Этот факт не мог не оказывать решительного влияния и на аристократический офицерский корпус, который и без того воспринимал свое поприще не столько как государственную службу, сколько как оправдание привилегированного положения дворянства. Все это вместе делало русскую армию XVII-XIX веков не похожей ни на какую другую европейскую армию.

Слава России росла и проходила вместе со славой ее армии. Первый коллапс случился в Крымскую войну. Этот коллапс был следствием сочетания архаичных социальных отношений и все возрастающей бюрократизации управления (процесс, который в России никогда не кончается и не имеет экстремума). Армия в Крымскую вела себя героически - и тем более казалась преданной властями. Ее подставили, как сказали бы теперь. Во времена Крымской войны, как противовес росту военного давления России и в целях сохранения многополярности, случился один из первых эксцессов глобализации, объединения Европы. Вернее, первый опыт "глобализма", случившийся на почве ненависти к наполеоновской Франции, был использован и расширен, так как участвовала уже и Турция, а геополитические цели в данном случае были уже гораздо более глобальными и слабо формулируемыми. Впрочем, глобализм, постмодернизм, империализм, да любой -изм, привычно применяемый для той или иной исторической эпохи, легко может быть обнаружен и в любой другой (точно так же, как в живописи элементы импрессионизма могут быть легко обнаружены у художников, работавших задолго до XIX века.). И это говорит не только о том, что историческое явление не может получить своего адекватного научного определения вне исторического контекста, но и о том, что и внутри этого контекста исчерпывающего определения быть не может.

Во второй половине XIX века, после Реформы, в условиях сохраняющейся сословной раздробленности общества, и была постепенно создана такая русская армия, которую (если отвлечься от некоторых частностей, связанных с развитием техники) мы имеем здесь в России до сих пор. То есть через сто пятьдесят лет после Крымской войны, давшей толчок великим российским преобразованиям, никакие другие события (включая русско-японскую войну) не оказали на положение дел более решительного влияния. После революции семнадцатого года большевики не придумали ничего лучше, как, в основном, воспроизвести всю систему управления царской России, с министерствами, Главками, комитетами и т.д. Это коснулось и армии. Система военного образования, Генеральный штаб, округа, структура частей и даже система воинских званий, вплоть до мелочей. Воспроизведены были и внутренние болезни российской армии, а вернее болезни общества - архаичная, по сути феодальная, система взаимоотношений между офицерским корпусом и всей остальной армией, делающая и бюрократизацию отношений внутри самого офицерского корпуса особенно уродливой и болезненной. Уже в конце существования царской России конституирование офицерского корпуса внутри общества и внутри армии как избранной касты, белой кости, было во многом, говоря по школьному, феодальным пережитком, но ведь и социальная сегрегация внутри всего русского общества той эпохи отдавала феодальными пережитками. Понятно также, что ужасающий культурный разрыв между элитой и неэлитой делал такое конституирование неизбежным и отчасти оправданным. Советское офицерство продолжало считать себя привилегированной кастой внутри армии, держа рядовой состав за быдло, - не имея уже к этому совсем никаких культурных оснований. Однако, другие "основания" сохранялись, и сохраняются до сих пор. Дело в том, что наш офицер принадлежит-таки к соли земли русской, то есть к чиновничеству, в то время как все не принадлежащие есть, все-таки, пусть иногда и на уровне подсознания власть имущих, лишь пыль и быдло. Надо признать, что и в нашем офицерском корпусе процент приличных людей даже слишком велик для бюрократической системы, но дело в том, что армия гораздо более чувствительна и к так называемому человеческому фактору. Возможно, офицерский корпус и должен быть "белой костью", однако в основе избранности должно лежать нечто иное, не социальный защитный барьер, обусловленный лишь закосневшей общественной структурой наряду с самообольщением, столь свойственным низшим, поставленным волею случая над высшими или равными. Ведь речь идет, в конечном счете, об эффективности армии - и только об эффективности. Выход из этой ситуации лежит, как кажется, на пути дальнейшей, но теперь уже тотальной бюрократизации армии.

Когда теперь слышишь со всех сторон разговоры о военной реформе, понимаешь, прежде всего, что эти разговоры при отсутствии дела только разлагают действующую армию. Во-вторых, понимаешь, что ведутся разговоры о реформе армии обществом, в котором легитимна и тотально господствует только одна социальная группа - бюрократия всех уровней (включая и офицерский корпус). В-третьих, понимаешь, что, говоря о профессиональной армии, очень часто путают профессиональную и наемную армию, что не одно и то же. В условиях, когда по отношению к государственной бюрократии все прочее население страны - маргиналы, эффективной, профессиональной и социально единой армии не создать иначе, как приравняв рядовой состав ядра армии к государственным служащим низшего ранга. То есть - принимать молодых людей на государственную службу на должность солдата по конкурсу, тем более что вектор технологического развития указывает в ту же сторону. Такое предложение (сверхбюрократизация армии) может быть расценено как шутка, неуместная в контексте серьезного размышления. Но это не шутка. Надо посмотреть реальности в глаза и признать, что Россия еще очень долгое время останется бюрократической республикой, в которой государственная служба по определению будет одним из самых престижных и "надежных" видов деятельности. Прием на госслужбу эффективнее призыва, так как текучесть кадров в госструктурах весьма низка, несмотря даже на невысокую зарплату. Кроме того, традиции российских бюрократических структур делают их весьма эффективными исполнительными органами, со строжайшими единоначалием, дисциплиной, и самодисциплиной. Это самонастраивающиеся механизмы, и превращение армии в такой механизм будет вполне соответствовать тенденции возрастания роли технологий в военном деле, а также позволит сделать армию профессиональной, но не наемной. И более того, между бюрократами высшего ранга и бюрократическими низами лежит пропасть, но при всем при том - и те и другие составляют единую касту. Для армии ценность этого свойства невозможно преувеличить. Большая война будущего будет не столкновением больших механизированных солдатских масс на поле боя, а борьбой сложных систем управления сверхвысокотехнологичными процессами. И наши современные господствующие представления об армии, на основании которых моделируются варианты реформирования Вооруженных сил, необходимо полностью отбросить.