Русский Журнал / Политика /
www.russ.ru/politics/20020318-dem.html

Плебсократия
Сергей Демидов

Дата публикации:  18 Марта 2002

В американских университетах и колледжах не принято списывать. Это не считается доблестью и не является темой анекдотов и скетчей. Это - табу, почти такое же, как и ложь под присягой. Впрочем, в старых российских университетах, когда-то, говорят, было то же самое. В наших современных российских, как когда-то и в советских, школах и институтах списывание, шпаргалки, конспекты в столе за грех не считаются - и даже почти наоборот. Целесообразность применения шпаргалки, когда других способов сдать экзамен нет, у нас вполне равна его легитимности (попался - не беда, на то и молодость, чтобы шалить). В результате не менее пятидесяти процентов оценок в зачетках наших студентов - фальшивые, и качество дипломов наших вузов, не принадлежащих к короткому списку элитных, определяется именно этим фактом, а не достоинствами или недостатками преподавания. Этот низкий, плебейский моральный релятивизм носит системный характер и характерен в дальнейшем для стиля всей деловой и культурной жизни в стране. И этот релятивизм, ставший стилем, вполне уживается в нашем русском сознании с представлением о России как о средоточии духовной свободы (в противовес меркантильному рабству). Духовная свобода остается, однако, лишь надоевшей темой для медитаций особо одиозных журналистов, а низкий стиль нашей социальной практики у всех на виду. И это тогда, когда при материальной нищете единственным иногда средством противостояния хамству международной бюрократии (а бюрократия везде хамит), да и вообще, превратностям судьбы, являются хорошие манеры.

Если продолжать сравнивать Россию и США на предмет, кто кого благороднее, то выясняются любопытные вещи. Нет, с сознанием все, как обычно. Россия - древняя страна со славной тысячелетней историей, страна утонченной аристократической цивилизации, чему свидетельствами многочисленные памятники культуры, литературные, архитектурные, живописные и прочие. А Америка - детище англосаксонского и прочего сброда без роду, без племени, не имеющая почти ничего своего, стоящего, достойного упоминания. Сознание наше привычно опирается на излюбленные мифы во имя удобств своего существования. В реальности же Америка является аристократической республикой, в которой представители наиболее древних родов англосаксонских и ирландских первопоселенцев играют ключевые роли в политической жизни страны (на юге это потомки крупных плантаторов-землевладельцев). Коротко говоря, им принадлежат земля, богатство и власть. Соответствующие юридические декорации и идеологические мифы призваны увековечить такое положение вещей и вполне соответствуют истинно аристократическому духу властелинов Америки. Чем выше чувство превосходства, всевластия и уверенности в своей избранности, тем больше внешней демократии и либеральной мишуры. Все это, конечно, никогда не формулируется и работает на уровне подсознания. Впрочем, даже средний американский гражданин, несмотря на постоянную иммиграцию и миграцию, более укоренен на своей американской почве, чем средний гражданин древней России. Америка, ни мало не сомневаясь, считает своей всю мировую высокую культуру, но сохранилась и народная ее культура во всем ее многообразии. И эта двоекультурность есть также признак древней и аристократической страны (по сравнению с современной Россией). А вернее, в Штатах сосуществуют три культуры. Американское культурное "мыло", конечно, господствует на рынке, но оно никоим образом не угрожает высокой и народной культурам, как это и положено в аристократическом обществе.

