Тема второго заседания (10.06.02): "Единая Европа" как политико-географический образ

Когда в конце 50-х годов ХХ века Монне и Шуман выступили с идеями новой экономической интеграции в качестве решающего средства для предотвращения войн между странами, участвующими в ней, в такую цель мало кто поверил, так как в прежние времена экономическая интеграция от войн обычно не спасала. Прошло больше сорока лет. Войн между членами "Общего рынка", а затем Евросоюза действительно не было, но в то, что мир был обеспечен именно экономической, а потом и политической интеграцией, аналитики по-прежнему не очень-то верят. До крушения Советского Союза западноевропейцев, по их мнению, сплачивала "советская угроза" (советская пропаганда справедливо, но провально в "пиарном" отношении именовала ее "мифической"). А потом европейцы (уже не только западные) радостно переложили бремя политических решений на Соединенные Штаты.

Признавая важную роль этих факторов, а также интеграционных факторов, я осмелюсь выдвинуть труднодоказуемый тезис о решающей роли морального прогресса в жизни Западной Европы. Доказать трудно именно решающую роль морального прогресса, но не его наличие.

Моральные сдвиги, начавшиеся на севере Европы уже до Второй мировой войны и подхваченные остальной Европой через несколько десятилетий, совершенно очевидны. Например, резко возросла политическая активность женщин, обрели (даже завышенные) права и возможности меньшинства разного рода, в ряде стран (особенно в Скандинавии) были созданы густые сети общественных организаций, демократизировались образовательные институты, прошла сексуальная революция. Смысл последней состоит не в том, что после нее установился рекордный в истории уровень полигамии, - это вовсе и не соответствует действительности. Главное в сексуальной революции - это выведение сексуальных отношений на свет, освобождение их от табуированности и снятие с них обвинений или хотя бы подозрений в аморальности, то есть признание за каждым человеком естественного права на ту сексуальную жизнь, какая ему нравится, если она не включает в себя насилия и принуждения.

Эти моральные сдвиги некоторыми течениями мысли одобряются (и тогда эти сдвиги становятся в их понимании прогрессивными), другими осуждаются (тогда эти сдвиги являют собой деградацию), третьими объявляются "неоднозначными". Но дело тут, разумеется, в разных критериях оценки.

Хронология этих моральных сдвигов по существу совпадает с хронологией прихода (хотя бы "половинного") к политической власти в западноевропейских странах социал-демократических партий. И это не случайно. Ведь принцип справедливости, выдвинутый ими как основной принцип собственной идеологии, подразумевает желательность этих сдвигов. Я здесь не буду пытаться описывать реальные причинные соответствия между этим принципом и произошедшими сдвигами - ни в историческом плане, ни в структурном. Важно в данном случае то, что понимание справедливости, принятое в социал-демократическом движении, довольно точно соответствует реально произошедшим моральным переменам, и в частности - содержит в себе те крупные моральные ошибки, которыми они оказались чреваты.

Единая этическая идея двигала освободительные движения в Европе уже много сот лет. Вначале она так и называлась идеей свободы. Но после того как интересы крупной буржуазии и остального городского населения разошлись, единое некогда движение разделилось на либералов и социал-демократов - в соответствии с классовым тяготением.

Постепенно социал-демократы все больше понимали, что термин "справедливость" является более адекватным, так как он более точно отражает смысл соответствующего принципа. Ведь та свобода, о которой шла речь во всем освободительном движении, - это была не философская "свобода воли" или "свобода выбора", а политическая свобода, смысл которой для социал-демократов целиком содержался в понятии справедливости. Понятия же справедливости в политической идеологии и в собственно моральной философии социал-демократов по существу совпадали.

К середине ХХ века справедливость в их понимании означала сущностное равенство всех людей - невзирая на все неравенство их способностей. Она означала поэтому гарантирование прав каждого человека на минимум благ, обеспечивавший не только физическое выживание, но и поддержание достоинства личности - опять же, хотя бы по минимуму. Она не только подтверждала идею личных свобод, но и расширяла их понимание во всех направлениях. Она содержала в себе принцип осведомленного согласия, принимаемый в качестве основы при заключении контрактов, трудовых договоров, при легитимации обществом новых существенных законов и межгосударственных соглашений. Она содержала в себе принцип контроля над поползновениями политической и экономической власти к безграничному расширению и принцип обуздания таких поползновений, если они становятся по-настоящему опасными. Она содержала в себе принцип перераспределения доходов от богатых как к бедным, так и на нужды всего общества, которые невозможно обеспечить посредством рынка. Это перераспределение означало в понимании социал-демократов реквизицию части несправедливо присваиваемого богатыми дохода. Она содержала в себе принцип борьбы с дискриминацией по половым, расовым, этническим и религиозным признакам. Она содержала в себе принцип солидарности и взаимопомощи между наемными работниками в их конфликтах с нанимателями.

