Такие явления, как израильский демарш Миронова, невозможно списать на "личную, ни с кем не согласованную" глупость. Поскольку ясно, что речь о глупости тщательно выверенной и, главное, коллективной. Здесь можно строить массу догадок о роли простоватого спикера СФ в закулисной комбинаторике Кремля. Но я оставляю эту тему лицам более осведомленным. Вокруг вообще очень много людей, норовящих заглянуть "вглубь", рассчитывая обнаружить там "суть вещей", и слишком мало внимательных взглядов на "поверхность", где все зачастую "лежит". Разве не звучало в последнее время из всех углов, что нельзя делать различий между "террористами", а надо всех мочить поровну? Сказать больше, этот истасканный незамысловатый мотивчик стал поистине строевой песней нашей элиты. "Верят" ли рядовые в песни, которые поют на марше - вопрос, конечно, сложный, но совершенно избыточный: потому что строевые песни, политические заклинания, ведические гимны обладают действительностью совершенно независимой от всяких там автономных сознаний. После определенного числа ритуализованных повторений нравоучительная детсадовская истина, что Ачхой-Мартан, Нью-Йорк, Иерусалим суть одно, становится непреложной политической Истиной.

Так не потому ли все вдруг набросились на Миронова, что его поведение является не столько эксцессом, сколько симптомом новой российской политкорректности? Некоторые из ее идеологов были достаточно искренни, чтобы солидаризоваться с героем и увидеть в "беспрецедентом демарше спикера Совета Федерации, отменившего встречу с Арафатом" - "жест, подчеркивающий, что Россия не видит различия между палестинским, афганским и чеченским терроризмом". Это комментарий Леонтьева. Вообще, если признать, что Россия, в самом деле, "не видит различия" - то кто, спрашивается, ее до такой степени ослепил?

Здесь можно ожидать, что я вот-вот поспешу вульгарно надругаться над зарождающейся российской политкорректностью и начну говорить, что, наряду с разного рода "международными бандитами", существуют, пусть отчаянные, но хорошие палестинские взрывники, которые борются за выполнение резолюций ООН на "оккупированных территориях". Мы регулярно слышим что-нибудь в таком роде от самих палестинцев или от европейцев, сострадающих ущемленным арабам, вайнахам etc. Для того же Леонтьева эти левачествующие европейцы стали излюбленной мишенью, что само по себе понятно: их строго выборочный морализм должен быть по достоинству оценен. Но по мне куда интересней претензия на "правизну" самого Леонтьева, который критикует отнюдь не левый морализм в политике, а именно его избирательность и идет в контратаку с той же, вырванной из рук соперника "жестяной трубой школьной морали", предлагая считать всех "террористов" или одинаково "хорошими" (это говорится из соображений лукавства) или одинаково "плохими". Словом, впору спросить: кто все же более "левый" - европейские "голуби" или российские "ястребы"?

В принципе, вся левая политика является плодом секуляризованного универсализма христианской "Истины". Очень наглядный пример - фразочка Тургенева, адресованная г-же Виордо: "Для человека с сердцем есть только одно отечество - демократия". И ровно по той же причине - только один враг: "терроризм". Если же говорить о правой политике, то наиболее близкой ей религиозной моделью является, вероятно, генотеизм. Что применительно к вопросу о терроризме и любому другому вопросу означало бы не занимать никаких общих позиций, а занимать в каждом случае только свои. Именно этот такт ангажированности, это искусство предвзятости являются единственно возможной почвой пресловутого "прагматизма" и именно они стоят за классической дипломатией, которая становится все более невозможной по мере того, как сановные моралисты ровняют внешнюю политику по фронту борьбы со злом.

Дело серьезно усугубляется тем, что сам фронт - невидимый. В этом смысле, нынешнее "мировое Зло" совсем не похоже на "тень с Востока". Толкиновское пространство устроено, по-существу, манихейски, на началах онтологического равноправия "Добра" и "Зла". С "терроризмом" совсем не то: он больше напоминает августинианское зло, которое ни в коей мере не является самостоятельным полюсом, а проникает в "трещины" бытия, заполняет лакуны "Добра", существует на правах его недостачи. Эту теологию очень легко проследить в современном мире, где очагами Зла строго являются темные углы и ложбины, не отмеченные прямым присутствием США. Соответственно, основной формой изгнания бесов в космологическом масштабе является сам акт размещения американских контингентов в затемненных мировых точках, невзирая на юрисдикции: в борьбе с бесами "не может быть нейтралитета".

На заре Нового времени "политиками" называли тех, кто тактически лавировал между религиозных лагерей, сохраняя относительный нейтралитет. По существу, именно их идеологом выступил Макиавелли. Этот отставной царедворец всегда будет прочитан не до конца, если упускать из виду идеологическую изнанку его технологической мысли. С точки зрения содержания, он просто описал некий инвентарь власти, известный, по большому счету, и без него. Революционной была лишь сама откровенность письма. Эта непритязательно-деловитая морально-религиозная индифферентность должна была звучать вызывающе по отношению к теологическим стратегиям господства. И именно она, в большей степени, чем заключительные патриотические тирады "Государя", сделала Макиавелли идеологом национального государства, чье выживание на перекрестках властных амбиций католичества и реформации, напрямую зависело от раскрепощения а-религиозного, а-морального политического языка.

Если угодно выводов, то теперь самое время подумать о реанимации макиавеллизма как стиля российской власти в ответ на удушливое лицемерие религиозной экспансии. Это потребовало бы довольно строгой языковой евгеники, то есть тоже своего рода политкорректности. Для начала предлагаю изъять из употребления слово "терроризм" как опасное, обскурантистское религиозное клише. Представьте: если наши политики окажутся перед необходимостью подбирать слова в тех самых местах, которые на сегодняшний момент они затыкают этим кляпом, этим симулякром, этой бессмысленной красной тряпкой, - то, быть может, они пробудятся к мысли, приблизятся к сути дела, научатся различать сущности и разбирать контексты? Наконец, многое просто вернется на свои места: "Панкисское ущелье" и "Голанские высоты", "Москва" и "Нью-Йорк" вновь окажутся в своих естественных ареалах, перестав быть подвижными элементами заскрипевшего в умелых руках космического "кубика-рубика".

А если серьезно, политик должен просто остерегаться слов, которые заранее содержат в себе решения. Тем более, чужие решения.