Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

События | Периодика
Тема: Мораль vs право / Политика / < Вы здесь
Что значит быть гражданином?
Дата публикации:  7 Марта 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Повинуйтесь - и можете рассуждать сколько угодно.

Иммануил Кант

Принуждение к тому, чтобы быть гражданами, всегда прямо или косвенно определялось как свобода, даже как сама возможность свободы.

Это может быть выражено в простом принципе: свободное существование доступно лишь в перспективе исполнения гражданских обязанностей, то есть в перспективе пребывания гражданином. Собственно, подобная постановка вопроса и послужила тому, что принуждение к гражданскому долгу менее всего осознается именно как принуждение.

Отовсюду нам слышится: голосуйте, выбирайте, решайте, пользуйтесь, обращайтесь. Повсюду нам внушают: осуществляйте потребности, открывайте перспективы, потворствуйте выгоде. Каждый норовит выразить мнение, обосновать позицию, вынести суждение. Общество превращается в секцию Гражданского Форума, в действо, где разыгрывается коммуникация равных, коммуникация граждан. Будто бы это вовсе не разные вещи - провозглашать, внушать и просто высказываться.

"Просто высказываться" - значит не что иное, как принимать на себя роль частного лица, рядового гражданина: ведь именно он является этим носителем и одновременно адресатом равенства, обычным, "средним" человеком. Именно он является обывателем. И именно устами обывателя глаголет в том сейчас, к которому мы принадлежим, сама свобода.

Такова основная идея современности: нельзя быть свободным, не будучи обывателем, и нельзя пользоваться свободой, не превратив ее в обыденность. В противном случае, как нас учат, свобода рискует обернуться тоталитаризмом: проектом тотального "принуждения к свободе" (Руссо), который реализуется как свобода к тому, чтобы принуждать ("тотализуя" при этом лишь само принуждение). "Провозглашать" и "внушать" что бы то ни было сейчас можно только одним способом: отождествляя свободу с привычкой и делая ее достоянием обывателя.

Что может быть привычней такой свободы, уравнивающей всех в качестве "частных лиц" и предназначенной для того, чтобы править обывателями, для которых свободное существование ограничивается иллюзорной 1 причастностью к политике? И что может быть отвратительнее этой свободы, превращающей политику в манифестацию обыденности, повсюду ныне норовящей обозначить себя с большой буквы и эстетизирующей себя посредством "эстетики повседневного"?

Аристотель как объект влечения Мишеля Фуко

Мы склонны воспринимать принуждение к осуществлению гражданского долга совсем не так, как любое другое принуждение, которое в состоянии осознать: гражданский долг представляется нам как нечто совершенно естественное. Более того, гражданское состояние и есть вторая натура человеческого существа. Без этого состояния не существует никаких "нас", никакой современной идентичности.

Это значит, что сам статус гражданин являет собой не что иное, как универсальный способ сокрытия принуждения, в котором с определенного - "Нового" - времени стала нуждаться политика и который она для себя окончательно изобрела где-то на излете Просвещения. Способ этот с определенной долей осторожности может быть обозначен нами как "эстетический" по причине того, что перекладывает ответственность за политическую проблематику на суждения вкуса. Гражданин и является тем, кто судит о политике в категориях вкусовых предпочтений: нравится - не нравится, кто делает выражением своих сомнений (эстетическое) разочарование, а свою убежденность обретает и выказывает посредством (эстетической) завороженности. (В то же время гражданин ни в коей мере не выступает эстетом, для которого эстетика всегда заведомо а-политична, а политика - заведомо а-эстетична.)

"Гражданин" выступает самим средоточием нашего естества в том виде, в каком контроль над этим естеством берет на себя политика, со времен Аристотеля определяющая его границы, характер и прерогативы. Это одновременно означает, что со времен Аристотеля политика утверждает себя через провозглашение естественного. Иными словами, естество всегда выражает себя посредством политики, которая неизменно апеллирует к естеству, попутно незаметно указывая, что отношения господства и подчинения коренятся в самой природе человека.

В I томе "Истории сексуальности" Мишель Фуко утверждает, что постановка вопроса, которую сформулировал Стагирит, назвавший человека общественным (политическим) животным, исчерпала себя. Согласно Фуко, на смену ей пришла иная постановка вопроса, согласно которой от политики отныне завит сама наша жизнь. Однако несмотря на это французский философ по-прежнему пользуется древним, сугубо "политическим", пониманием земного удела человеческого. Жизненный путь людей трактуется как цепь конфликтов, нацеленных на отстаивание собственной идентичности, как череда сваток, разворачивающихся во имя того, чтобы определиться со своей принадлежностью к тому или иному "мы".