Это описание можно было бы еще продолжить, но и уже сказанное показывает ясное стремление к новому обустройству общества, которое яснее всего видно на примере так называемой "шведской модели". Но и те европейские страны, в которых правление социал-демократов не было столь длительным и постоянным, как в Швеции, испытали значительное влияние этих идей.

Расширение их влияния хронологически совпадает с беспрецедентным в истории Европы ростом благосостояния основной массы населения. А снижение их влияния в последние полтора десятка лет также совпадает со временем некоторого снижения жизненного уровня большинства.

Эти идеи, судя по всему, сказались и на характере межгосударственных отношений. Между актуальными и потенциальными союзниками в рамках сначала "Общего рынка", а затем Европейского Союза стали устанавливаться принципы демократической международной политики, то есть политики, основанной опять же на справедливости.

Но по отношению к остальному миру более справедливую политику зачастую проводили правые правительства.

Например, с какого-то момента европейские левые стали почти автоматически поддерживать национально-освободительные движения, включая самые зверообразные. Так, они однозначно поддержали вьетконговцев во вьетнамской войне, "моджахедов" в Афганистане в 80-е годы, боснийских мусульман, чеченских и косовских боевиков. Особенно солидарны во всех этих предпочтениях были и остаются до сих пор левые интеллектуалы.

Следует при этом подчеркнуть, что эгоистически понятые геополитические интересы как своей страны, так и "объединенной Европы", в сравнении с моральными соображениями играют для социал-демократов существенно меньшую роль, чем для либералов и националистов.

Во внутриполитической борьбе с либералами социал-демократы в последние десятилетия стали постепенно сдавать свои позиции, зачастую сохраняясь у власти за счет перехода на полулиберальную идейную платформу. И дело тут не только в глобализации, объективно создающей трудности для левой идеи. В самой социал-демократической среде творческий и идейный кризис широко признан. Но упрямство в отстаивании части наработанного комплекса идей также чрезвычайно велико. То, что эта часть ответственна за творческий, а вслед за ним и политический кризис социал-демократии, я надеюсь продемонстрировать далее.

Я связываю эти особенности внутренней и внешней политики социал-демократов со следующими ограничениями и недостатками в их понимании справедливости.

1. Они неявно приняли в оценке межстрановых и межэтнических отношений ложный тезис - справедливость на стороне того, кто выдвигает претензию. Поэтому, в частности, солидарная ответственность возлагается ими только на тех, кто препятствует национальному освобождению, но не на освобождающихся, даже если их провинности в десятки и сотни раз больше.

2. Они не понимают жестко взаимного характера справедливости во взаимоотношениях двух сторон. Пример: Франция по справедливости обязана была бы требовать от Алжира компенсации за выселение из Алжира французских граждан, но не делает этого. Другой пример: представители ранее угнетенных меньшинств не должны иметь завышенные привилегии, но часто имеют их.

3. Вся европейская социал-демократическая мысль до сих не поняла того, что основное поле, где совершается большая часть актов несправедливой власти, это трудовой коллектив. Так, начальники вымогают за бесплатно у подчиненных сверхконтрактные услуги, допускают фамильярности и подчас жесты прямого унижения, присваивают себе авторство плодов творчества подчиненных или требуют его (авторство), опять же забесплатно, поделить.

Нельзя сказать, чтобы такие отношения в трудовом коллективе были совсем уж неизвестны, но трактуются они чаще всего в терминах присвоения эксплуататором прибавочного продукта. Такого рода толкования не только существенно искажают важнейшую специфику, но и упускают очень важную вещь: стоимость самой по себе сверхконтрактной услуги может быть невелика, но вымогательство ее забесплатно есть унижение человеческого достоинства подчиненного, а это уже моральное преступление, и компенсация за него по справедливости должна на порядки превосходить стоимость самой услуги.

Проблематика отношений власти в трудовом коллективе должна была бы давно стать центральной именно для социал-демократов, так как она представляет собой их естественное место силы, на котором и либеральным, и марксистским, и националистическим оппонентам очень трудно действовать. Почему этого не произошло до сих пор - это очень важный, но и очень обширный вопрос из области исторического "приключения идей", ответ на который мне придется пока отложить.

4. Социал-демократы до сих пор отказываются оценивать людей по их склонности к властолюбию или к раболепию или к отвержению того и другого. Тем самым они не признают, что общество фактически делится на психологические классы, которые детерминируют его более фундаментально, чем экономические классы. Скажем, начальник, регулярно вымогающий у подчиненных сверхконтрактные услуги, в их глазах - вполне обыкновенный человек, пусть и со своими недостатками, - практически такой же, как и те, у кого он эти услуги вымогает. Они при этом могут ссылаться на семью, в которой почти всегда один из супругов получает от другого больше, чем дает ему.

Мне, вообще-то, представляется вполне загадочным, что при столь плохом понимании таких важных основ устройства общества социал-демократам все-таки столь много удалось добиться.

