Изоляционизм vs. глобализм

О процессе глобализации говорят как о мировой тенденции общественного развития. Глобализация представляется тесно связанной с информатизацией и структурными изменениями в общественных отношениях, вызванными бурным ростом коммуникаций и высоких технологий. Вместе с тем, тенденция к отрыву хайтека от традиционных отраслей проявляется все более стремительно. Наблюдается процесс насыщения рынка продуктами хайтека, и попытка преодолеть это насыщение экстенсивными методами - за счет сокращения жизненного цикла продуктов высоких технологий - представляется недостаточной и неэффективной, что в скором времени может привести мир к очередному - впрочем, не смертельному - экономическому кризису. Ясно, что в условиях глобализации наиболее подверженными кризису окажутся высокоразвитые сверхнациональные образования, в то время как информационно ненасыщенные экономики развивающихся стран, напротив, смогут в какой-то степени воспользоваться преимуществами кризисной ситуации - настолько, насколько им удастся сохранить самостоятельность и независимость от глобальной финансово-экономической системы.

Интересно, что США также стремится занять изоляционистскую позицию по отношению к мировому сообществу во всех ключевых областях, включая идеологическую политику. В отличие от объединяющейся Европы, США всюду позиционирует себя независимым игроком и "гарантом" демократических ценностей в процессе глобализации. Ни о какой сверхнациональной идентификации американцев не идет и речи; напротив, патриотические и изоляционистские тенденции усиливаются. Недавний пример с Международным уголовным судом - очевидное тому доказательство. Комментируя отказ 4/5 Сената от ратификации соглашения о членстве США в этой организации, английская "Таймс" пишет:

As the world's sole remaining superpower, the United States has the same suspicion as 19th-century Britain did of "foreign entanglements". This longstanding isolationist tendency prevented the United States from joining the League of Nations and has left it deeply skeptical about the UN, which many conservatives see as an ungodly organization once dominated by communists and now largely controlled by unreliable Europeans.

Российская идеологическая политика в отношении открытости/изоляционизма до сих пор ясно не определена. На внешнеполитической арене Россия стремится к "свободе маневра", позиционируя себя независимым, но лояльным игроком по отношению к европейской и всемирной интеграции. Вместе с тем, России крайне необходима внутренняя идеологическая определенность как обязательное условие дальнейшего успешного и стабильного развития. Понятно, что достижение такой определенности - непростая и ответственная задача, но лишь ее решение обеспечит Россию столь необходимой устойчивостью за счет переноса "центра тяжести" государства вниз, в область "общественной массы".

Нерешительность власти в выборе той или иной идеологической платформы связана, по-видимому, с разнообразием альтернатив и обширным наполнением "рынка идеологий", а также с множеством рисков и опасностей, которые несет в себе любая из идеологий.

Хотя, разнообразие вариантов не так уж велико. Достойные рассмотрения концепции можно условно разделить на две группы: национальные и сверхнациональные. Сверхнациональная идеология, в свою очередь, может базироваться на идеях европейской интеграции либо собственной, евразийской самобытности, выступающей в роли альтернативы "европеизации" России. Национально-патриотическая концепция может принимать формы изоляционистской, "имперской" (изоляционистско-экспансионистской) или даже национал-шовинистской политики.

Оценивая перечисленные концепции, можно сказать следующее:

Идеология европейской интеграции представляется наиболее безопасной концепцией внешнеполитического имиджа России. Можно констатировать, что на протяжении ряда лет именно либерально-западнические подходы служили основой полуофициальной внутренней идеологии России. Вместе с тем, тема европейской интеграции представляется далеко не самой конструктивной в силу сложившихся предкризисных обстоятельств: добровольная зависимость от европейских институтов превращает Россию в донора Европы, непосредственно заинтересованной в том, чтобы сохранять и культивировать российскую отсталость. И дело не столько в амбициях европейцев, сколько в отсутствии ресурсов, необходимых для того, чтобы интегрировать огромную Россию в европейское пространство в качестве равноправного партнера.