Победителем в этих схватках и конфликтах неизменно оказывается лишь Политика, которая, выступая нашей судьбой, подчиняет социальные отношения биологическим императивам - императивам "естественного" отбора. Подобный "естественный" отбор никогда не предполагает выбора "естества", роль которого обязательно играет вторая, "гражданская", натура человека. Первой натурой этой "второй натуры" выступает "биология" господства и подчинения - политика, въевшаяся в плоть и кровь. Гражданские права в этой ситуации превращаются в незыблемый закон гражданского "естества", возведенного в жизненный принцип.

Свободное существование и очарование политикой

Перефразируя известную фразу Жан-Жака Руссо можно (с изрядной долей иронии) сказать: человеческое существо рождается свободным, но повсюду получает лишь шанс на то, чтобы стать гражданином. Констатировать, что мы рождаемся свободными можно лишь задним числом: как только мы окажемся в ситуации, когда появится несколько альтернативных путей для того, чтобы воспользоваться имеющейся у нас свободой. Сведение свободы к осуществлению гражданских прав означает только одно: политика требует сведения свободного существования к некой всеобщей форме. Это может быть сделано только одним способом: свобода превращается в долг, становится обязанностью, предписанной к исполнению. Такова любая политическая, "гражданская" свобода.

Свобода является тем, что очаровывает в политике. Свободное существование и есть тот образ, который хочет приобрести политика, чтобы снабдить себя определенными эстетическими привилегиями. Примеряя на себя этот образ, образ провозвестницы свободного существования, политика не просто пытается превратиться во всеобщий стиль жизни по принципу: каждый - пусть даже последний раб - хоть в чем-то является политиком, тем, кто подчиняясь правит и правя подчиняется. Сопрягая себя с самой возможностью свободы, политика всегда стремится стать конечной инстанцией эстетического, которая устанавливала бы стилистическую принадлежность какого бы то ни было периода истории, или, говоря по-другому, снабжала бы определенную эпоху или поколение общей социальной чувствительностью. (Для эпохи эта чувствительность играла бы роль ее "духа", для поколения - всего лишь роль его "предрассудка".)

Свобода как препятствие

Неравнозначность альтернатив свободного существования заставляет нас задуматься над вопросом об использовании свободы. Более того, тема свободного существования никогда не возникает сама по себе, она возникает вслед за вопросом о том, каким образом свобода может быть использована.

Итак, свобода - это всегда пользование свободой. Но именно свобода и не терпит свободного обращения с собой: ее нельзя отвергнуть, но нельзя и принять на своих условиях. Принятая свобода оборачивается принуждением, отвергнутая возвращается в форме произвола. Свободу нельзя подчинить себе - она не может быть зависимой, но ей нельзя и подчиниться - она не может ставить в зависимость.

Чтобы быть осуществленной, она нуждается в политике. Указывая на произвольность любого принуждения и принудительность всякого произвола, она превращает зависимое существование в условие свободного существования. Свобода делается добровольной заложницей отношений господина-и-раба. Посредником в этом выступает гражданское состояние, пребывание-гражданином, которое является средоточием политического в самых различных версиях свободного существования.

Именно гражданское существование свидетельствует о том, что на месте одной величественной Свободы, вдохновляющей и подстегивающей существование, изначально находятся мельтешащие и копошащиеся "свободы" (вероисповедания, собраний, слова и т.д.), объединенные под эгидой Права и под прикрытием Долга, "свободы", которые сводят человеческое существование к осуществлению "прав человека" (прежде всего, как вы понимаете, конечно же, - права на жизнь).

Эстет против гражданина

Раз нет свободы, предшествующей существованию, само существование обязательно становится политическим. Это, однако, означает, что свобода с неизбежностью превращается для него в препятствие, помеху или даже ловушку. Гражданская свобода и есть признание подобного статуса свободы как таковой. В результате такого признания последняя делается помехой или препятствием, она не просто допускает по отношению к себе определенную пренебрежительность, но начинает искренне в ней нуждаться.

Одной из главенствующих форм такой пренебрежительности по отношению к свободе является уважение к гражданскому состоянию, обозначающему собой превращение политики в ритуал. Ходить на выборы, смотреть телевизор, отслеживать газетные публикации, в общем, делать все то, что предполагает неподдельный интерес к политической жизни 2 - значит, в данном случае, попросту пренебрегать свободой.

Избежать пренебрежения свободой невозможно попросту ударившись в а-политичность. Причиной тому служит необходимость обстоятельного обоснования а-политичности как специфической политической линии. Без этого ее провозглашение превращается в фикцию, а осуществление - в утопию.