Очевидно, что все перечисленные черты справедливости, не принимаемые или не до конца принимаемые европейскими социал-демократами, относятся к жесткой, "недобренькой" стороне справедливости, и политическое будущее социал-демократов зависит от того, насколько им удастся ее ассимилировать. Имеются две основных причины их отторжения. Во-первых, Европа восемь столетий освобождалась от жестокостей, творившихся властолюбцами (в нашей с В.Милитаревым терминологии - "ломщиками") всех уровней, и обоснованно боится снова впасть в жестокости (ведь ломщики всегда тут как тут, ожидая своего часа). Во-вторых, преобладающей религией в Европе было все это время христианство, а основой христианской морали, зафиксированной в Священном писании, является милосердие, а отнюдь не справедливость. К этой стороне Священного писания в Европе по исторической иронии серьезно стали относиться как раз в последние столетия, когда стала слабеть религиозная вера. Для того чтобы полностью перевернуть мораль с головы на ноги, нужны серьезные воспитательные и контрпропагандистские усилия.

Европейские социал-демократы оказались сейчас в положении, подобном положению Горбачева в конце 80-х - начале 90-х годов. Они тоже долгое время полагали, что тоталитарные политические течения не только опаснее, но и сильнее социал-дарвинистских, и основные свои усилия посвятили борьбе с первыми, оказавшись почти безоружными перед вторыми, чем те и воспользовались ¹. Горбачев боялся Лигачева и Рыжкова, а проиграл Ельцину. Социал-демократы боялись фашизма и коммунизма, а проиграли либералам.

Ускоренное расширение Европейского Союза, предпринимаемое в наши дни, добавляет в него новые страны-члены со значительно более низким уровнем развития экономики, зачастую с огромным и быстро растущим бременем долгов, и этих новых членов вообще-то довольно много. Опыт объединения Германии, которое - несмотря на огромные капиталовложения - увеличило, а не уменьшило разрыв в уровнях развития ее западной и восточной частей, предупреждает нас об опасностях, лежащих на пути дальнейшей интеграции Европы. А такие страны, как Польша, Болгария, Чехия, если судить по динамике их государственного долга, довольно-таки уверенно идут по стопам Аргентины.

Эти проблемы, скорее всего, отодвинут забеспокоившую в последнее время Европу проблему национального-культурного тождества на задний план, тем более что в результате может увеличиться приток на Запад более этнически приемлемой, чем турки или арабы, рабочей силы из Восточной Европы.

Революционные ситуации, которые при этом будут регулярно возникать, будут отличаться от имевшихся ранее, так как ответственность за неудачи будет возлагаться не только на своих правителей, но и на руководство более богатых стран.

Для разрешения этих ситуаций потребуются новые методы, и по существу уже заранее видна необходимость новых проектов экономического и политического переустройства общества во всех странах Евросоюза. На этой почве продолжится идейный и практический спор между либерализмом и социализмом, к которому, возможно, сумеют подключиться националистические течения.

Здесь можно отметить, что, благодаря практическому преобладанию в последние полтора десятка лет неолиберальных идей, обострился теоретический поиск в левой среде. В основном это касается не замечавшихся ранее или неправильно трактовавшихся аспектов экономической власти в большом масштабе, прежде всего - в финансово-банковской сфере. Многое понято и в том, как глобализация вредит демократии, гражданскому обществу и благосостоянию населения. Но эти теоретические достижения не принимаются лидерами многих правящих социал-демократических партий, что является еще одним выражением отказа от жесткой стороны справедливости: эти лидеры защищают богатеющих богатых вначале от раскрытия перед обществом механизмов их мошенничества, а затем и от разрушения этих механизмов. Причем интересно, что механизмы эти порой бывают довольно тривиальны, просто раньше их воспринимали как нечто объективное, подобное законам природы. Но после того как на них обратили внимание, может оказаться, что при соответствующей политической воле от них будет не так уж трудно избавиться без ущерба для общества.

Примечания

¹ Под тоталитарной идеологией я здесь подразумеваю любое воззрение человека, которое ставит "любовь" к кому-то или чему-то намного выше, чем любовь этого человека к самому себе. Под социал-дарвинистской идеологией я понимаю такое воззрение человека, которое дает сильный приоритет его эгоистическим интересам над всем остальным. Социал-демократическая же идеология есть одна из идеологий "срединного пути" с небольшим приоритетом любви личности к самой себе над всем остальным. Интересно отметить, что коллективизм возможен только на "срединной" основе, которая, правда, может быть не только социал-демократической, но и отдавать небольшой приоритет ценностям малой группы, а не самой личности, которая входит в эту группу.

• Егор Холмогоров. Европа от заката до рассвета
• Константин Крылов. Европа и ее европейцы
• Вадим Цымбурский. Европа между "Евразией" и "Евроафрикой"
• Михаил Ремизов. Европа после морального банкротства
• Дмитрий Замятин. Европа: открытый образ