Когда миллионные толпы согнанных или сбежавших с не своей земли российских крестьян наполнили города, эти города превратились в резервации для люмпенизированных масс. Остатки разгромленной большевиками (теми же массами) интеллигенции были в городах наследниками культуры полностью уничтоженной аристократии. Но не они стали ориентирами в культурном движении большинства бесчисленных неофитов, а городское мещанство, ненавидящее интеллигентов и всех прочих "бывших" с той же силой, с какой еще недавно пресмыкалось перед ними. Эта ненависть к своему явно-лакейскому прошлому, а также нетерпимость ко всему сколько-нибудь незаурядному, могущему поколебать незыблемость подпирающего все "здравого смысла", и стали основными движителями отбора в новую советскую элиту - при полной свободе в выборе необходимых средств. Эта элита теперь мягко перетекла в нашу эпоху, без проблем, так как очередное российское отрицание отрицания обескровило, морально раздавило вновь нарождающуюся духовную аристократию, научную и гуманитарную интеллигенцию. И вот, каковы бы ни были установки и намерения современной российской культурно-бюрократической элиты, ее плебейская сущность проявляется постоянно. То в скачках от преувеличенной и неуместной услужливости к неоправданному высокомерию и истеричной подозрительности, то просто в истериках по поводу Олимпиады, или по поводу любой другой чепухи, типа какого-нибудь конкурса Евровидения, и тому подобное. Короче говоря, стиль.

Именно стиль объединяет в одно целое российскую бюрократию с другими социальными институтами, основной целью деятельности которых является не декларируемая функция, а функционирование само по себе, вне зависимости от потребностей и задач создавшего их общества. Но вопрос о "разбюрокрачивании" России - это вопрос не столько законодательной сферы, сколько культуры в целом (которая также поражена своеобразной коррупцией), вопрос стиля, вопрос внедрения в наш обиход табу, подобных тем, о которых говорится в начале. Задачка на внедрение в нашем обществе аристократических принципов настолько сложна, что представляется невыполнимой.

Тем более что интеллигенция (единственная социальная группа, склонная браться за невыполнимые задачи) подверглась очередному погрому историей! После предыдущего погрома, в Москве и, особенно, в Питере (в том смысле, что в Питере для этого не было уже совсем никаких предпосылок), она держалась удивительно долго, почти до конца эпохи, и пока она держалась, мещанская культурная тусовка знала свое место, и до смешного стеснялась выдавать продукты своей "культурной жизнедеятельности" за музыку, живопись, литературу и поэзию (то есть, выдавала, конечно, но с приличной застенчивостью). Потом наступила очередная эпоха перемен, эпоха нового вливания плебса в уже совершенно ослабленную культурную среду, притом что любое уродство объяснялось простым словом - "бизнес". Это, конечно, не был бизнес, так как бизнес нуждается в стиле не меньше, чем политика. Это был "бизнес".

Потому, как и бизнес в России целиком, со всеми потрохами, такая же собственность чиновников, как, например, поэзия или балет. А психология российского чиновника такова, что сколь бы ни было прочным положение всей касты, отдельно взятый бюрократ чаще всего ощущает свое счастье как временное, преходящее, и даже если бы были введены наследственные должности, это мало что изменило бы в данном вопросе. При отсутствии серьезных сдерживающих сил, традиций, при отсутствии гражданского общества, произвол и фокусы миллионов временщиков иногда приобретают вычурный характер. Каста стремится захватить во временное пользование уже тотально все. В том числе, и само гражданство.

Впрочем, иногда, количество переходит в качество, и тогда происходит аристократизация части бюрократической касты. Я имею в виду трансформации нашей Думы. В силу всевластия, и, в общем-то, несменяемости, неприкасаемости и коллективного конечного владения любой национальной собственностью, Дума постепенно превратилась из сборища особо выдающихся членов бюрократической касты, лишь притворяющихся представительной властью, в некое подобие палаты лордов. И это пошло ей, Думе, да и стране, только на пользу. Изменился стиль. Политика, если и не утвердилась еще в своем преобладании, то, кажется, имеет такие шансы.

В заключение хотелось бы повторить, что зависимость политики от общей культуры, от стиля всей социальной жизни, возрастает при уменьшении массы материальных средств. И еще, конечно, мы никогда не стали бы рассматривать Россию как стилевую диктатуру плебса, если бы хотя бы вторая, народная, культура сохранилась в России. Но на данном этапе все подмяла под себя мещанская фальсификация, и политика осталась в одиночестве, подменяя собой и отсутствующую в наличии культуру, и погрязший в коррупции, слившийся с бюрократией бизнес.