Идеология евразийства предлагает сверхнациональную альтернативу европеизации. Теоретики евразийства, Трубецкой и Савицкий, выделяли Россию в виде отдельного континента, расположенного посередине евразийского материка. В некотором роде, классическое евразийство основывается на предположении о "естественном" перерастании русской национальной идеи в идею сверхнациональную; с другой стороны, евразийство есть как бы равноправная альтернатива европейской интеграции. В современном мире, считают евразийцы, национальная или имперская идеология - на евразийском континенте - уступает по значимости и привлекательности идеологии сверхнациональной; - при том, что евразийство ощущает себя едва ли не правопреемником столь милой сердцу великих народов имперской идеи. Но, вместе с имперскими амбициями, евразийство наследует также и отрицательный характер самоидентификации по типу "мы - не они" со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Национальный изоляционизм по типу американского или китайского - возможно, наиболее конструктивная в теперешних обстоятельствах идеология - является трудным выбором для российской власти. Существует опасность "испортить репутацию" в среде респектабельных европейских стран, да и призрак национал-социализма материализуется откуда-то из инфернальных сфер в российскую реальность буквально на глазах. Но главная проблема заключается в том, что нынешней власти национально-изоляционистская идеология не мила по вполне субъективным причинам.

Имперские и национал-шовинистские направления по сути являются анти-идеями и относятся скорее к "жупелам", "подсознательным страхам", то есть предназначены для отрицательной идентификации по типу "мы - не они". Вполне очевидно, что имперская традиция рассыпалась и реанимировать ее невозможно: ни одна страна, даже самая захудалая, не согласится сегодня считать себя колонией России. Ну а о том, что власть вряд ли пожелает идентифицировать себя с "русским нацизмом", и говорить не приходится. Как и о том, что нацизм как идея изначально хочет, но не должен обладать властью.

Идеология vs. манипуляции

Критерием идеологической эффективности, как это многократно доказывала история, прежде всего является искренность идеологии, ее суггестивные и аутосуггестивные свойства, определяющие степень веры и доверия, которое вкладывает в идеологию сама власть. Поэтому представляется правомерным отделить манипуляцию от идеологии по принципу "веры": идеи, в которые идеолог сам не верит, но считает приемлемым кормом для электората/общественности - стоит называть PR-манипуляциями, в то время как для пропаганды идей, разделяемых властью, можно было бы придумать более благозвучный термин - например, идеологическое управление.

Конечно, искренность власти влияет на эффективность, но далеко не всегда - на успешность идеологии. Благими намерениями устлана дорога в ад - точно так же эмоциональная и фанатичная идеология часто обретает форму жесткого авторитаризма, - потому, что ценность идеи представляется неизмеримо более высокой, чем ценность материальных благ и свобод отдельных граждан. Лишь либеральная идеология, в которой смысловое содержание в какой-то степени вступает в противоречие со внутренними свойствами идеи (с идеей идеи) - обладает редкой возможностью балансировать между первичностью императива и вторичностью материального овеществления - которое, в этом отдельном, возможно - даже единственном, случае, оказывается также смысловым содержанием идеи. Проще говоря, словосочетание "идея материальной свободы" звучит противоречиво, поскольку сам принцип взаимодействия идеи и материи приносит материи несвободу. А идея духовной свободы - или свободы вообще - уходит корнями в метафизику "того, что было и чего не было до идеи".

Вместе с тем, кризис либерализма был предрешен существованием этого концептуального, онтологического противоречия, недаром еще гуманист Фромм подошел вплотную к тому, что было названо позднее "теоретическим антигуманизмом" Альтюссера: личная свобода не может быть принципом существования социального целого.

Но если личная свобода не может быть целью идеологии, то общественная свобода целью или отдельной ценностью, по существу, не является. Лишь крайние консерваторы-экзистенциалисты могут апеллировать к "естественности" исторического процесса посредством обеспечения свободы общественного развития: этот, как говорит Бурдье, "вялый "гуманизм", витающий в воздухе, потворство "жизненному опыту" и тот сорт политического морализма, который наблюдается сегодня со стороны...". Но на самом деле обществу неоткуда черпать энергию для исторического развития, кроме как из социальных движений, преобразующих потенциал личной свободы в кинетическую энергию хода истории. А для того, чтобы осуществлять и управлять общественными движениями, не существует ничего более эффективного, чем идеологическое управление.

Именно так: ход истории определяется той частью личной свободы, которую мы добровольно или принудительно, сознательно или бессознательно отдаем на общественное развитие. Можно сколь угодно долго обсуждать критерии оптимизации исторического процесса: ясно лишь, что идеологическое управление является неотъемлемой его частью.

Окончание следует...