Специфика политической линии, предполагающей а-политичность любого рода, в том, что связанная с ней политическая позиция не может быть занята без утверждения перспектив совершенно особой политики. Речь идет о политике свободы, которая оппозиционна любым формам подчинения идеалов свободного существования политике со всей ее "реальностью" и всеми пресловутыми "реалиями".

Эта политическая позиция предполагает поведение в логике "как если бы": как если бы на месте мелочных и суетливых политических "свобод" действительно возвышалась бы грандиозная экзистенциальная Свобода. Вы спросите: кто занимает подобную позицию? Или, во всяком случае, кто может ее занимать?

Мой ответ прост: она принадлежит или, по крайней мере, уготована эстету, человеку способному отделить политическое от эстетического, отнимая у политики соблазняющее нас очарование и возвращая эстетике право на vita activa, которой сопутствует сопротивление массовому, гражданско-политическому, вкусу.

Увидев эстета, никогда не думайте, будто его образ жизни всего лишь трусливое бегство, будто это и в самом деле так просто: взять и укрыться от всего в "башне из слоновой кости". Хоронясь в своей "башне" от посторонних взглядов и незваных гостей, эстет занимает самую активную из возможных сейчас политических позиций: он отстаивает политику Свободы.

Примечания:


Вернуться1
Это не означает, что подобная причастность только лишь "воображается", это не просто плод фантазии, не просто фантазм. Мы имеем в виду также и то, что обыватель осуществляет некие вложения, некие инвестиции (от лат. illusio - вклад) посредством всех этих специфических "техник": хождения на выборы, смотрения телевизора, чтения газет и т.д. Осознанная цель этих вложений - действительно участие в политике, но участие самого "поверхностного" толка: обыватель вовлечен в политическую жизнь на уровне очарованности (или, что то же самое, - разочарованности) происходящим. В политической жизни для него отводится роль, противоположная роли зрителя (ибо зрителями становятся те, кто в силу своего политического доминирования наделены возможностью наблюдения). Речь идет о роли актера, который играет перед пустым залом и которого никто не видит. Причем актер этот и не более чем статист, воспринимаемый только вместе с труппой и без труппы автоматически оказывающийся и без зрителя, один на один с пустым залом. О том, как называется данная труппа, догадаться совсем не сложно - имя ей "гражданское общество".


Вернуться2
Все аспекты этого ритуала в совокупности служат метафорическими заместителями гражданского состояния, которое, в свою очередь, выступает метафорическим субститутом Свободы. Вся приведенная цепочка совсем не случайно отсылает нас к наивным политическим добродетелям "обычного человека", к добродетелям усредненной, "мелкобуржуазной" нравственности. Подобная нравственность, по свидетельству Жака Лакана, не что иное, как признак анальной стадии сексуальности, в рамках которой любое свойство какой-либо вещи может подменить собой другое ее свойство и, в свою очередь, также выступить объектом такой подстановки. При этом мораль в целом (как, собственно, и само бытие) утверждается как некое всеобъемлющее лицемерие, венчающее собой сам принцип совершающейся подмены.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие статьи по теме 'Мораль vs право' (архив темы):
Валентин Никитин, Уравняли!.. /06.03/
Иммиграционную политику РФ следует ужесточить, но не путем уравнивания "русскоязычных с любым азиатским гастарбайтером".
Валерий Тишков, Закон о гражданстве, мигранты и интересы России /06.03/
Сейчас наступил исторический период, когда без массовой внешней иммиграции страна не сможет развиваться. На Закон о гражданстве было бы полезно наложить президентское вето.
Семен Добрынин, Рабы или паразиты? /05.03/
Государство, в отличие от общества, является искусственным образованием, поэтому естественные желания граждан неизбежно фрустрируются. Однако попытки избежать этой фрустрации в ряде случаев только усугубляют давление. Критика социальной критики.
Карина Минасова, Сергей Дамберг, "Другие русские". Окончание /04.03/
"Статусные" переселенцы рассчитывают на государство, "нестатусные" - на родственников. Все переселенцы заведомо считают себя чужими (по сути - не-гражданами) - привыкнув к этому положению еще в тех местах, откуда вынуждены были переселиться.
Василий Зорин, Игры массового сознания /04.03/
Олимпиада в Солт-Лейк-Сити глазами политического психолога. Гражданские чувства россиян остались на советском уровне. (отзывы)
Андрей Ашкеров
Андрей
АШКЕРОВ
Кандидат философских наук
ashkerov@mail.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

архив темы: