Русский Журнал / Политика /
www.russ.ru/politics/20020330-re.html

Модернизация против модернизации
Заметки по следам недели

Михаил Ремизов

Дата публикации:  30 Марта 2002

За последние пару лет слово "модернизация" широко вошло в политический обиход, что заметно оживило наше воображение и заставило напряженно вслушаться в атмосферу, ожидая условленных знаков - вероятно, сигнальных гудков того локомотива, который вот-вот повезет нас в новую большую эпоху, прочь из безвременья. Но в воздухе так и не возникло ни одного импульса, превышающего амплитуду информационных шумов. Да и само слово "модернизация", если отследить статистику, всегда употребляется в сугубо частных контекстах (образования, жилищно-коммунального хозяйства, вооруженных сил, судебной системы etc.) и является просто неким элементом подвижного синонимического ряда, из которого слова выбывают по мере пропагандистского изнашивания. В этом смысле, риторику новой "модернизации" следовало бы считать, пожалуй, модернизированной риторикой "реформ", то есть все той же риторикой "переходного периода".

Если вы уже забыли, куда именно "переходит" "переходный период", то нет недостатка в голосах, которые напомнят правильный ответ: "суть структурной перестройки и модернизации в переходный период состоит в вытеснении нерыночного сектора и замещении его эффективным рыночным". Идея замены "нерыночного" на "рыночное" восходит к метафизике, требующей устранения препон спонтанному экономическому развитию, в котором и заключена вся сила "современности". Однако что толку в этой метафизике, если сама проблема модернизации стоит лишь перед теми обществами, которые просто не могут позволить себе положиться на рыночное вызревание стихийных ресурсов роста. Во-первых, потому что модернизация - это феномен "догоняющего развития", это реакция на высадку десантов из другой технологической эры. А во-вторых, для тех, кто включается в гонку модерна с запаздыванием, сами возможности "стихийного" развития рыночных сил заведомо ограничены иерархическим устройством мирового капитализма. Все это делает модернизацию атрибутом мобилизационной экономики, сколько ни утверждай обратного. И артефактом мобилизационной социальной психологии, роль которой, кстати, фатально недооценена в истории послевоенных экономических "чудес".

На минувших "Гражданских дебатах" политолог Иосиф Дискин возвестил, что в России впервые за всю историю сложилось "ядро" в 30-35% людей, ориентированных на "рациональный выбор и рефлексию собственных интересов". Не сложно догадаться, что модернизационное "будущее России" связывается таким образом "не вообще с "народом", а с тем, смогут ли самореализоваться эти 30-35%". Ведь они и есть пресловутые "разумные эгоисты", общественно полезные индивидуалисты, на которых держится богатство Запада. Именно эта аналогия, подразумеваемая Дискиным, выглядит, как минимум, спорной. Дело даже не в том, что армия "разумных" эгоистов создавала богатство Запада в союзе с легионами эгоистов "неразумных" (колонизаторов, конквистадоров, пиратов, миссионеров etc.) - хотя сбрасывать такие "детали" со счетов было бы законченным экономическим идеализмом. Тем не менее, если мы и можем взять фигуру буржуа изолированно от его комплиментарных антиподов - то в любом случае нельзя изолировать ее от той питательной культурной среды, которую Зомбарт с Вебером назовут "духом капитализма" и которая обладала уникальной способностью генерировать комплекс религиозно мотивированного труда и накопления. Является ли этот комплекс результатом "рационального выбора и рефлексии собственных интересов"?

Скорее, он является их предпосылкой. Вообще, всякий индивидуальный рационализм является лишь аспектом великого коллективного иррационализма, и вопрос заключается в том, насколько продуктивную связь они образуют.

В процессе форсированной модернизации эта диалектика "рационального" и "иррационального" еще более наглядна, чем в процессе самораскрытия "модерна". На рубеже 20-30-х Шмитт наблюдал со своей немецкой колокольни интересные вещи: "Мы, в Центральной Европе, живем sous l'œil des Russes (на глазах у русских, под присмотром - М.Р.). Вот уже столетие, благодаря своей психологической проницательности, они видят насквозь наши великие лозунги и наши институты; их витальность достаточно велика, чтобы овладеть как оружием нашими познаниями и нашей техникой; их мужество принять рационализм и то, что ему противоположно, их мощь правоверия в добре и зле не знает преград". Итак, где наше мужество "принять рационализм и то, что ему противоположно"? Какова будет новая формула того сложного творческого движения на стыке архаики и современности, которым является модернизация?

Отвечая на эти вопросы, мы должны меньше всего говорить о модернизации общественного сознания (как о его рационализирующей рефлексии и приближении к "современным" стандартам) и больше всего заботиться - об общественном сознании, способном к модернизации. В радикальном несовпадении и противоборстве этих двух требований состоит основная дилемма "модерна" - драма его самоисчерпания, на которой издавна делают акцент алармистски настроенные западные консерваторы. Речь, по существу, о том, что научно-технический и экономический "прогресс" заключает в себе системную опасность подрыва культурных, антропологических оснований, которые делают его возможным. "Все наши материальные достижения, - предостерегал Ортега-и-Гассет, - могут исчезнуть, ибо надвигается грозная проблема, от решения которой зависит судьба Европы... господство в обществе попало в руки людей определенного типа, которым не дороги основы цивилизации - не какой-нибудь определенной формы ее, а всякой цивилизации вообще. Этих людей интересуют наркотики, автомобили, что-то еще; но это лишь подчеркивает полное равнодушие к цивилизации как таковой. Ведь эти вещи - лишь продукт цивилизации, и страсть, с которой новый владыка жизни им отдается, подтверждает его полное безразличие к тем основным принципам, которые дали возможность их создать". "По отношению к той сложной цивилизации, в которой он рожден, европеец, входящий сейчас в силу, - просто дикарь, варвар, поднимающийся из недр современного человечества".

"Модернизация общественного сознания" в том виде, как она воспета адептами "открытого общества", слишком отчетливо напоминает опустошающую погоню за разнузданной ордой потребностей этого нарисованного Ортегой "дикаря".

Если угодно, проблема модернизирующихся обществ вообще не в том, "заимствовать с Запада или нет" и даже не в том, приживется ли росток "на другой почве", а в том, что может быть в принципе "заимствовано". Можно с легкостью, за считанные годы усвоить гедонистическую форму потребления - но не аскетическую традицию производства; открытую информацию товарного культа - но не закрытую информацию промышленной технологии; крикливую "цивилизацию досуга" - но не угрюмую "цивилизацию труда"; плоды технического роста - но не мотивы к научному творчеству. И чем легче усвоить первое, тем сложнее сохранить при себе второе.

Потому что общество, устроившее карнавал "героев потребления" на руинах заглохших заводов, наложившее постиндустриальную структуру потребностей на недоиндустриальную производственную инфраструктуру, обречено впадать в парализующий невроз коллективной безответственности, симптомы которого всюду. В провинции - массовое пьянство; в столицах - элитный пиар на тему модернизации...